Волчья хватка. Книга 1 - Алексеев Сергей Трофимович - Страница 11

И сразу же обнаружил приближение людей; они шли, переговариваясь, и речь их напоминала клекочущий птичий язык. Вороны же орали над их головами, выписывая беспорядочные, возмущённые круги, пока с земли не раздался выстрел. Облезлая птица, исполнившая ритуал, рухнула на землю возле трупа и поползла в сторону, как недавно ползла волчица. Предсмертный её крик бил по ушам, заставляя стаю орать ещё громче, а зверёныша ёжиться и вбуравливаться в землю. Ещё один выстрел разом оборвал этот голос.

Человек даже не притронулся к своей добыче, разве что брезгливо пнул её, загоняя под выворотень, и приблизился к трупу волчицы. Проклекотал что-то своему напарнику, засмеялся. Вдвоём они положили мёртвого зверя на спину и стали осматривать, потянуло сладковатым дымом, речь их сделалась слышнее, гуще и веселее.

Первенец видел, как его мать вздёрнули на дыбу, привязав задние ноги к склонённому аркой дереву, и принялись сдирать шкуру. Это был тоже ритуал, только человеческий: работали не спеша, со вкусом, но молча, и один из них, с шерстью на лице, часто прикладывался к сосцу — пузатой фляжке, после чего становился ещё молчаливее.

Наконец второй, гололицый, спрятал нож, хотя шкура ещё висела на голове волчицы, прихватил ружьё и направился в ельник, а первый, завершая работу, завыл протяжно и отчего-то безрадостно — а должен был бы победно, коль людям выдалась удача.

Слушая этот печальный голос, волчонок выбрался из укрытия, высунул морду из-под ветвей; он ощущал голод, пугающее одиночество и беззащитность; это была его песня, и, повинуясь своему состоянию, он подтянул негромким, но чувственным подголоском. Воющий человек с шерстью на лице не мог его услышать, занятый разделкой добычи, да и сейчас первенца не заботила собственная безопасность, ибо само пение приводило его в особое трепетное оцепенение, когда ничего, кроме высокого льющегося звука, в мире не существует.

Подвывая человеческой песне, он выкарабкался на полусгнившую моховую валежину и вознёсся бы ещё выше, если б смог и было куда. Вскинув голову, он пел, как мог, зато истово и самозабвенно, почему и не заметил, как на его голос вышел гололицый человек, осторожно подкрался и снял куртку. Но прежде чем набросить её на волчонка, стоял и слушал, будто не хотел портить песню. И едва звук угас, как сверху упало что-то плотное и тёмное, обволокло со всех сторон, парализовало всякое движение.

Запах случайного логова — ямы от подпола — знакомый с первого мгновения, как явился на свет, и нестерпимо мерзкий, охватил первенца ещё плотнее, чем брезент куртки, проник в ноздри, лёгкие, впитался в кровь и достал сердца. Он пытался отфыркнуть его, исторгнуть из своего существа, однако запах этот был подавляющим и вездесущим…

3

Интерес к этой охоте у Ражного пропал в первый же день, когда поляки сначала отказались от классических способов охоты на логове — окладом флажками и подманиванием волков на утренней и вечерней вабе, а потом заявили, что отстреливать хищников станут с вертолёта, на котором прилетели.

Зимой ещё куда ни шло, хотя Ражный как президент клуба был противником такой неспортивной охоты, а в начале лета, в зеленом лесу с воздуха и коня-то вряд ли увидишь. Но спорить с панами не стал, понимая, что те попросту не желают ломать ног по старым вырубам и чащобам, а хотят красиво и с ветерком полетать и пострелять.

Ну и на здоровье! Таковы и трофеи будут…

Можно сказать, полякам ещё повезло: стронутая с логова волчья семья не исчезла в зелёнке, а почему-то завертелась на территории брошенной деревни, не совсем заросшей и хорошо просматриваемой с вертолёта. Отстреляли двух переярков, ранили матёрого и, пожалуй, взяли бы волчицу с прибылыми, если уже разродилась, не провались один из панов в старый колодец. Поиск зверей пришлось прекратить и вернуться на базу, а надо было во что бы то ни стало добирать подстреленного волка, иначе начнёт мстить за разорение гнёзда и наделает беды.

