Открытое сердце. Открытый ум. Пробуждение силы сущностной любви - Ринпоче Цокньи - Страница 11

Природу Будды трудно описать – но лишь потому, что она безгранична. Непросто поместить безграничность в чёткие рамки слов и образов. Учителя других духовных традиций бились над схожей задачей. Даже современные учёные противятся идее запечатлеть весь физический мир в одном достойном, аккуратном и точном кадре. Альберт Эйнштейн, великий учёный XX века, открещивался от квантовой физики – принципы которой позволяют нам прочесать все полки гастронома одним взмахом сканера или использовать телефонные приложения для связи с друзьями и членами семьи, – как от «жуткой науки».

Что ж, осмысление природы Будды для некоторых может и правда показаться жутковатой затеей, зато это знание было неоднократно проверено и опробовано за последние две с половиной тысячи лет. И хотя настоящий опыт соприкосновения с пробуждённой природой не поддаётся абсолютному определению, многие люди на протяжении двух тысячелетий по крайней мере пытались прояснить направление движения, используя слова в качестве маяков на пути к ней.

Пустотность

Так повелось, что одно из слов, описывающих основу того, кем и чем мы являемся – и, по сути, основу всех феноменов, – принято переводить, используя термин пустотность, или пустота, – понятие, которое на первый взгляд может показаться пугающим, наводя на мысль – и её придерживались ранние переводчики и комментаторы буддийской философии, – что само наше существование пронизано некой опустошённостью.

Большинство из нас в какой-то момент жизни так или иначе ощущали пустоту. Мы задавались вопросом: «Что же я здесь делаю?». Здесь может относиться к работе, отношениям, дому, телу с хрустящими и ноющими суставами, разуму с увядающей памятью.

Но если мы заглянем глубже, то увидим, что опустошённость, которую иногда ощущаем в жизни, на самом деле явление скорее положительное.

Пустотность – примерный перевод санскритского термина шуньята и тибетского понятия тонгпаньи. Основное значение санскритского слова шунья – «ноль», беспредельное пространство или фон, который позволяет проявится всему, что угодно. Тибетское слово тонгпа означает «пустой» – не в смысле вакуума или отсутствия чего-либо, а, скорее, в значении основы для всего переживаемого, лежащей вне пределов наших способностей к восприятию с помощью органов чувств, описанию, обозначению или фиксации в виде причёсанной, аккуратной концепции. Может, такие слова, как «непостижимый» или «невыразимый», точнее передадут глубокий смысл этого понятия. Санскритский слог та и тибетский ньи сами по себе не несут особого смысла, но в сочетании с прилагательным или существительным передают значение перспективы.

Поэтому когда буддисты говорят о пустотности как основе нашего существования, они не имеют в виду, что все мы – ничто, ноль или пустое место, – подобное суждение может привести к довольно циничному взгляду на жизнь. Приведу в пример старую-престарую историю о человеке, который многие годы провёл в пещере, медитируя на пустотность. Вокруг пещеры постоянно сновали мыши, и однажды огромная мышь запрыгнула на камень, который тот человек использовал в качестве стола. «Ха! – подумал он. – Мышь есть пустота». Он схватил башмак и прихлопнул мышь, думая при этом: «Мышь пустотна, мой башмак – пустотен и убийство мыши – тоже пустотно». Но по сути этим действием он просто извратил идею пустотности и облёк её в концепцию о том, что ничего не существует, а потому он может делать всё, что заблагорассудится, и думать как захочет, не отвечая за последствия.

Представление о том, что ничего не имеет значения, – весьма упрощённое понимание пустотности. Действительное учение о пустотности подразумевает безгранично открытое пространство, которое даёт возможность всему что угодно появляться, изменяться, исчезать и появляться вновь. Иными словами, основное значение пустотности – «открытость» или «потенциал». На базовом уровне своего существования мы «пусты» или свободны от поддающихся определению характеристик. Мы не охарактеризованы своим прошлым, настоящим или собственными мыслями и предчувствиями о будущем. В нас заложен потенциал испытать абсолютно всё. И это всё также касается мыслей, чувств и физических ощущений.

