Мир в ХХ веке - Коллектив авторов - Страница 12

4) Социальная революция не адекватна всему революционному процессу в целом. Он, будучи наиболее активным, динамичным видом исторического творчества, враждебным всякой рутине, не может не порождать большого разнообразия форм своего проявления. Социальная революция — важнейшая из них, своего рода кульминация революционных действий. Но она связана с известным уровнем развития общества и прежде всего классовой борьбы, т. е. в конечном счете с определенными фазами развития производства.

5) Начиная с Великой Французской революции отчетливо выявилась совокупность тех компонентов, которые составляют ядро социальной революции, делают ее возможной и необходимой. Это, во-первых, некоторый минимум социально-экономических предпосылок, позволяющих заменить устаревший способ производства новым, более прогрессивным. Это, далее, общественная сила, заинтересованная в утверждении новых экономических и политических отношений и способная сломить сопротивление сил, стремящихся сохранить прежние отношения. Такая революционная общественная сила слагается из пробужденных к активности народных масс, исполненных решимости сокрушить старый строй, и сознательного авангарда руководителей, могущих придать стихийному порыву масс определенную целенаправленность. Это, наконец, выдвижение в центр борьбы вопроса о политической (государственной) власти, о переходе ее к новому классу или новой классовой группировке. Только захват и удержание этой власти дают в руки революционных сил тот “архимедов рычаг“, с помощью которого можно осуществить исторически назревшие экономические, социальные, политические, национальные, культурные преобразования.

6) Всемирно-историческая “эпоха социальной революции” — это совокупность условий, создающих возможность, объективную основу, материальную подоплеку революций. Сами же революции возникают из опосредованного воздействия экономического противоречия через конфликты в области политических, идеологических, социальных отношений. Притом и самый острый конфликт не выливается в революцию, пока люди (революционные классы) не осознают его и не развертывают борьбу за его разрешение. Эпоха социальной революции неизбежно более или менее продолжительна. Она включает в себя широкий круг разнообразных и противоречивых процессов как мирового масштаба, так и локального значения: целых полос революционного брожения и разных форм подготовки к революции, революционного прорыва и борьбы революции и контрреволюции (гражданской войны), спада активности масс и частичных реставраций, реформ и контрреформ, относительного затишья и подъема новых революционных волн[38].

Современному читателю вероятно нелегко себе представить, почему в конце 60-х годов эта развернутая характеристика революций оказалась на самой грани того, что было дозволено напечатать в академическом издании. Надо вспомнить: на календаре был тогда 1968 год. То был год “Пражской весны”, когда в Чехословакии была предпринята смелая попытка создать социализм “с человеческим лицом”. Ответом стало (как в 1956 г. в Польше и Венгрии, но в больших масштабах) вооруженное вторжение войск Варшавского договора. Советские власти стали повсюду искать опасный “ревизионизм”, и их пугала именно широта научного подхода к “краеугольной” проблеме революции. Хотя, по нынешним меркам, трактовка была схематичной и не охватывала всего многообразия явлений. Так, не затрагивались столь важные аспекты перехода от традиционной цивилизации к индустриальной, именуемые ныне модернизацией, лишь осторожно подвергались сомнению некоторые стороны теории социально-экономических формаций, не выделялись проблемы социальной и личностной психологии, морали, культуры, менталитета и другие. В то время советские историки и философы только начинали робко рассуждать о “цене революции”, о массовых жертвах, о государственном терроре и “термидоре”.

Надо далее сказать, что если очерченные выше представления 30-летней давности об эпохе буржуазных революций сохраняют и сейчас известную научную ценность, это не относится к данной тогда общей характеристике революций XX в., субсуммированной в понятии “эпоха социалистической революции”. Попытка органически вписать все послеоктябрьские революции, в том числе и не достигшие такого уровня, в единую систему, стоящую под знаком социализма, оказалась, как выяснилось позднее, во многом несостоятельной, и потому нуждается в дальнейшем углубленном критическом (и самокритическом) разборе.

7. Ломка структур и представлений

Пока историки спорили (описанный выше пример лишь один из многих, какие можно было привести), в мире множились реальные события, которые с разных сторон расшатывали то еще довольно стройное видение общественного прогресса, какое (несмотря на обнаруживавшиеся все новые прорехи и натяжки) давала общая марксистская схема исторического процесса.

Сигналы неблагополучия давно уже подавали страны “третьего мира” в связи с характером развертывавшихся то там, то здесь массовых движений, с одной стороны, и культа новых вождей — с другой. Таким набатом прозвучала “культурная революция” в Китае. Бесчинства поощрявшихся Мао Цзэдуном хунвэйбинов, направленные против деятелей и памятников культуры, привели к массовым жертвам и разрушениям. Они причинили огромный материальный и еще больший моральный ущерб. Притом не только находившемуся в процессе становления новому китайскому обществу, но и самой идее коммунизма.

Драматически развивались события в Индокитае. После многолетних гражданских войн в 1976 г. была образована единая Социалистическая республика Вьетнам. Незадолго до того в соседней стране была создана Лаосская народно-демократическая республика. В то же время в Камбодже, провозглашенной Демократической Кампучией, произошел новый переворот: реакционный режим Лон Нола был устранен левоавангардистской группой Пол Пота, состоявшей из молодежи, обучавшейся во Франции. Режим “красных кхмеров”, прикрываясь лозунгами “радикальной социальной революции”, привел к разрушению городов, превращению деревень в концлагеря и неслыханному дотоле геноциду. За пять лет нахождения у власти режим, уничтоживший более трети жителей страны, успел основательно дискредитировать строй, именовавший себя “коммунистическим”.

В Иране в 1978–1979 гг. действительно массовое антишахское народное исламистское движение, вдохновленное аятоллой Хомейни, показало всему миру пагубность воздействия реакционной, фундаменталистской моноидеологии на сознание и действия непросвещенной толпы. Режим все явственнее перерождался в откровенно контрреволюционный.

К этим азиатским явлениям были близки также правые экстремистские движения и порожденные ими властные режимы в некоторых странах Африки и Латинской Америки. При всех различиях конкретных ситуаций их можно рассматривать как существенные дополнения к европейскому тоталитарному опыту времен Гитлера и Сталина. Ни в коем случае не идентифицируя их, стало необходимо подвергнуть, как минимум, критическому ограничению известный марксистский тезис о неизменно решающей прогрессивной роли народных масс как “главных творцов истории”. Возможности реакционных сил манипулировать народными движениями и превращать их в ударную силу, направленную против прогресса, не уменьшились, а возросли. Это связано и с заметным усилением роли харизматических “народных вождей”, культ которых, доведенный до апогея, возрождал временами в разных регионах земного шара самые худшие традиции давних восточных и иных деспотий. Все это свидетельствовало о том, что предостережение Розы Люксембург об опасности для цивилизации нового “впадения в варварство” отнюдь не утратило своего значения.

Совсем с другой стороны (впрочем, не без связи с событиями в “третьем мире”) заметно активизировалась критика теории и практики советизированного марксизма в Западной Европе. В Италии, Испании, во Франции заявил о себе еврокоммунизм[39]. Течение, связанное прежде всего с именами Энрико Берлингуэра и Сантьяго Карилльо, подчеркивало “новый интернационализм”, идейную и политическую независимость западных компартий при разработке ими перспектив и стратегии политического развития, ориентированных в первую очередь на принципы свободы и демократии.