Шпеер (СИ) - "Magenta" - Страница 128

Отважный победитель кузенов негромко постучал в почерневшую от старости дверь дома номер двадцать два по улице Примроуз. Дверь распахнулась почти сразу.

— Мистер Поттер, — всплеснула руками Барбара. — Ну надо же! Заходите скорей!

Не успел Гарри опомниться, как оказался за накрытым столом в гостиной Шпеерихи. Комната была более чем скромной, но вполне уютной. Даже вязаные салфеточки, коих оказалось в доме несметное множество, Г. Дж. не раздражали.

— Откажетесь — обижусь, — заявила Барбара и поставила перед гостем большую тарелку с непонятным угощением, которое гость принял за равиоли.

— Polskie pierogi ¹, — сказала пани Шпеер.

Боясь показаться бестактным, Гарри старался не глазеть на Джимми. Вопросы этикета не волновали маленького короля железного трона на колесиках — склонив на бок вихрастую русоволосую голову, мальчик таращил на гостя большие глаза с девчоночьими ресницами. Если бы не странный расфокусированный взгляд и невесть зачем сунутые в рот скрюченные пальцы, Гарри бы не побоялся назвать Джимми симпатичным.

Через пару минут мысль о его привлекательности развеялась, как дым. Придвинув поближе к столу инвалидное кресло, пани Шпеер принялась кормить ребенка супом. Джимми хватался за ложку, выворачивая ее содержимое себе на колени, прикрытые полотенцем, булькал и фыркал, заливая супом терпеливую мать, размахивал скорченной рукой и мычал.

Кусок польского «пьирога» застрял у Г. Дж. в горле.

— Он хочет сам есть, — Барбара вытерла мокрый подбородок Джимми краем полотенца. — Наверное, потому что на вас смотрит.

— Может, мне лучше выйти? — взволновался Гарри.

— Нет-нет, — торопливо сказала пани Шпеер. — Я его сейчас разверну, чтобы он вас не видел, тогда...

Она повернула кресло и уселась напротив ребенка с тарелкой в руке. Осознав коварство взрослых, Джимми обиженно завыл. Выбитая из рук матери ложка со звоном полетела на пол, забрызгав супом лицо Барбары.

— Хорошо-хорошо, — пани Шпеер быстро развернула Джимми лицом к Гарри. — Ты хочешь смотреть на мистера Поттера?

Стерев с лица следы супового буйства, Барбара сунула ребенку в руку «pierog». Джимми оценил материнскую понятливость и принялся довольно чавкать, не закрывая рта и не спуская глаз с гостя.

Гарри бросил взгляд на спокойное усталое лицо Шпеерихи, только сейчас начиная смутно догадываться, что такое уход за инвалидом. Вспомнив, как читал Барбаре мораль о вреде курения, Г. Дж. устыдился самого себя — судить эту женщину он не имел никакого права.

— Я привез Джимми игрушечное пианино, — сказал он вслух. — Наверное, это интереснее, чем музыкальный заяц.

— О-о, заяц! — горестно застонала Барбара и вдруг пискляво запела: — Мой милый малыш, дорого-ой, хочу подружиться с тобо-ой! Летом и зимой буду с тобо-ой! Извините, мистер Поттер, — пробормотала она. — Джимми меня извел этой песенкой.

— Ох, простите...Значит, не надо пианино? — огорчился Гарри. — Там ведь звуки разные. И громкость можно уменьшить, если что.

— Ну, попробуйте, — без энтузиазма сказала замученная поющим зайцем мать, покосившись на пакет с подарком.

— Держи, это тебе, — гость вложил в скрюченные руки мальчика игрушку. — Будешь музыку сочинять.

Джимми схватил инструмент, придавив пальцами сразу три клавиши.

Глаза цвета темной карамели округлились, став еще больше. Прищемив очередную клавишу, мальчик удивленно застыл, свесив голову на бок и прислушиваясь к затихающему звуку.

— Видишь, — обрадованно сказал Гарри. — Это лучше, чем заяц.

Г. Дж. едва успел подхватить игрушку, выскользнувшую из судорожно дернувшихся пальцев пианиста.

* * *

— Пани Шпеер, — гость неловко поерзал в кресле. — Извините, что спрашиваю такое, но... Помните, вы говорили, у вашего мужа рак? Выходит, он работал ради Джимми, и в эту историю с книгами ввязался ради Джимми... Если бы у него были деньги...

