И.С.Т. (СИ) - "shizandra" - Страница 62

Иногда, когда они вспоминали о первых разах близости — они смеялись. Это было неловко. Это было очень по-детски. Это было по-настоящему смешно. И очень трогательно.

— Я просто хочу тебя. Всегда хочу, — Матей пьянел все больше, не в силах оторваться от припухших губ. — Как можно сильней и ближе. Хочу, чтобы тебе было хорошо. И сделаю так, как ты захочешь.

— Мой глупый, мой прекрасный Матей, — Санада извернулся, подминая его под себя, ни на миг не прекращая гладить восхитительное лицо, шею, плечи и целовать. — Мой нежный Матей… Это я сделаю все, чтоб тебе было хорошо… чтобы ты ничего никогда не боялся. Чтобы радовался каждому дню. Я ведь люблю тебя, Матей. Коты всегда возвращаются, где бы они ни гуляли, и что бы их в жизни не интересовало. Они всегда возвращаются.

Вряд ли Матей заметил, когда он добрался до ширинки и расстегнул ее, но не заметить, не почувствовать, как губы овладевают нежной напряженной плотью — невозможно.

Заметил. Почувствовал. Взвился, вскинулся, выстанывая долго и тягуче имя, повторяя раз за разом. Шире раздвинул бедра, вплел пальцы в волосы, перебирая пряди. Он обещал… Никакой боли… Он обещал…

— Пожалуйста. Позволь мне тоже… — нет воздуха, нет мира.

— Позволяю, — наконец, выдохнул японец, поднимаясь к нему и слизывая с уголка покрасневших губ капельку семени. — Все, что пожелаешь.

В помутневших глазах Матея полыхнул огонь. Но переворачивал его на спину он аккуратно, почти бережно. Зарылся лицом в шею, шумно втянул аромат тела, смяв губами кожу.

— Тебя, — сильные руки, рельеф груди, дразня невниманием припухлости сосков, ниже. Сильное тело, гибкое. Истинный кот. Мурлычет, ласкается, а чуть что — полоснет когтями, оставив глубокие борозды.

— Бери, — Санада выгнулся под ним, чутко отвечая на каждую ласку, застонал, жмурясь, кусая губы. Белый день, хочешь кричать — кричи в подушку. Обеими ногами обвил его бедра, толкаясь вперед, на встречу. Жарко. Хорошо.

Матей выдохнул, зажмурился сильно, невесомо, почти инстинктивно лаская губами впалый живот, а потом сдвинулся ниже, принимаясь за любимую игру. О, в этом он Анжею ничуть не уступал. Знал, где стоит стиснуть чуть сильнее, а где можно приласкать нежно. Карту венок он знал наизусть, знал, когда лучше отпустить, заменив напор языка и губ обжигающим дуновением воздуха. Как выводит невозможность ускорить ритм и получить все и сразу, как приручить хоть на пару минут любимого своенравного кота. Как ласкать бесстыдно, жарко, больше дразня, чем выполняя желания тела.

А тот устал стонать. Устал тихо всхлипывать, терзая и без того измочаленные губы. Устал метаться, до судороги сжимать в пальцах простыни. Он только дышал загнанно, сорвано, быстро, чувствуя, как кружится голова, как тело готово взорваться от напряжения.

— Тей… пожалуйста…

Матей отпустил приподнялся над ним, нависая, заглядывая в глаза, не отпуская взгляд. Облизнулся и, опустив руку вниз, обнял ладонью напряженный до звона, влажный от его слюны член. Склонился еще ниже, почти касаясь его лица и задвигал рукой так, как сейчас было нужно — сильно, резко, быстро, не оставляя ни шанса удержаться еще хоть на секунду.

Крик не был криком. Санада заглушил его, спрятав лицо на груди любовника, губами вжимаясь в соленую от пота кожу, вдыхая его горьковатый запах. Запах Матея. Запах его половинки. Его человека.

Он стонал, мучительно выплескиваясь в его руку, плача от облегчения, вздрагивая всем телом при каждом новом движении сильной нежной руки.

— Мой… — шепот был заполошным, обрывочным. Жарким. Колотилось сердце где-то в горле, перед глазами словно плясали огненные точки. И что-то менялось внутри. Сжималось, распрямлялось, дышало. И яркая, почти слепящая алая нить прошивала насквозь, привязывая.

Санада обнял его обеими руками и замер. Затих, тяжело дыша. Слизнул с верхней губы тяжелую соленую каплю. Не понять: слеза или пот.

— Ты никогда не говорил, что я ТАК тебе нужен…

— Не хотел, чтобы ты считал себя должным. Обязанным. Это… только мои проблемы, — Тей мягко поцеловал его и вытянулся рядом на боку, закрыв глаза.

