Социальный либерализм - Сборник статей - Страница 28

При этом вопрос о том, каковы эти интересы и потребности, имеют ли они чисто эгоистический (или даже оппортунистический) характер или включают в себя альтруистические устремления, ориентированы на кооперацию или противостояние, имеют чисто материальный или духовный характер – это содержательный, а не методологический вопрос. Как показывает жизнь, люди очень разные, и рядом с эгоистами живут альтруисты, а рядом с потребителями и стяжателями «материальных благ» – аскетические творцы благ духовных, и т. д. Методологический индивидуализм – не об этом, он предполагает, что разделяющий его исследователь будет изучать именно людей и их действия, не заменяя человека на надличностные структуры и системы. Последние также, конечно, могут (и должны) исследоваться, но как результаты предшествующих и текущих человеческих действий, а не как нечто, не зависящее от людей, как самодовлеющие сущности, имеющие, к тому же, собственные, внечеловеческие, цели, интересы и потребности.

Что же касается «редукционизма» (или «атомизма») МИ, то для отвержения такого отождествления достаточно привести несколько высказываний его сторонников. Так, Л. фон Мизес писал: «Прежде всего, мы должны осознать, что все действия производятся индивидами. Коллективное всегда проявляется через одного или нескольких индивидов, чьи действия относятся к коллективному как ко вторичному источнику. Характер действия определяется смыслом, который придают ему действующие индивиды и все те, кого затрагивают их действия» [Мизем, 2005, с. 43]. По определению Д. Бьюкенена, методологический индивидуализм – такой подход к анализу, при котором «люди рассматриваются… как единственные субъекты, принимающие окончательные решения по поводу как коллективных, так и индивидуальных действий» [Бьюкенен, 1997, с. 39]. Достаточно ясно формулирует туже позицию и К. Поппер: «Институты не действуют; действуют только отдельные личности в институтах или через институты. Общая ситуационная логика этих действий будет теорией квазидействий институтов» [Поппер, 2000, с. 312–313]. С точки зрения Р. Будона, «принципы, разработанные школой немецкой классической социологии (Вебер, Зиммель), в целом обозначаются определением "методологический индивидуализм”… Они не исключают использования и не несут в себе никакой отдельной “микросоциологической модели”… В соответствии с этими принципами цель заключается в объяснении поведения субъекта в его собственной ситуации, в объяснении его действий или, говоря точнее, адаптивной ценности последних. С другой стороны, данные принципы ни в коей мере не предполагают атомизации, поскольку они никоим образом не исключают анализа таких феноменов, как влияние и авторитет, а также, поскольку они требуют объяснять поведение актора лишь в конкретной ситуации, которая частично определяется макро социологическими переменными» [Будон, 1998, с. 71].

Казалось бы, приведенные положения не оставляют места для произвольных трактовок МИ: это и не предпосылка «всеобщего эгоизма», и не «атомизм». Тем не менее и критика, и поиски «третьего пути» – между МИ и методологическим холизмом (коллективизмом) – продолжаются. При этом создается впечатление, что критики и искатели не просто не читали того, что пишут упомянутые (и многие другие) сторонники МИ, но специально создают себе собственные образы МИ, с одной стороны, далекие от реальности, но с другой – удобные для критики.

Так, по мнению Рубинштейна, суть методологического индивидуализма выражается следующими словами К. Викселля, приведенными Бьюкененом в качестве эпиграфа к разделу «Методологический индивидуализм» в его работе «Конституция экономической политики»: «…если полезность для каждого отдельного гражданина равна нулю, то совокупная полезность для всех членов общества будет равна только нулю и ничему другому» [Рубинштейн, 2012б, с. 10]. Из приведенных вариантов корректного понимания МИ ясно следует, что он ничего не говорит о соотношении полезностей индивидов и их различных объединений, так что утверждение Викселля вовсе не выражает «суть методологического индивидуализма». Иными словами, налицо очередная версия МИ, построенная по принципу удобства для критики. Кроме того, остается только гадать, почему это утверждение представляет собой «абсолютную антитезу холизму»: ведь и частные, и общественные, и социально значимые блага имеют ненулевую полезность хотя бы для одного члена общества, и потому не подпадают под утверждение Викселля. Если же Рубинштейн хотел сказать, что есть блага, полезные для общества в целом, но не имеющие полезности ни для одного индивида в отдельности, хотелось бы узнать, кто же будет такие блага производить?