— Ой, о чем вы, Гарри, — безнадежно махнула рукой Барбара. — Знаете, что такое неоперабельный рак? Мы тут на птичьих правах, как иммигранты. Одно дело зуб бесплатно вырвать, но аденокарценому желудка лечить за спасибо никто не станет. Мы с Райнером не больно по врачам бегали. А потом, когда узнали... Уже поздно было, — нахмурилась она. — Онколог сказал, от трех месяцев до десяти, как повезет. Уже прошло девять. И... Райнер мне больше не пишет.

Г. Дж. молчал, бессмысленно водя пальцем по замысловатому кружеву лежащей на подлокотнике салфетки. Джимми сидел у окна, усердно извлекая из игрушечного инструмента нестройные звуки.

— У вас есть фотография вашего мужа... э-э... такая, чтобы были видны руки? — вдруг спросил Гарри.

— Руки? — удивилась пани Шпеер. — Это еще зачем?

Гарри замялся с ответом, но тут неловкий пианист уронил на пол инструмент и обиженно замычал, избавив бросившегося на помощь гостя от лишних объяснений.

Барбара извлекла из щербатого комода небольшой фотоальбом и протянула молодому человеку.

— Руки... — пробормотала она и вынула из кармана свитера пачку сигарет. — У него были золотые руки.

Оставив гостя изучать семейные архивы, хозяйка удалилась на веранду.

Листая альбом и то и дело натыкаясь на снимки погибшего сына Барбары, смахивающего на наивную и улыбчивую разновидность Альфреда Дугласа, Гарри, наконец, обнаружил то, что искал.

Прижимая к груди совсем маленького Джимми, с фотографии глядел типичный Альбус Дамблдор — без бороды и в кепке. Рука с растопыренными пальцами заботливо придерживала спинку ребенка. Широкая и крепкая, с некрасивыми короткими ногтями — рука работяги-автомеханика.

Барбара вернулась с веранды, окутанная запахом сигарет не менее мерзких, чем курево предсказательницы Трелони. Уперев руки в бока, хозяйка уставилась на гостя с немым вопросом в глазах.

— Ваш муж... — севшим голосом сказал Гарри, не в силах вынести пытливого взгляда. — Ваш муж...

— Умер? — почти беззвучно спросила Барбара.

Горло Г. Дж. сдавила удушающая рука.

— Да, — прошептал он. — Он на Хайгейтском кладбище. Его похоронили вместо другого человека. Очень красиво... Но... на его могиле написано «Альбус Персиваль Дамблдор».

Барбара Шпеер уронила руки и неподвижно застыла посреди комнаты, глядя на Гарри остановившимся взглядом. Потухшие глаза с сеточкой мелких морщин были совершенно сухими.

— Старая дура, — она медленно провела ладонью по лицу и опустилась в кресло. — Господи, какая дура. Чудес не бывает. И на что я надеялась?..

— Мне так жаль, — чувствуя себя последним идиотом и убийцей, пробормотал Гарри.

— Уйдите, бога ради, — сквозь зубы сказала Барбара, закрыв глаза. — Умоляю вас. Пожалуйста, уйдите.

Сообщивший страшную весть Г. Дж. Поттер робко погладил ее по плечу, бросил взгляд на заснувшего в инвалидном кресле Джимми и тихо вышел, оставив за спиной глухое безмолвие скорби.

* * *

«Дорогой Гарри, я также приношу Вам извинения за запаздывающие ответы. К сожалению, писать чаще в настоящий момент не представляется для меня возможным.

Ваш вопрос об уживаемости людей эмоциональных и рациональных кажется слишком абстрактным, чтобы ответить на него «да» или «нет». Думаю, человек не настолько примитивно устроен, чтоб обладать только одним из этих свойств; в душе лирика порой живет рассудительный математик, в сердце математика часто скрывается робкий поэт. Разница в том, что лирик, завидев звезды в луже, тут же воспоет им хвалу, надеясь осчастливить благой вестью всех и каждого, и обидится, если кто-то не разделит его радужных восторгов. Математик, быть может, тоже видит мерцание звезд, но болтать об этом не станет — ведь ему прекрасно известно, что блеск в луже — лишь отражение мечты, иллюзия, обман чувств, не более того. В идеале, если поэт не будет докучать математику излишней восторженностью, а математик не будет занудствовать, разбивая в пух и прах лирические миражи, у такой пары есть шанс приятно дополнить друг друга. Но на месте поэта я бы не обольщался, обманывая себя романтическим сиянием — когда в лужу с чавканьем вступает чей-то грубый ботинок, брызги грязи летят в лицо, и во взмученной воде больше не остается звезд. Поверьте, это больно.