Но чтобы по-настоящему понять пустотность, нужно пережить её на опыте, и здесь я поделюсь с вами историей, которую мне рассказал ученик, – историей о том, как он, одно за другим, потерял работу, дом и обоих родителей.

«Когда всё это случилось, – рассказывал он, – я потратил много времени просто наблюдая за ощущаемой болью, разочарованием и горечью утраты. И пока я глядел на весь этот огромный ком ощущений, мне пришло в голову разделить его на более мелкие куски.

Работая над собой, я постепенно начал чувствовать – не только в теории, но и на практике, – что я не есть моя боль. Что я – не это разочарование или печаль. Кем бы и чем бы я ни был, я оставался наблюдателем своих мыслей, чувств и сопровождавших их физических ощущений. Безусловно, я чувствовал тяжесть и хотел повернуть время вспять. Но наблюдая за тем, что происходило в моём сознании и теле, я вдруг понял, что во мне есть нечто большее, чем эти переживания, что-то более существенное, нечто более широкое, чистое и прощающее, чего я никогда раньше не испытывал. Открытое пространство, которое просто всё это принимало и отпускало, ничего не персонифицируя и не облекая в слова. Я ощущал его в самом сердце своего существа. Ох, даже не могу объяснить…»

На самом деле он очень хорошо объяснил – по крайней мере, так, как мог, – поскольку опыт ощущения пустотности не поддаётся словесному описанию. В традиционном буддийском сравнении говорится, что это всё равно, что дать конфету немому человеку. Немой ощущает сладость конфеты, но никому не может описать её вкус.

Пожалуй, я могу предложить более современный пример.

Кинофильмы

Около двадцати лет назад я поехал навестить своего брата Чокьи Ньиму Ринпоче в его монастыре в Боднатхе, на окраине Катманду. Мы сидели за обедом в одном из ресторанов, смеялись и разговаривали. И тут я заметил, что мужчина за соседним столом пристально на меня смотрит, и стал нервничать. В какой-то момент Чокьи Ньима Ринпоче отлучился, и тот мужчина подошёл ко мне. Он представился как Бернардо Бертолуччи и сказал, что снимает в Непале фильм под названием «Маленький Будда».

«Мы снимаем фильм, – сказал он, – и в нём есть роль, для которой, как мне кажется, вы идеально подходите, потому что мне нравится ваша улыбка. Можно я приду завтра с камерой и сниму вас?»

Я ответил: «Хорошо».

На следующий день он пришёл вместе с кинооператором и камерой. Оператор начал снимать, и режиссёр попросил меня что-нибудь сказать и улыбнуться перед камерой. Но мне было непросто улыбнуться. Я никогда не улыбался чёрному объективу камеры. Я мог улыбаться людям, когда общался с ними.

Он попросил попробовать ещё раз, сказал, что во мне скрыт настоящий потенциал. «Но вы должны улыбаться», – добавил он. Мы попытались ещё пару раз, но я и в правду не знал, как поделиться с машиной тем скупым чувством юмора, что у меня имелось. Оно всегда рождалось при живом общении с людьми. Однако Бертолуччи не собирался сдаваться. Он попросил меня приехать на место съёмок, чтобы я посмотрел, как снимают фильмы. И я поехал туда на четыре-пять дней. Я сильно разочаровался, увидев весь съёмочный процесс. Всё было настолько искусственным: я видел, сколько времени уходило на то, чтобы наложить грим, установить освещение, несколько раз прогнать одну и ту же сцену; как актёры смеялись и плакали по сигналу и как одну сцену по нескольку раз снимали с разных ракурсов.

Посмотрев на всё это, я подумал: «Ничего себе, а я думал, кино намного реальнее».

Несколько дней спустя я должен был уехать в Бутан, а когда вернулся, обнаружил, что на эту роль мне нашли замену. Но меня это нисколько не расстроило. Честно говоря, я был рад, что мне не пришлось участвовать в довольно искусственном, как мне показалось, процессе.