И.С.Т. (СИ) - "shizandra" - Страница 11

— Саша! — голос Деймоса дрогнул и мгновенно заледенел, но руки, подхватившие его, были осторожными и почти нежными. — Ты надо мной или собой сейчас издеваешься?

— Издевательством было десять лет не видеть тебя. Не слышать тебя. Не целовать тебя, — губы коснулись губ, язык проник сквозь плотно сжатую складочку, очертил кромку зубов. Вздох. Снова глаза в глаза. — Не заниматься с тобой любовью.

— Сашка… — ответный выдох был отчаянным. Пальцы сжали, стиснули. Все, что Деймос так упорно и долго прятал, лишь изредка позволяя проявляться, рвалось наружу. Не объяснишь телу, что нельзя. Что стоит уступить хоть раз — и все начнется заново. И тогда никто их не остановит, дальше — только смерть. — Саша… — Губы сами разомкнулись, ответили, впустили. И сердце словно наизнанку вывернули. Забилась, запульсировала оборванная когда-то нить, рванулась навстречу вместе с темным, страшным желанием.

— Что?.. — сорванным шепотом губы в губы, делясь дыханием, делясь тем странным, что металось глубоко внутри. Точно в старой сказке: тончайшее полотно яви безумный мастер латает, связывая едва уловимые прядки. И полотно бытия срастается, вбирает в себя капли крови из пораненных пальцев.

— Нельзя же, нельзя, мы ж подохнем, если нас… снова… — Дейм стискивал волосы, покрывал лихорадочными поцелуями подставленную шею. Ломало внутри, корежило. И даже всегда холодный рассудок тонул в нарастающих эмоциях, разобрать которые было невозможно. Больно, сладко, колется, жжется. Словно выпрямляется кривое зеркало.

Александр судорожно сглотнул. Всем телом потерся о него и заставил себя разжать объятия, соскользнуть вниз, обеими ногами утвердиться на полу. И вместе с ним поплыла реальность. Смазался угол окна, изогнулся подоконник, отклонилась от намеченного курса острая стрелочка окна. Мгновение, всего только один вздох, одно импульсивное сокращение комка мышц в груди, и мир обрел четкость.

— Я люблю тебя, грека, и этого ничего не изменит.

Деймос медленно выдохнул сквозь зубы и закрыл глаза. Всего лишь на короткую секунду вернул собственное тело в состояние за полчаса до этой встречи, и его словно омыло холодом, снимая возбуждение и сладость. Иначе — конец. Иначе — только в окно.

— Это инстинкт самосохранения, Саша, — глухо произнес он наконец. — Но я тоже люблю тебя. И ты прав — это не изменишь.

— Завтра представление и первый учебный день… надо отдохнуть… наверное, — два шага назад. Поворот. Мимолетное касание пальцев к расслабленной руке. И это прикосновение все никак не желает завершаться. Или просто шаги были совсем крошечными? — Жду тебя за завтраком… мне до чертиков надоело пить кофе с фотографией.

— Договорились, — одними губами шепнул Деймос.

События раскручиваться не спешили. Скорее несколько десятков перепутанных ниточек все туже и туже скручивались, спутывались в стальной канат. Не всякий меч рассечет этот Гордиев узел. Или не всякий скальпель иссечет проклятое и явно злокачественное новообразование.

Лемешева вернули. Неспроста вернули. Он мог сейчас в Буэнос-Айресе развлекаться. Десяток вероятностей в разных вариациях отправляли его именно туда. И еще пяток в Норвегию. Но только одна привела сюда. И эта одна тянулась из таких неимоверных глубин реальности…, а с противоположной стороны к его ниточке тянулась другая. Деймос.

Эти двое были неразлучны. Но вот поди ж ты, разлучили.

Их всех разорвали в клочья. На такие мелкие жалкие обрывочки раздирает мелкая шавочка утреннюю газету. Не соберешь и не склеишь. Но чья-то воля снова сводила их в одной точке реальности. И не только их.

Эти мальчики, которых привез Саша. Как минимум один из них — самородок. Один на бог знает сколько технологов. Таких как этот парень сам мир создает. И в плетение вероятностей Мироздания вмешиваться чревато. Парня притянули сюда не кураторы. Это — природная, Истинная необходимость. С таким спорить — себе дороже. И в Совете не могут этого не видеть. Вот так, с пинка, после инициации, начать предвидеть. И ведь ясно. Инстинктивно. Пока — для себя. Но если Сашка сработает верно, если как камертон подберет нужное, заденет, этот мальчик, Роман — зазвучит.

