Китайский секрет - Данько Елена Яковлевна - Страница 21

Пользуясь свободными летними днями, он бродил по Петербургу. Белые ночи не давали ему спать. Повсюду в городе он видел одно и то же.

Одинокими островками богатства и благополучия были немногие дворцы и дома вельмож — островками в огромном море нищеты и дикости.

Чем дальше отходил он от Адмиралтейства, чем больше углублялся в болотистые, лесистые дороги за заставами, — тем резче бросалась в глаза ужасная нищета петербургских «работных людишек».

Хмурые, кривые землянки ютились над болотами. На верфях работали грязные, полуголые плотники. С зари до зари стучали они топорами, чтобы вечером упасть там же, где работали, на старые рогожи и забыться тяжелым сном. Вдоль Невы бурлаки тянули баржи бечевой. Спутанные, свалявшиеся от грязи космы волос падали им на глаза. На шеях наливались от натуги жилы, готовые лопнуть. Они кашляли кровью.

Там на людях возили камень и песок для построек. Здесь нищие, с голодными глазами, одетые в ужасные лохмотья, показывали свои язвы, вымаливая грош. За заставами торчали колья. На них щерили синие губы страшные головы казненных.

А во дворцах светились огни, звучала музыка, и золоченые кареты подлетали к подъездам, высаживая из своей мягкой глубины сверкающих бриллиантами придворных.

Виноградов бродил по городу и думал: «Говорят, у царицы Анны Иоанновны быт шут. Он одевался так: одна нога в драном лапте и грязной онуче, другая — в шелковом чулке и атласной туфле с серебряной пряжкой. Одна половина платья из рогожи и дерюги, другая — из парчи и бархата. И на голове у него с одной стороны были шелковые завитые кудри над нарумяненной щекой, а с другой — щетинились грязные космы над измазанным сажей лицом. Не весь ли Петербург такой царский шут?»

Виноградов приходил к Ломоносову. Вместе с другими молодыми учеными они спорили, читали, делали опыты. Иногда Ломоносов читал свои новые стихи.

Тогда Виноградов забывал о страшном шуте.

Барон Черкасов

Виноградов получил приказ ехать в Москву и явиться к барону Черкасову, управляющему кабинетом ее величества.

В доме Черкасова на Тверской было темновато и душно.

Сени были заставлены огромными сундуками.

По углам шептались какие-то старухи в старинных шушунах.

Барон Черкасов, чернобровый толстяк, вышел к Виноградову в засаленном шелковом халате, с лицом, еще опухшим от вчерашнего кутежа. Он хмуро взглянул на молодого ученого и приказал подать себе квасу. Он и не подумал пригласить Виноградова сесть.

— Ее императорскому величеству угодно порцелиновую фабрику в Петербурге учредить, — хмуро сказал Черкасов, отхлебнув квасу. — Для той фабрики выписали мы из Стокгольма немецкого мастера, в порцелиновом деле зело искусного. Чтобы порцелиновый секрет в русских руках был и сей мастер не вздумал бы оного таить или с ним уехать, а нас на бобах оставить, порешили мы тебя к этому делу приспособить. Смотри, учись, примечай, как мастер посуду делает, и, — тут Черкасов стукнул кулаком по столу, — чтобы к Пасхе ее величеству фарфоровый презент был готов! Ступай!

Виноградов молча повернулся к двери.

— Нет, постой! Возьми в канцелярии бумаги и там узнаешь, что тебе надлежит делать. — И барон Черкасов, довольный тем, что одно дело свалилось с плеч, отправился подсчитывать свои карточные долги и готовиться к званому обеду.

Виноградов пошел в его канцелярию, где запуганный писец с гусиным пером за ухом сказал ему, чтобы он ехал в Гжель.

Гжель

Испокон веков гжельские гончары возили в Москву горшки, миски, кувшины своего изделия. Они наполняли московские базары веселыми шутками и звоном блестящей, красно-коричневой посуды.

В гжельских оврагах под Москвой залегали разные годные для гончарного дела глины. Здесь брал глину для своей фаянсовой посуды и купец Афанасий Гребенщиков. Он встретил Виноградова, приехавшего на телеге из Москвы, у избы, отведенной для приезжих.

