На росстанях - Колас Якуб Михайлович - Страница 77

Лобанович надевает пальто, и они едут в волость.

- Вот прохвосты, сукины сыны, - говорит возмущенно Дулеба, - не надеются на свою силу, так пустились на чисто азиатскую подлость: не объявив войны, напали на наши броненосцы. Ну, однако, им и дали чесу! И еще дадут. Так дадут, что только мокрое место останется от пик. Кого они трогают? На кого поднимают руку? На Россию, которая одна против всего мира может выступить!

- Но, пане писарь, и они знают про Россию и на что-то надеются, если не побоялись первыми затронуть нас, - замечает возчик Авмень.

- Если бог захочет покарать кого, то первым долгом отнимет у него разум, - строго говорит писарь.

Авмень замолкает и прячет несколько смущенный, виноватый смех под усами. То ли потому, что писарь сказал так удачно, то ли по другой причине...

Весть о войне быстро обходит крестьянские хаты, а возле возчика Авменя и деда Пилипа в "сборной" собирается кучка полешуков. Авмень - центр внимания. Все глаза устремлены на него. Такое внимание придает Авменю важности и гордости. Да если сказать правду, он стоит здесь выше всех: у него есть знакомые чиновники в Пинске - на почте и в казначействе, от них можно многое узнать.

- Напали на наши корабли! - удивляется дед Пилип, выкатывая глаза.

- И здорово побили! - важно подтверждает Авмень.

- Побили? - подхватывают слушатели. - Вот лихо их матери!

- И самые лучшие корабли. Там были такие пушки, что стреляли на двадцать верст. Такие пушки имеет только одна англичанка.

- И как они побили, чтоб их гром побил? - спрашивает дед Пилип и хлопает себя руками по бедрам.

Все смотрят на Авменя.

- Мину пустили, - говорит Авмень.

- Го, чтоб они кровью изошли! - злится дед Пилип. - Ведь это кабы такие пушки поставить в Городище, так они бы и до Лунинца достали!

Дядьке Есыпу хочется узнать причины войны. Авмень знает и эти причины, но он пока что молчит: ведь все равно последнее и самое важное слово будет его, а теперь пусть поговорят они.

- И вот, скажи ты, не поладили за что-то!

- Да уж, если кто захочет подраться, то причину найдет.

Деда Пилипа причины войны мало интересуют, его воображение сильно задели пушки, которые стреляют на двадцать верст.

Среди полешуков поднимается шум. Каждому хочется как-нибудь откликнуться на услышанную новость, высказать свои соображения о причинах войны, но никому не удается попасть в точку, чтобы всех удовлетворить.

Авмень слушает и прячет смех под усами.

- Японцы вот чего хотят, - говорит он, - они потребовали от нашего царя не вмешиваться в дела Китая. "Мы и китайцы, - говорят они, - свои люди. А у тебя и так земли много. Наводи, говорят, порядки в своей России, а нашей Азии не трогай".

- А это кто же, полюбовница их, что ли? - спрашивает дед Пилип.

- Какая тебе полюбовница! Страна их так называется, - объясняет Авмень, а деда Пилипа поднимают на смех.

- А черт их батьку знает, - оправдывается дед Пилип, - и за бабу иногда бьются люди.

- А наш царь, значится, не захотел и дулю им показал, - слышится голос.

Михалка, которого дядька Есып просил, чтобы он побил его, все время молчал, потом почесал затылок и заметил:

- А все же нашему брату придется отдуваться своими боками.

И несколько рук чешут затылки.

В квартире писаря также идет разговор о войне.

- Эх, сгинь твоя доля! - говорит старшина, говорит таким тоном, будто все горести и трудности войны легли на его плечи. - Вот не было еще заботы!.. Это рунда, что там попортили немного корабли. Но пусть он вылезет на берег!..

- Ему и дадут вылезти на берег, нарочно дадут, чтоб потом потопить всех к чертовой матери! Это, брат, им не хаханьки!

Писарь произнес эти слова так энергично и так грозно сдвинул брови, что старшина совсем успокаивается за судьбу войны.

- И далеко же, должно быть, зараза эта - Апония?- спрашивает старшина.

- Далеко, брат, отсюда и не увидишь, - шутит писарь.

- Вот и нашего Романчика как бы не погнали на войну, - вспоминает Захар Лемеш о недавнем своем приятеле.

