На росстанях - Колас Якуб Михайлович - Страница 19

- А панна Габрыня за это время постарела, - не отвечая на вопрос панны Ядвиси, проговорил Лобанович.

- Ну, что это вы! Будто сговорились! - запротестовала маленькая Габрынька. - И папка называет меня старенькой, и вы то же говорите.

- А вы мне не ответили, - стояла на своем Ядвися. - Я от вас не отстану, пока не ответите.

- Ну, в таком случае я никогда не отвечу вам: ведь мне будет очень тяжело, если вы отстанете от меня.

Ядвися притворилась рассерженной и нетерпеливо топнула ножкой.

- От вас никак нельзя правды добиться. А вот же я отстану: хочу посмотреть, как вам будет тяжело.

Ядвися отошла в сторонку и села на диван.

Лобанович забился в темный угол комнаты.

- Куда же вы спрятались? - спросила Габрынька.

- Я не хочу, чтобы ваша сестра видела, как мне тяжело.

Девушки залились веселым смехом. Ядвися сняла с лампы абажур и подошла к Лобановичу.

- Дайте посмотреть, как вам тяжело.

- А теперь мне совсем легко! - засмеялся Лобанович.

- У вас семь пятниц на неделе! - сказала Ядвися и попросила его ближе к лампе.

Учитель и девушки сели возле стола.

- Где же вы были и кого видели, пока мы здесь старели и хорошели? - не выдержала панна Ядвися, чтобы не засмеяться.

Лобанович смотрел на ее веселое и действительно похорошевшее лицо, на тонкие, красиво изогнутые брови. Ему так приятно было в компании этих двух милых девушек.

- Прежде всего прошу прощения, что не передал вам поклонов от Суховарова и Турсевича.

- Ну, как живет пан Турсевич?

- А почему вы сначала не спросили, как живет Суховаров? - спросил Лобанович и внимательно посмотрел на Ядвисю.

Ядвися и Габрыня переглянулись, и лица их осветились улыбками. Как видно, у них был разговор о Суховарове, и они нашли в нем что-то такое, над чем теперь смеялись.

- Вы не слыхали, как пан Суховаров играет на гитаре? - спросила Габрыня, не выдержала и залилась смехом.

Ядвися сдерживалась, поглядывая на учителя, а потом и она засмеялась, да так заразительно, что и Лобанович хохотал, глядя на нее, даже маленький Чэсь, который все время сидел молча возле печи, не мог не засмеяться.

- Если разрешите, я скажу причину вашего смеха.

Сестры сразу перестали смеяться.

- Ну, скажите! - разом проговорили они.

- У вас шел разговор о Суховарове. Вы представили себе, какой вид имели бы губы пана Суховарова, если бы он начал играть на гитаре и сам себе подпевать.

Ядвися опустила голову. Однако, взглянув затем на Габрыньку, она не могла удержаться от смеха и дала ему полную волю.

Лобанович догадался, что правильно понял причину их смеха.

- Что, правда?

- Вы не мастер отгадывать, - ответила Ядвися. - Все это вы сами выдумали.

- Панна Габрыня, наверно, скажет правду.

Габрыня взглянула на Лобановича, потом на Ядвисю. Девушки снова засмеялись.

- Вы правдивы или нет? - неожиданно спросила учителя Ядвися.

- Почему вы об этом спрашиваете? - слегка удивился Лобанович, глядя ей в глаза.

- Просто мне интересно знать.

- Что бы я вам ни ответил, все равно не поверите.

- Почему вы думаете, что я вам не поверю?

- Если бы вы мне верили, то, я думаю, не стали бы спрашивать у меня о правдивости.

- Но вы не знаете, верю ли я вам или нет, не знаете, считаю ли вас правдивым. Мне просто хочется от вас услышать, что вы думаете о себе.

- Значит, вы сами обо мне уже думали? - усмехнувшись, спросил учитель.

Ядвися немного смутилась, и едва заметный румянец выступил на ее щеках.

- Если вы встречаете человека, то не можете о нем не подумать, серьезно проговорила она.

Лобанович на минуту задумался.

