Рассказы. Повести. 1894-1897 - Чехов Антон Павлович - Страница 83

Помню, как-то раз шли мы в усадьбу после дождя, который мы долго пережидали в какой-то пустой риге, и Чехов, держа мокрый зонтик, сказал:

– Вот бы надо написать такой водевиль: пережидают двое дождь в пустой риге; шутят, смеются, сушат зонты, объясняются в любви; потом дождь проходит, солнце, и вдруг он умирает от разрыва сердца.

– Бог с вами! – изумилась я. – Какой же это будет „водевиль“?…

– А зато жизненно. Разве так не бывает? Вот шутим, смеемся, и вдруг – хлоп, конец!…» (Чехов, изд. Атеней, стр. 240–241; «Чехов в воспоминаниях современников». М., 1952, стр. 280).

В середине 90-х гг. Чехов вернулся к мысли о романе. Об этом свидетельствует история создания двух самых крупных произведений 1894–1896 гг. – повестей «Три года» и «Моя жизнь». Но в процессе работы границы обоих задуманных «романов» постепенно суживались. Уменьшалось число действующих лиц, сокращалось количество эпизодов, сжимались описания и т. д. (см. примечания к повести «Три года»). Осуществлению первоначальных широких замыслов отчасти мешало и то, что Чехов брал обязательства, которые требовали безотлагательной, срочной работы. С января 1895 г. до весны 1896 г., когда была начата «Моя жизнь», Чехов написал и опубликовал 6 рассказов: «Супруга», «Белолобый», «Анна на шее», «Убийство», «Ариадна», «Дом с мезонином». Рассказ «Супруга», обещанный в сб. «Почин», когда он трудился над «Рассказом старшего садовника» и повестью «Три года», опоздал против намеченного срока на три месяца, хотя объем его был невелик (четыре страницы). Рукопись «Моей жизни» пришлось посылать в два приема – так что конец повести Чехов писал, не имея в руках начала. И как «роман из московской жизни» («Три года») постепенно превратился в повесть (а в печати появился с подзаголовком «Рассказ»), так и «роман для „Нивы“» («Моя жизнь») был опубликован в этом журнале как повесть (в отдельном издании значилось: «Рассказы: 1. „Мужики“. 2. „Моя жизнь“» и в подзаголовке «Моей жизни» – «Рассказ провинциала»).

Болезнь, обострившаяся весной 1897 г., когда шла корректура «Мужиков», изменила темп литературной деятельности Чехова. Занятый лечением, он – насколько известно из его писем – летом этого года ничего не писал.

Осенью 1897 г., уже после трех недель жизни на юге Франции, Чехов стал тяготиться отдыхом: «Праздность опротивела. Да и деньги тают, как безе» (письмо к М. П. Чеховой, 25 сентября 1897 г.). Первое известие о намерении возобновить прерванный литературный труд – в письме к М. П. Чеховой 9 октября 1897 г.: «…сажусь писать рассказ»; первое указание относительно начала работы – в письме Г. М. Чехову 11 октября: «Стал работать понемножку и, быть может, привыкну к чужому письменному столу». В эти же дни Чехов писал Я. Л. Барскову: «…я теперь в таком настроении, что могу работать и, по всей вероятности, это настроение не мимолетное. Мне хочется писать» (12 октября 1897 г.). А через пять дней послал Соболевскому первый «плод» своей «праздной музы» – рассказ «В родном углу». Через неделю – второй рассказ, «Печенег», почти через месяц – 20 ноября – третий рассказ, «На подводе».

Ко времени создания этих произведении, написанных за границей, но посвященных чисто русской тематике (к декабрю 1897 г. была, кроме того, завершена в основном работа над рассказом «У знакомых»), относится признание Чехова, характеризующее особенность его творческого процесса: «Я умею писать только по воспоминаниям и никогда не писал непосредственно с натуры. Мне нужно, чтобы память моя процедила сюжет и чтобы на ней, как на фильтре, осталось только то, что важно или типично» (письмо Ф. Д. Батюшкову 15(27) декабря 1897 г.).

