На росстанях - Колас Якуб Михайлович - Страница 139

- Поймать бы этого бога да огреть кнутом по ушам, так он знал бы, как делать досаду людям и скотине!

Микутичские женщины пошли по другому пути. Нашлась среди них одна, Тареся, которая знала верный способ открыть в небе дверь для теплых дождей. А для этого нужно было до восхода солнца перепахать поперек Неман, его дно, да чтобы соху не конь и не волы тащили, а сами женщины. Они так и сделали в одно холодное майское утро. И все-таки дождь не пошел. А чтобы он пошел наверняка, нужно было еще разрушить забор Миколы Стырника, который ставил этот забор между двумя Юриями - католическим и православным. Разбросали и забор, хотя это стоило нескольких прядей волос на головах двух женщин, тетки Тареси и Стырниковой Текли: они подрались во время уничтожения забора. Обиднее всего было то, что и это мероприятие не помогло, а авторитет тетки Тареси, инициатора этого дела, совсем упал. Так и не было дождя и тепла до самого июня.

В эту сухую неприятную погоду, когда вокруг слышались одни только жалобы и упреки, к Лобановичу пришло письмо из Вильны. Писал ему Власюк.

"Уважаемый дядька Андрей!

Если Вы не имеете очень прибыльных заработков, приезжайте к нам: работа для Вас найдется. Довольно Вам сидеть в щели, надо выходить в люди. В этом мы Вам можем оказать помощь и со временем сделать из Вас образованного человека - послать Вас туда, где учится Тетка-Пашкевич. Держитесь, дядька, и держите хвост трубой.

С уважением к Вам Н. В. "

Небольшое и немного чудаковатое письмо направило мысли Лобановича по новому руслу. Прежде всего было приятно, что его приглашают в редакцию. Редакция казалась ему тогда самым высоким и самым разумным учреждением на свете, где сидят самые разумные люди. А главное - в письме был намек на то, что его пошлют учиться в университет, а это была давняя мечта Лобановича. Сидеть же дома, не имея определенных занятий, было неинтересно. Вот почему письмо так приятно взволновало его. Ему хотелось сейчас же показать кому-нибудь это письмо, поговорить о его содержании. С кем же, как не с Янкой, поделиться мыслями и чувствами! В эти дни Янка прозябал у родителей. Будь хорошая весна, к этому времени вырос бы лук в огороде, щавель на лугу и разные съедобные коренья в лесу. Сейчас же ничего этого не было, разве только изредка перепадало яичко - все же он был сыном у матери. Назревала потребность отправиться в Столбуны, там наклевывалась кое-какая работа.

К Янке и направился Андрей Лобанович, взяв небольшой кусочек сала и "крючок" горелки.

Вода в Немане шла на убыль. Микутичские крестьяне говорили, что сейчас и курица перейдет реку вброд. Лобанович перебрел Неман и минут через сорок подходил к Нейгертову, где жил Янка. В нем была только одна уличка. Сам житель деревни, Янка так определял длину своей улицы: в определенный час, на рассвете, в одном и другом конце деревеньки выходили во двор, встав с постели, дед Матвей и дед Авсей. Они делали свое дело, смотрели на звезды, на небо, гадали о погоде. И каждый звук, издаваемый одним дедом, был хорошо слышен другому.

Лобанович переступил высокий, почти полуметровый порог и остановился возле двери. В хате, кроме Янки, никого не было.

- Здравствуй, Янка! Пусть не падет на тебя тень березы, под которой сидел грек!

Янка не ждал прихода приятеля. Он сидел за простеньким крестьянским столиком и читал книжку "Так говорил Заратустра". В углу над столом висели образа в примитивной, самодельной оправе, но под стеклом, чтобы мухи не загрязняли лица святых угодников. На одном конце столика лежала завернутая в домотканую скатерть краюшка хлеба. Хлеб, как бы его ни было мало, не должен сходить со стола.

Янка удивился и обрадовался.

- Кого я вижу! Не обманывают ли меня мои глаза?! - воскликнул он и выскочил из-за стола. - Приветствую человека, ищущего себе погибели, чтобы стать человеком! - добавил Янка и горячо поздоровался с приятелем.

- Вот этого я от тебя еще не слыхал. Не у Ницше ли заимствовал? спросил Лобанович.

- У него, собачьего сына! - признался Янка.