Оставив гостей, Ражный вечером сходил на вабу, потрубил в ламповое стекло голосом волчицы, и матёрый отозвался почти мгновенно, причём в районе логова. Это вселило надежду: если за ночь не уйдут, то рано утром можно расставить стрелков по лазам и тропам и взять волков на вабу.

Возвращаясь в сумерках из леса, неподалёку от базы на старом просёлке он встретил человека в современных американских джинсах и белой рубахе навыпуск, перетянутой широким кожаным поясом с серебряными бляхами.

У Ражного тоже была такая рубаха и пояс, хранящиеся после смерти отца в его сундуке.

Это был соперник, давно ожидаемый и пришедший все-таки неожиданно…

— Здравствуй, Ражный, — сказал он и подал руку. — Я Колеватый.

— Здорово, Колеватый, — и сразу же отметил, что поединщик серьёзный, сильный и лишь немного обеспокоенный, отчего и пытается давить психологически с первого прикосновения к сопернику — чуть крепче, чем полагается, сжал руку.

— Когда и где? — спросил пришедший араке.

— В моей вотчине, — уклонился от прямого ответа Ражный. — Но сейчас связан гостями, поляки приехали на волчье логово. Завтра к вечеру уберутся. Встретимся здесь же и обговорим условия.

— Добро, — согласился тот. — Прими дар, вотчинник! Жеребчика тебе привёл!

За поворотом просёлка стоял новенький дизельный джип «нисан-тирана»…

Ражный внутренне собрался, будто в боевую стойку встал: судя по такому дару, схватка для Колеватого была решающей. И сразу же возникло много вопросов, а один будто спицей проколол сознание: почему Пересвет определил в противники опытному, не раз бывавшему на ристалищах поединщику его, ещё только затевающего Пир — первую в жизни схватку?

И ответ находился двоякий: или боярый муж считает, что коль Ражный — внук Ерофея, то способен одолеть Колеватого, или не забыл дерзости его и потешного поединка в Валдайском Урочище и теперь решил наказать, поставить на место.

Потом нашлось ещё одно предположение: калики говорили, будто Ослаб или его опричина пытаются взять в руки слишком самостоятельных вотчинников и давят на Пересвета, чтоб тот выставлял против пирующих хозяев Урочищ таких поединщиков, которые в два счета уложат молодого аракса. Да ещё на собственной земле…

Сам Ослаб был из вольных и, по словам сирых, не благоволил к вотчинникам…

От даров отказываться было не принято, впрочем, как и обсуждать достоинствами недостатки. Мало того, принимать их следовало без всякого выражения чувств, дабы соперник не мог понять, что он означает для вотчинника. А Колеватый незаметно и пристально, словно скальпелем, вскрывал глазами Ражного, намереваясь заглянуть внутрь…

— Благодарствую, — по обряду сказал Ражный и добавил от себя, прямо взглянув сопернику в глаза. — Отдарюсь после Поруки!

— Ты сначала получи эту Поруку! — усмехнулся тот. — А дар я приму!

До поединка вне ристалища им можно было прикасаться друг к другу, лишь здороваясь за руку, но Колеватый хотел было хлопнуть его по плечу — так, дружески, по обыкновенной в мирской жизни привычке — Ражный увернулся в последний миг. Мощная десница соперника похлопала воздух.

— Ну что? Расходимся, гость дорогой? — спросил Ражный, направляясь к джипу.

— Да рано ещё… Покажи Рощу. Если недалече… Колеватый хитрил или рассчитывал на простоту своего соперника: заранее показать дубовое Урочище — обеспечить ему половину победы. Он там дневать и ночевать будет, он там всю землю руками ощупает, сквозь пальцы пропустит, каждое дерево обнимет и обласкает…

— А ты не спеши. — Ражный валял дурака. — Я ещё там не прибрался. Провожу поляков, возьму грабельки, метёлку с совком, жёлуди смету, чтоб спину не давили…

Тот все понял, но никак не выразил своих чувств, лишь добро усмехнулся и пожал могучими плечами.

— Как хочешь, я во времени не ограничен. Ты вотчинник, а потому — как скажешь.

— Тогда завтра увидимся, — теперь Ражный подал ему руку. — Кстати, как с ночлегом?

— В город вернусь, в гостиницу, — просто ответил Колеватый. — Меня машина ждёт, тут недалеко, на дороге.