- Куда его погонят! - пренебрежительно машет рукой Дулеба. - Там своих войск хватит, сибиряков.

- Да, - говорит Лобанович, словно отвечая на свои мысли, - давно Россия не воевала.

Эта война производит на него сильное впечатление и захватывает неожиданностью событий. Ему приходилось много читать военной литературы, записок, романов, преимущественно из истории русских войн. Увлекало описание боев, - например, описание Бородинского боя в романе "Война и мир". С особенным интересом набрасывался он на те произведения, которые "были специально посвящены войнам. Под влиянием тенденциозного и одностороннего освещения этих войн, выпячивания их героической стороны и преднамеренного затушевывания темных сторон у Лобановича сложилось в корне неправильное представление о военных способностях царской России и о ее непобедимости в войне. Вот почему и теперь он крепко верил, что Япония в этой войне будет побита, как верили в это многие десятки, сотни тысяч одураченных фальшивым, однобоким воспитанием людей.

Лобанович внимательно следит за развертыванием военных событий на Дальнем Востоке, знакомится более подробно с Японией, с ее бытом и техникой, читает газеты, не пропускает ни одной заметки о войне самого ничтожного военного корреспондента.

Вскоре в школу приезжает инспектор народных школ для ревизии. Инспекторская ревизия - это своего рода страшный суд для сельского учителя. Инспектор может сделать с учителем все, что захочет, - лишить должности и вообще причинить множество всяких огорчений и неприятностей. Отношение к учителю у него официальное, строго начальническое. Инспектор чувствует свою власть над учителем, смотрит на него свысока, редко одаривает улыбкой. Ни на одну минуту не дает забыть о разнице между ним и учителем: "Ты - ничто, я все". Громко говорить, ступать на всю ступню при инспекторе не полагается: каждое движение, каждое слово должны выражать почтительность и трепет. Когда инспектор входит в школу, учитель должен идти на два шага сзади, а в школе совсем стушеваться. Если ученик плохо отвечает на вопросы, инспектор бросает на учителя взгляд, полный грозного недовольства.

Сергей Петрович Булавин, новый инспектор, угрюмый, скупой на слова, особенно с учителями. Ученики Лобановича подготовлены хорошо, причин для недовольства нет. Экзаменуется ученик третьей группы Иван Занька. Он с указкой стоит возле карты.

- Покажи мне Азию.

Занька обводит указкой карту. Кусочек Азии на карте заходит в Америку. Занька не забывает и об этом кусочке.

- Хорошо! - хвалит его инспектор. - Покажи мне Японию.

Занька показывает.

- А что ты знаешь про Японию? В каких отношениях находится она к нам?

- Воюем с нею.

- Ну, а скажи: кто кого завоюет?

- Наш царь побьет, - отвечает уверенно Занька.

- А почему ты думаешь, что мы ее побьем?

- У нашего царя войска больше.

- Да, мой милый, Россия побьет Японию. Во-первых, и войска у нас больше, и войско наше лучше, и дело наше справедливое, и, во-вторых, мы должны ее побить и побьем.

Иван Занька репутацию школы поддержал, зато Алесик Грылюк портит все дело. Он все время не сводит с инспектора глаз. Внимание его привлекает огромный, здоровенный нос инспектора. Наконец Алесик не может сдержаться.

- А почему у тебя такой большой нос? - среди могильной тишины слышится его наивный вопрос.

- Тебе нет дела до моего носа.

Ну что же было взять с маленького Алесика?

Вообще же ревизия сошла довольно хорошо.

XXV

Телеграммы с театра военных действий, посылаемые на царское имя, неизменно сообщали, как наши изрубили то роту, то эскадрон японцев и что дух нашего войска "превосходный", а если иногда где-нибудь войска и отступали, то отступали в полном боевом порядке, как на параде.

Из этих телеграмм выходило, что "япошки" нигде не могут продвинуться; куда бы они ни сунулись, их везде клали и крошили. В то время, когда японцы оставляли на полях сражений целые горы трупов, наши потери были совсем незначительными - один-другой офицер да несколько нижних чинов. Между тем линия фронта все время менялась, передвигалась из Кореи и Ляодунского полуострова в Маньчжурию, проходя через такие пункты, как Яла, где генерала Засулича разбили в пух и прах, Тюренчен, Порт-Артур, Ляоян и сотни других мест на полях Маньчжурии, где копались могилы для погребения царского самодержавия.