Усадив Андрея на лавку, он выразил сожаление, что в хате никого нет, все в поле, а потому угостить друга нечем и некому.

- Не единым хлебом жив человек, - отозвался Лобанович. Он знал, что семья Янки жила бедно. - Я пришел не для того, чтобы ты меня угощал.

Помолчав немного, Лобанович добавил:

- Может быть, действительно ты недалек от истины, когда говоришь о человеке, который ищет себе погибели, чтобы стать человеком.

Лобанович достал из кармана письмо Власюка.

- Вот, прочитай!

Взяв письмо, Янка впился в него глазами, а Лобанович наблюдал, какое впечатление производит письмо на приятеля.

Кончив читать, Янка молча и долго глядел на Андрея. По лицу видно было, что он обрадован.

- Вот это новость! Я же тебе говорил, что нашего брата бездомного бродягу голыми руками не возьмешь и от земли не оторвешь: ведь его корни глубоко сидят... Валяй, братец, обеими руками благословляю тебя в дорогу. Пусть будет она посыпана желтеньким песочком!

Янка крепко пожал руку Андрею.

- Так ты советуешь ехать?

- От всего сердца!

- Ну, если так, давай пить магарыч!

Лобанович вытащил "крючок" горелки, поставил на стол и положил сало, завернутое в бумагу. Янка с восхищением смотрел на это добро.

- А, братец ты мой! Пусть будет благословен тот ветер, который занес тебя в мою хоромину!

Янка живо метнулся к деревянному шкафчику и достал оттуда вместительную крестьянскую чарку, быстро развернул скатерть, отрезал два ломтя хлеба. Лобанович тем временем откупорил "мерзавчик" и налил чарку.

- Давай, Янка, выпьем за тех, у кого, как причастие, лежит на столе краюшка хлеба, с такой любовью и уважением завернутая в простенькую, домотканую скатерть. Пусть этого хлеба будет больше, и пусть не добавляют в него мякины либо толченой картошки. Пусть свободно, счастливо и богато живут трудовые люди!

- Смотри ты, какой из тебя оратор! - заметил Янка, а Лобанович опрокинул чарку, налил в нее горелки и передал приятелю.

Янка взял чарку.

- Хоть и велико мое желание выпить эту чарку, но еще сильнее желание также сказать что-нибудь перед тем, как выпить. Лети же, мое слово, далеко в свет! Вырвись из этой низкой хаты, где даже нет пола, пробейся сквозь соломенную крышу, бомбой взорвись в панских дворцах, в кабинетах царских сатрапов и в самой царской резиденции и крикни им: "Подохните вы все, окаянные обдиралы, обидчики, палачи, на радость простым трудовым людям!" Одним духом Янка опорожнил чарку.

- А здорово ты сказал! Затмил ты меня, Янка. Молодец!

Янка взял кусочек хлеба и сала.

- Перед тобой, Андрей, я могу произнести речь, а вот если бы я выступал перед толпой людей, ничего не вышло бы, - признался Янка.

- Ведь тебе и не приходилось выступать перед народом. Практика, брат, нужна! - поддержал приятеля Андрей.

Хоть "крючок" и не очень большая мера, но все же друзья заметно повеселели, когда осушили его.

- Что же, Янка, - сказал Лобанович, - не пойти ли нам искать своей погибели? Что мы будем сидеть так?

- А куда думаешь пойти? - спросил Янка.

- Среди микутичских окрестностей для меня малоизвестным осталось одно место: я никогда не ходил еще в Панямонь занеманскими полевыми дорогами. Давай прогуляемся!

- С тобой я готов идти какими угодно тропинками, какими угодно дорогами на самый край света.

- А знаешь, почему я хочу заглянуть в Панямонь?

- Может, и знаю, но не знаю, - ответил Янка.

- Совесть, братец, не дает мне покоя с того дня, когда я разбил жбан старой матери Базыля Трайчанского. Меня немного, а может быть и очень, волнует то, что вину она возложила на тебя. И ты мне скажи: зачем обижать старую и добрую женщину, которая годится нам в бабки? Этот жбан, быть может, ее друг, старый спутник ее жизни, а мы учинили такое свинство! Если я не искуплю своего греха перед доброй теткой Соломеей, бог покарает меня самого! - шутливо-трагическим тоном произнес Лобанович.