- Признаться, я никогда не интересовался этим вопросом. Здесь, на Полесье, где людей встречаешь мало, может быть, и подумаешь о каждом человеке, который пройдет перед твоими глазами. Но в городе, где не успеваешь более или менее основательно заметить лицо каждого встречного, я думаю, это просто невозможно. Может, где-нибудь в мозгу подобный процесс и происходит, но в нашем сознании он по-настоящему не отражается.

- Я в городах не была, - ответила Ядвися, слегка нахмурившись.

- Ах, Ядвиська! Что же это мы, и не поблагодарили пана учителя за книги?

- Простите, я и забыла. Очень благодарны вам, - проговорила Ядвися.

- А вы прочитали их?

- Давно прочитали, - ответили девушки.

- Я еще принесу, если книги понравились.

Служанка принесла самовар. Сели пить чай.

- Ну, а как все же вам понравились книги? - спросил Лобанович девушек за чаем.

- Очень интересные книги! - сказала Габрынька. - Мы их читали целыми вечерами.

- Действительно ли все это было в жизни, что там написано? - спросила Ядвися.

- Каждый самый правдивый рассказ, разумеется, не есть фотография, но в его основе лежит правда. И каждое обыкновенное явление жизни, если облечь его в красивую форму и осветить тем или иным мировоззрением, да к тому же еще показать внутренние, часто незаметные, скрытые пружины, движущие поступками человека, может стать темою очень интересного рассказа. Взять хотя бы для примера вас. Можно было бы, - если, разумеется, нашелся бы настоящий художник, - интересно написать, как в глухом Полесье воспитывались и росли две красуни сестры. Эти девушки хотят вырваться на широкий простор жизни, потому что их убивает и губит гнилой воздух полесских болот и грязь разных подонков "культуры". Вот вам основа рассказа, драмы или чего хотите... Для писателя здесь открываются широкие возможности.

- Хоть бы вы не смеялись над нами, пане Лобанович, - грустно ответила Ядвися.

Лобанович почувствовал, что он затронул какие-то больные струны в душе девушки.

- А вы взяли бы да и написали повесть о двух сестрах, - лукаво улыбнувшись, сказала Габрыня. - Написали бы о том, что у них был старый пес Негрусь, у которого всегда текла изо рта слюна...

Габрыня не могла продолжать из-за смеха. Этот смех заразил и Ядвисю и Лобановича: ведь Негрусь считал своей обязанностью полаять на него и вообще был смешным псом.

- А я вам чего-то не сказала, - говорила Ядвися на прощание учителю.

- Ну, скажите!

- Нет, скажу в другой раз.

XVIII

Этот вечер прошел очень быстро.

В ту минуту, когда Лобанович возвратился от пана подловчего, часы, пошумев и поскрипев, сколько им нужно было, пробили ровно полночь. Учитель зажег лампу, взял книгу, - он любил читать перед тем, как уснуть. Но с каждой строчки на него смотрела Ядвися, и потому он читал совершенно машинально, не вникая в прочитанное, просто переводил глаза со строчки на строчку, от слова к слову и думал о Ядвисе.

"Нет, из этого чтения ничего не выходит", - спохватился Лобанович.

Он закрыл глаза и несколько минут лежал неподвижно. Чувство радости наполняло его: в этот вечер он заметил, что панна Ядвися им очень интересуется. Взгляд ее темных глаз задерживался на нем часто и долго, то радостный, ясно-спокойный, то немного как бы опечаленный, глубоко западал ему в сердце. Все сказанное ею в этот вечер приобретало теперь особенное значение, делало образ девушки еще более привлекательным в глазах молодого учителя...

И вместе с тем его одолевали сомнения. Что, если Ядвися, эта нежная, еще не совсем расцветшая девушка, полюбит его со всей силой первой любви, доверит ему свое сердце, и молодость, и всю свою жизнь, что тогда? Мысль Лобановича начала работать в ином направлении. Неужели у него хватит отваги связать ее судьбу с судьбой скромного, малоприметного учителя? А что будет с ним? Не закроет ли он себе путь к желанной, заветной цели? Его манили неведомые просторы человеческой жизни, вольный, творческий труд. Хотелось расширить свой кругозор, приобрести знания, которых ему так недоставало. Впереди безграничная, хотя и туманная даль, поиски большого, настоящего дела, радость свершений. И вот на его пути уже встала одна преграда...