Второй — то еще сокровище. Мощный шторм над материковой частью, среди полного штиля. И ведь выбрал, вытянул как туз из рукава. Быстро, очень быстро. Если эти двое запечатлятся друг на друге…

Агейр отвернулся от почти почерневшего проема окна и вернулся в уютную шкатулку кабинета. В камине весело потрескивают еловые поленья. Острый аромат смолы оседает на корне языка.

Натан… Натан на Симеона совершенно не походил. Тихий. Скрытный. Замкнутый даже. Слова поперек не скажет. Трудное детство накрепко прописывает на подкорку линии поведения. С рассеченными бровями и разбитыми губами. С трещинами в ребрах. Захочешь измениться — не сможешь. Не сумеешь. Не сам.

На год меньше, он и в группу-то попал не потому что кураторы дали. Не потому что кто-то увидел мальчишку-первогодку, который хвостом ходил за второкурсником. Прятался по углам. Не сводил глаз.

Они сами увидели. Увидели, как парнишка ловко выправляет мелочи. Убирает из-под руки готовый упасть стакан, сдвигая его на пару сантиметров, как меняет укладку багажа, как подводит под руку нужную книгу. Оператор от бога. Он стал их четвертым. Запечатлелся на гренадере-норвежце. Холодном и отстраненном. Его привыкли рыбой снулой считать, а Натан отчего-то заприметил в нем викинга. Так и звал. И на борт драккара просился. И что характерно попал…

Хроникам и материалистам на порядок легче живется после разрыва. Их способности не требуют спайки. Не требуют такой тонкой настройки. И такой чувствительности. Но оракулы и операторы — другое. Оракул без оператора — калека, не способный на все сто использовать собственный дар. Оператор же попросту не видит всей картинки.

Что касается Натана — слишком виртуозно малыш скрывал ото всех слабенький талант провидца.

Малыш. Маленький американец. Ангел из другого конца мира. Где-то ты сейчас? И почему невозможно ни увидеть ни ощутить твою ниточку-кровинку? Ты удрал после. Убежал, выломился из сообщества, пока твой, навсегда твой оракул пребывал в состоянии овоща. Трое суток. Петлял по линиям, не в силах уцепиться за расползающуюся ткань реальности. Потому что не стало якоря. Не стало той тонкой нити, что связывала крепче родственных уз.

Где ты, Натан? Где ты, мой бес, мое проклятие? Закрылся, спрятался, прислав письмо без адреса: я — жив, со мной все в порядке, не ищи меня. Вот так просто. Не ищи. Как будто перестанет болеть место разрыва. Как будто можно жить с половинкой сердца и четвертушкой легкого. Как будто можно существовать одним только мозгом, запертым в скорлупу неполноценного тела и таланта.

Натан… Натан… Может это знак? Возвращение Саши и Деймоса? Знак того, что здесь появился равный тебе по таланту парнишка-оператор. И то, что этот квартет, закольцованный сам на себе микрокосм, так напоминающий и так непохожий на нас, рискует быть разбитым?

Господин руководитель Швейцарского филиала прошел кабинет из конца в конец. Снова, в который раз и замер у огня. Ему холодно. Всегда холодно. И холод в его теле воцарился после потери Натана.

А может?..

Первым свой ключ от комнаты получил Ромка, ярко продемонстрировав окружающим справедливость принципа «наглость — второе счастье» и убойную силу своей улыбки, безупречно действовавший на представителей обоих полов. И хотя за стойкой сидел благообразный дед с очень колючим взглядом, а не одногодка, под ее действием растаял даже он. Хотя — как в глубине души считал сам Рома — на самом деле он всего лишь оказался вежливым, что на фоне слишком громкого Симеона было не так уж и трудно.

Общежитие было… общежитием. Блок из трех комнат, общий санузел, спасибо, что раздельный, общая маленькая гостиная с внушающим уважение телевизором, приставкой и прочими атрибутами для подростков, мягкой мебелью, дверью в небольшой класс с четырьмя письменными столами, компьютерами и полками. Собственно, в самой комнате, предназначенной для размещения двоих, были довольно широкие кровати, внушительных размеров шкафы, тумбочки и несколько стульев. Ничего лишнего, но все строго функционально, просто и на удивление уютно. Может, это ощущение создавало мягкое ковровое покрытие на полу, а может — парочка комнатных растений в горшках и открытое окно с доносящимися с улицы звонкими голосами и смехом. И да, здесь хотелось остаться.