У Чехова было постоянное чувство, что он пишет мало. Имели значение и материальные соображения. Начиная 1895 год большими творческими планами, Чехов пояснял: «И деньги нужны адски» (Суворину, 19 января 1895 г.). Кончил он год с этим же чувством. Собираясь пожить в Петербурге, он писал Суворину: «…но если не буду работать, то уеду из Петербурга через 2–3 дня. Не работать мне нельзя. Денег у меня так мало, а работаю я так медленно, что прогуляй я 2–3 недели (я прогулял их уже 5), мое финансовое равновесие пойдет к черту и я залезу в долги. Я зарабатываю черт знает как мало» (29 декабря 1895 г.). Эти строки, в сопоставлении с предложением Суворина о внеочередном авансе, последовавшем после отказа Чехова поехать в Петербург из-за плачевного состояния «финансов», свидетельствуют о серьезных материальных затруднениях, которые испытывал Чехов, находясь в зависимости от издательства Суворина. Не из простого любопытства, конечно, Чехов спрашивал А. А. Тихонова, в качестве редактора «Нивы» близко соприкасавшегося со всеми предпринимательскими делами А. Ф. Маркса: «Правда ли, что Маркс купил на вечные времена сочинения Фета? Если правда (и если не секрет), то за сколько? Полонский издан недурно» (29 марта 1896 г.). В январе 1899 г. Чехов заключил договор с Марксом об издании своих сочинений.

3

Обдумывая сюжеты 1894–1897 гг., Чехов обращался к таганрогским впечатлениям («Моя жизнь», «Печенег», «В родном углу», отчасти «Убийство»). Лето 1891 г., проведенное в Богимове, всплыло в памяти во время работы над «Домом с мезонином». Изображение европейских курортов в «Ариадне» восходит к заграничным впечатлениям 1891 и 1894 гг.

Но основной пласт жизненных впечатлений в произведениях этих лет относится к мелиховскому времени (Чехов поселился в Мелихове с марта 1892 г.). Общение с мелиховскими крестьянами углубило знание крестьянского быта, что отразилось особенно в «Доме с мезонином», «Моей жизни», «Мужиках», «На подводе».

В воспоминаниях родных и знакомых Чехова приводятся сведения о лицах и фактах, которые послужили материалом для многих произведений. Но при обращении к свидетельствам мемуаристов следует критически воспринимать их стремление отождествлять чеховских героев с определенными прототипами. Там, где бывал Чехов, после его смерти жители также охотно выискивали своих, «местных» прототипов. «В Сумах вам могут указать на героев Чехова <…>. Назовут Соню, профессора Серебрякова, Вафлю, Мисюсь», – писал в 1911 г. А. Епифанский (А. А. Тетерев), посетивший чеховские места на Украине («Солнце России», 1911, июль, № 35/75, стр. 3). Чем большей популярностью пользовался герой, тем большее количество «прототипов» к нему находили современники. Образы Мисюсь и ее сестры Лиды насчитывают наибольшее количество реальных «соответствий». Существование нескольких «прототипов» для одного литературного героя – наилучший показатель того, как условно само понятие прототипа; особенно это касается творчества Чехова.

Литературные источники, с которыми так или иначе соотносятся суждения чеховских героев, почти всегда злободневны. Споры о влиянии цивилизации и прогресса на нравственность, дебаты по поводу женской эмансипации, обсуждение проблемы, должно ли искусство отвечать общественным запросам – всем этим жила русская интеллигенция конца века. Воззрения некоторых чеховских героев перекликаются со взглядами писателей и философов, чьи произведения живо обсуждались в печати 1880-х – 1890-х гг. Это О. Конт, Г. Спенсер и А. Шопенгауэр, Лев Толстой и Август Стриндберг и др.

С оживлением общественно-политической жизни России в середине 1890-х гг. усилилось внимание Чехова к одной из самых насущных проблем времени – к судьбе пореформенного крестьянства. Сказался и опыт жизни в Мелихове, в постоянной близости к нуждам русской деревни: в 1896–1897 гг. Чехов написал подряд три произведения, посвященные – в разной степени – положению крестьянства: «Дом с мезонином», «Моя жизнь», «Мужики». Повесть «Мужики» имела всероссийский резонанс. «Успех этот напоминает нам те времена, когда появлялся новый роман Тургенева или Достоевского», – писал анонимный автор в «Северном вестнике» (1897, № 6, стр. 335). Современники (например, И. А. Бунин) считали, что настоящая слава к Чехову пришла только с «Мужиками». Критики признавали, что Чехов стал теперь самой крупной после Л. Толстого фигурой русской литературы. Благодаря «мужицкой» теме имя Чехова было поставлено рядом с именами крупнейших европейских художников – Бальзака, Золя, Гауптмана. Разгоревшаяся полемика между народниками и легальными марксистами вокруг «Мужиков» была фактом не только литературной, но и общественно-политической жизни России: в спорах обсуждались не столько художественные достоинства повести, сколько вопросы, связанные с историческим развитием русской деревни.