— Должным? — устало изумился японец. — Нет, Тей… это я твой должник. Это ты вытаскивал меня из депрессий, это ты был рядом, когда мне была нужна твоя помощь. Это ты тот человек, с которым я разделил самую большую свою боль. Ты очень многое для меня значишь. И я не хочу, что бы ты прятался. Потому что я от тебя не прячусь.

— Я не прячусь, Сан, — Матей слабо улыбнулся и закрыл глаза. — Мне нечего от тебя скрывать. Душ?

— Печаль, что душевые рассчитаны на блок, — вздохнул господин Кунимицу. — Я бы не отказался от продолжения в более… приватной обстановке. Но вероятно строители решили что хоть какие-то приличия в Институте все-таки должны существовать и повальный разврат и срам будет в учебном учреждении явным перебором.

— Когда ты появился здесь после каникул, нас с тобой это не остановило, — хмыкнул Матей и встал. — Ты первый. Хотя если тебе лениво, то могу и я.

— Иди, — Санада потянулся всем телом и прикрыл глаза. — Я потом. Полежу чуть-чуть, и наверное буду готов встать. И кстати, ТОГДА была ночь.

— Наглая ложь, ибо нас кто-то застукал, — Матей ухмыльнулся, накинул на японца покрывало и вымелся из комнаты.

Застукал. Точно. Но стыду и смущению отчего-то места не было. Не как ТОГДА. Тогда было больно, стыдно, он ненавидел себя, шарахался по углам и боялся оставаться один. До истерики боялся возвращаться домой поздно вечером. Боялся прикосновений. Прикосновений боялся больше всего. При том — как мужских, так и женских. Помнилось, как мать пыталась… и как он сорвался в безобразную истерику и полночи дрожал всем телом.

Тогда было стыдно.

Вспомнить бы, как было первый раз с Матеем. Как случилось, что его руки не причиняли боли. Как вышло, что от его прикосновений не было стыдно?

— Я ненавижу эту твою складку вот здесь, — пахнуший океанским бризом, с влажными волосами и одним полотенцем на бедрах — Матей встал коленом на край постели и склонился над ним, легко целуя в лоб. — Ты снова вспоминаешь.

— И все еще не могу вспомнить, — пожаловался Сан. — Почему так? Я хотел бы забыть совсем-совсем другое.

— Наш первый раз? — Матей растянулся позади него, обнимая, прижимаясь грудью. — Это важно для тебя?

— Я не помню ощущений, — признался Санада. — Я хотел бы помнить, но все будто стерлось. Чистый лист, по которому рисовали уже мы оба.

— Просто ты дошел до своей грани, Сан. Просто наконец захотел снова жить, — Матей прижался щекой к его виску. — Я далек от мнения, что это из-за меня, такого неотразимого. Но если у нас с тобой получилось — я рад.

— Ты первый кому я позволил себя касаться, — японец накрыл его руки своими и прикрыл глаза, принимая его тепло и нежность. И его заботу. — Ты первый, Тей. Ты отогрел меня. Ты вернул меня. Но я не Анж, я не могу отмотать свое время назад и приблизиться к тому узлу. Я не могу видеть так, как он…

— Это может быть и не узел, а просто вероятность. Если я поставлю щит, то ты можешь попытаться просто отмотать время назад. Всего полтора года, усилий уйдет много, но не критически. Не свое время, мое.

— Сейчас я это просто не осилю, — подумав, сказал Сан. — Отматывать долго. И щит должен быть двойным. Один — защищающий все, другой — внутри — защищающий меня. Мне бы не хотелось устроить не-время в комнате и нашей гостиной, если вдруг что-то пойдет не так.

— Пусть щиты тебя не беспокоят. Если это тебе действительно нужно. Если хочешь увидеть это сам. Но я помню, как это было. Может, это поможет тебе вспомнить.

— Расскажи мне, пожалуйста, — Санада повозился, а потом повернулся к нему лицом, обнимая за талию. — Расскажи мне, как ты это помнишь. Хотя бы парой слов расскажи.

— Ты уснул в гостиной, — Матей тепло улыбнулся. — Засиделся с учебником и тебя сморило. А зачем вышел я… Наверное, хотелось пить. И я увидел тебя. Ты метался, тихо стонал. Я знал, мы все знали, что прикосновений ты не терпишь, а ты вдруг позвал меня. Во сне. Знаешь, я и сам не помню, как оказался рядом. Ты замерз, тебя бил озноб, я хотел тебя разбудить. Но Ты не просыпался, и тебе становилось все хуже, так что выбора ты мне не оставил.