Политические работы 1895–1919 - Вебер Макс - Страница 15

И не только этой прослойке. Ибо нехватка форм светского воспитания у нас, естественно, никоим образом не обусловлена одной лишь физиономией именно юнкеров; она обусловлена и всепроникающим буржуазным характером всех тех прослоек, каковые были особыми носителями прусской государственности во времена ее убогого, но славного подъема. Старые офицерские семьи, в своих сплошь и рядом скудных условиях весьма почтенным образом поддерживающие традицию старой прусской армии, или же подобные им семьи чиновников — независимо от принадлежности к дворянству — экономически и социально, а также по своему кругозору, относятся к сословию средней буржуазии. Общественные формы германского офицерского корпуса в своем кругу, в общем, ориентированы на характер этой прослойки и в определяющих чертах полностью соответствуют общественным формам таких демократий, как Франция или Италия. Однако они тотчас же превращаются в карикатуру, если за пределами этого круга невоенные круги берут их за образец. И прежде всего в случае, если они заключают мезальянс с общественными формами, коренящимися в гимназистских повадках школ чиновников. Что у нас и происходит.

Как известно, студенческая корпоративность является типичной формой социального воспитания молодежи для невоенных ведомств, «теплых местечек» и «свободных» социально престижных должностей. «Академическая свобода» фехтовальных поединков, выпивки и прогуливания происходит из времен, когда у нас не существовало других свобод каких бы то ни было типов, а лишь эта литераторская прослойка кандидатов на должности была привилегированной как раз из–за этих свобод. Однако же дух, которым возникшие в те времена условности отметили «жесты» с незапамятных времен важных для Германии, а сегодня становящихся еще более важными «специалистов, получивших диплом на экзаменах», не устраним даже сегодня. Студенческие корпорации не исчезли бы даже в том случае, если бы сегодня ипотеки на принадлежащие им дома и необходимость для их «почетных членов» платить за них проценты достаточно не позаботились об их экономическом бессмертии. Наоборот, студенческая корпоративность продолжает сегодня расширяться. Попросту оттого, что связь между корпорациями служит сегодня специфической формой отбора чиновников, и потому, что принадлежность к офицерам запаса и требующаяся для этого «способность к сатисфакции», зримо подтвержденная в цвете ленты, указывающей на корпорацию, открывает путь в «общество». Хотя принуждение к выпивке и техника фехтования на шпагах постоянно приспосабливаются к запросам обладающих хилым телосложением, но становящихся все более многочисленными претендентов на членство в студенческих корпорациях ради связей: говорят, что теперь в некоторых корпорациях есть трезвенники. Но решающие моменты: духовный инцухт[32] — собственные читальни в домах студенческих корпораций; особые корпоративные газеты, снабжаемые только почетными членами корпораций благонамеренной «патриотической» политической информацией невыразимо второстепенно–мелкобуржуазного оттенка; неприятие сверстников с другими социальными или духовными взглядами или большая затрудненность общения с ними — все это непрерывно увеличивалось за последние десятилетия. При этом корпоративные связи непрерывно охватывают все новые круги. Приказчик, претендующий на качества офицера запаса и требуемый им Konnubium[33] с «высшим обществом» (в первую очередь, с дочкой шефа), посещает одно из таких высших коммерческих училищ, значительная часть аудитории которых идет туда как раз из–за этого стремления к связям. И вот, как бы ни оценивать все эти студенческие структуры сами по себе — а мерка морализма здесь не политическая — они все–таки не дают светского воспитания, но со своими в конечном счете неопровержимо банальными гимназическими повадками и со своими малозначительными социальными формами дают, можно сказать, его полную противоположность. Какой–нибудь тупоумнейший английский клуб предоставляет куда больше светского воспитания — сколь бы опустошенными мы ни ощущали себя, например, на спортивных мероприятиях, нередко приносящих одну усталость. В первую очередь, оттого, что при зачастую весьма строгом отборе клубы эти все–таки всегда строятся на принципе строгого равенства джентльменов, а не на принципе школьничества, который бюрократия высоко ценит в наших студенческих корпорациях как пропедевтику к служебной дисциплине и благодаря соблюдению которого студенческие корпорации не забывают навязывать себя «наверху»[34]. Как бы там ни было, формальные условности, а тем более — гимназические повадки этой так называемой «академической свободы», навязываемой претендентам на должности, воспитывают светского аристократа в тем меньшей степени, чем больше они превращаются в хвастовство родителями и размахивание бумажником, что неизбежно происходит везде, где только позволяют условия. Если молодой человек, попадающий в эту школу, не обладает необычайно самостоятельным характером и очень большим свободомыслием, в нем развиваются фатальные черты лакированного плебея, какие мы часто наблюдаем у представителей этой прослойки, в других отношениях зачастую тоже весьма дельных. Ибо интересы, поддерживаемые такими общинами, являются в высшей степени плебейскими и весьма далекими от «аристократических» в каком бы то ни было смысле. Ибо решающий момент и здесь состоит как раз в том, что по существу своему плебейское и безобидное занятие школяров — там, где оно простосердечно стремилось лишь к юношеской чрезмерности — сегодня выдвигает притязание на то, чтобы стать средством аристократического воспитания, дающего квалификацию для руководства государством. Прямо–таки невероятное противоречие, присущее этому, мстит за себя тем, что в результате возникает физиономия выскочки.

Итак, не следует полагать, будто такие черты выскочки в немецком лице совершенно не имеют политического значения. Если мы, к примеру, займемся «моральным овладением» какими–то чертами врагов, т. е. людей с противоположными интересами, то это будет пустым занятием, которое справедливо высмеял Бисмарк. Но если заимствовать их у товарищей по союзу, теперешних или будущих? Наши австрийские союзники и мы вынуждены постоянно поддерживать друг друга политически. Это известно и им, и нам. Если не будет больших глупостей, то опасности разрыва нет. Германские достижения признаются ими безоговорочно и без зависти — и даже без лишних разговоров о нас, но тогда еще легче! (Об объективных трудностях, какие у них есть и от которых Германия была избавлена, у нас не везде существует правильное представление, и потому мы не всегда должным образом уважаем их достижения). Но то, что во всем мире знает каждый, следует начистоту высказать и здесь: то, чего не хотели терпеть они и все другие народы, с которыми мы с незапамятных времен хотели дружить, были манеры парвеню в том виде, как они в последнее время вновь невыносимо выставляются напоказ. Эти манеры наталкиваются на немое, вежливое, но определенное отвержение у народа со старым, хорошим, светским воспитанием, каков, например, австрийский народ. Никто не хочет, чтобы им управляли дурно воспитанные выскочки. Каждый шаг за пределы абсолютно неизбежного, т. е. все, что было бы возможно от «Центральной Европы» (во внутреннем смысле термина), или желательно в будущих сообществах, образованных с другими нациями по интересам (независимо от того, как относиться к мысли о хозяйственном сближении), может потерпеть неминуемый политический провал для обеих сторон из–за безусловной решимости не позволять навязывать себе того, что в последнее время чванливыми жестами выдается за «прусский дух», и угроза коему со стороны «демократии» играет значительную роль в декламациях литераторской фразовой молотилки. Как известно, такие декламации приходилось совершенно так же слушать на всех без исключения этапах внутренней реформы уже в течение 110 лет.