— Ну здравствуйте! — сказал он. — За глинкой приехали? Так, так, фарфоровую фабрику строить будете. Ну, ну, поглядим. Мы люди темные да неученые, а вы на немецкий манер выучены. Вам и книги в руки.

Гребенщиков поглаживал свою седую бороденку, и глаза его недоброжелательно и хитро поблескивали из-под косматых бровей. Виноградов вспомнил, что Гребенщиков сам хотел делать фарфор, да у него не вышло. Теперь он был недоволен, что это поручено другим.

— А что, немецкий мастер приехал? — спросил Виноградов.

— Как же, как же. Сидит спеся, ножки снеся, тебя ждет, — уже совсем недружелюбно ответил Гребенщиков и пошел в избу. Виноградов последовал за ним.

— Ах, мейн герр! — бросился к нему навстречу худой человек с вязаным шарфом на шее. — Ах, мейн repp! Как я рад, что вы наконец приехали. Никто здесь по-немецки не понимает; старик этот, между нами говоря, просто плутует со мной, — тараторил по-немецки незнакомец. — Мое имя — Гунгер, Конрад Гунгер, — сказал он, пожимая протянутую руку Виноградова. — Я — арканист, изобретатель саксонского фарфора. Будем друзьями.

— Как? — спросил Виноградов. — Ведь изобретателем фарфоровой массы, я слышал, называли Иоганна Бётгера?

— Мы с ним вместе, вместе работали, — заторопился Гунгер. — Ах, какой, это был друг! Бывало обнимет меня и скажет: «Если бы не ты, Конрад, я бы никогда не сделал фарфора». Увы, его уже нет в живых! — Гунгер вытер глаза грязноватым платком.

— Что же, будете ямы смотреть? — грубовато спросил Гребенщиков. — Неровен час, снегопад начнется, тогда несподручно будет глину доставать.

Они втроем вышли из избы и отправились к ямам, откуда добывалась глина.

«Мылянка» и «песчанка»

В большом сарае они поставили кадки и чаны для промывания глины. Виноградов объездил и обошел все окрестные ямы, где только добывалась глина. Куски сухой глины были сложены под навесом.

Они искали такую глину, из которой можно было бы делать фарфор. Белая глина из деревни Жировки, которую звали «мылянка», показалась Гунгеру подходящей.

— Это для фарфора, — сказал Гунгер.

Виноградов удивился. При промывании от этой глины очень трудно было отделить песок; от другой глины, «песчанки», песок отделялся легко.

— Вы ничего не понимаете, молодой человек, — сухо сказал Гунгер. — Позвольте мне лучше знать, я устраивал фарфоровые фабрики и в Вене, и в Венеции, и в Стокгольме. Ваша «песчанка» годится только для кирпичей. — И он передал Гребенщикову через Виноградова, чтобы тот приготовил и отправил в Петербург две тысячи пудов «мылянки» и шесть тысяч пудов «песчанки».

Гребенщиков замахал руками.

— Да в уме ли он, твой немец? Да у нас такой уймы глины никогда не копали. Да где же ее копать-то зимой?

Гунгер требовал, Гребенщиков не соглашался. На помощь пришел Виноградов. У гончаров, гжельских крестьян, была с лета накопана глина. Сколько нашли, столько и купили и отправили в Петербург.

Дорога

Гунгер и Виноградов, кончив промывание глин, тоже выехали в Петербург — в крепкие рождественские морозы по санному пути. Они ехали девять дней.

Гунгер зябко кутался в шубу и не уставал бранить Россию и русских. Ему казалось, что с ним все плохо обращаются.

— Не забудьте, что я арканист саксонского короля, — говорил он, — я привык, чтобы меня уважали. Любой король в Европе будет благодарен, если я предложу ему свой секрет.

Потом Гунгер начинал клевать носом и, неожиданно проснувшись от толчка на ухабе, говорил:

— Я подал просьбу царице Елизавете, чтобы она пожаловала мне золотую медаль за изобретение. Как вы думаете, получу я эту милость?