Как бы отвечая на этот вопрос, Рубинштейн пишет: «В условиях усложнения связей между людьми сами институты генерируют специфические интересы отдельных общностей индивидуумов и общества в целом» [Рубинштейн, 2012б, с. 11]. Разумеется, интересы не суть блага, но тип ответа, который можно было бы получить на сформулированный вопрос, вполне понятен. Что же касается производства институтами «специфических интересов» индивидов, то, поскольку любой институт имеет, как известно, распределительные последствия, то есть влияет на издержки и выгоды, он, следовательно, воздействует и на интересы людей. Так, правила дорожного движения действительно «генерируют специфические интересы» разных групп граждан: для одних это интерес нажиться на действительных и мнимых нарушителях ПДД, для других – «отбиться» от первых, для третьих – повысить безаварийность дорожного движения, для четвертых – не нарушать правила, и т. п., однако причем здесь интересы «общества в целом», появляющиеся в приведенной цитате как deus ex machinal Стоило бы сначала обосновать существование такого феномена, а уже затем утверждать, что он чем-то генерируется…

Рубинштейн приводит следующую цитату из К. Менгера, обосновывающую неизбежность наличия у коллективов собственных потребностей: «…не только у человеческих индивидуумов, из которых состоят их объединения, но и у этих объединений есть своя природа и тем самым необходимость сохранения своей сущности, развития – это общие потребности, которые не следует смешивать с потребностями их отдельных членов и даже с потребностями всех членов, вместе взятых» (цит. по [Рубинштейн, 2012а, с. 17]). Переведя это утверждение на современный язык, можно сказать, что Менгер утверждал, что наличие у коллективов свойства целостности («есть своя природа») обусловливает и наличие эмерджентных свойств, одним из которых, по его мнению, является свойство «быть индивидом», то есть иметь собственные потребности, интересы и цели.

Однако переход от наличия целостности к наличию собственных потребностей логически неправомерен. То, что многие группы индивидов (например, организации) являются целостностями, сомнению не подлежит. Однако вопрос о том, каковы их эмерджентные свойства, – вопрос эмпирического исследования. Насколько мне известно, каких-либо доказательств того, что организации имеют собственные предпочтения, отсутствующие у любого ее члена, просто нет.

Кроме того, нельзя не учитывать и того эмпирического факта, что цели разных индивидов внутри организации сплошь и рядом противоречивы. В рамках экономической теории это было ясно показано в модели Дж. Марча и Г. Саймона «поощрение – вклад» («Inducements – Contributions») еще более полувека тому назад [March, Simon, 1958]. В полном соответствии с этой моделью (а также с реальностью), индивид покидает организацию, если выгоды от работы в ней оказываются меньше, чем выгоды от альтернативной принадлежности (включая, разумеется, не только заработную плату, но и «социальный пакет», и дружеские связи, и чувство долга, и т. д., и т. п.). Соответственно, у работников существует общий интерес в наличии организации (не в том смысле, что он есть объединение их частных интересов, а в том смысле, что он есть у каждого работника) до тех пор, пока пребывание в ней для них предпочтительнее выхода из нее. Отмечу, что в тех случаях, когда в организации устанавливаются особо благоприятные для ее работников отношения, когда возникает организационная культура, соответствующая их системам ценностей, происходит (обычно) идентификация работника с организацией, возникает феномен его психологического владения ею [Pierce, Kostova, Dirks, 2003], проявляющийся в том, что индивид реализует свои альтруистические предпочтения и намерения не только по отношению к (некоторым) другим индивидам, но и по отношению к организации в целом, делая то, что будет (с его точки зрения) благом для организации. При этом ни идентификация, ни психологическое владение не обязаны возникать: они лишь могут появляться у некоторых (или большинства) работников. Другими словами, названные феномены не возникают закономерно.