На росстанях - Колас Якуб Михайлович - Страница 101

Лида продолжает молчать. А затем срывается с места и бежит в свой уголок за полотняной занавеской.

"Что это еще за капризы?" - спрашивает себя Лобанович. И не знает, что делать дальше: бросить ли занятия вообще и идти домой или все-таки выяснить причину такого неровного поведения ученицы?

В хате, кроме него и Лиды, никого нет. Антонина Михайловна куда-то ушла со двора. Во время занятий она обычно выходила из хаты, чтобы не мешать урокам. А Лида, зарывшись в свое гнездышко за полотняной занавеской, не подавала никаких признаков жизни.

- Лида! - окликнул ее громко учитель.

Девушка не отзывалась.

"Может, ей дурно?" - встревожился Лобанович.

Он встал из-за стола и тихонько направился к занавеске. Мгновение постоял в нерешительности, а затем осторожненько приподнял ее. За занавеской было довольно темно. Лида лежала на постели, уткнувшись лицом в подушку и прикрывшись до пояса легкой дерюжкой.

Лобанович наклонился над нею, прислушался к ее дыханию. Девушка лежала тихо и неподвижно, как неживая.

- Лида! - еще раз окликнул ее учитель.

Лида не пошевелилась и не ответила. Учитель положил руку на ее головку, погладил волосы.

- Лидочка, что с тобой? Чего молчишь? Жива ты или нет?

И на этот раз Лида не отозвалась. Тогда учитель легонько подсунул руку под черную головку своей капризной ученицы, приподнял ее. Голова была теплая, - значит, жива. Учитель наклонился еще ниже, а голову поднял выше и поцеловал девушку в щечку, а затем и в губы. Только тогда Лида совсем ожила, взглянула на учителя, засмеялась, застыдилась, а затем строго сказала:

- Уйдите отсюда!

"Вот тебе и дроби!" - заметил про себя Лобанович, выходя из за занавески.

Он сел за стол, на свое обычное место, с таким видом, будто ничего особенного не произошло. Сразу он не мог разобраться в своем поступке и в своих чувствах. Но зачем было так делать? И как чувствовал бы он себя, если бы Антонина Михайловна застала его за занавеской? Что бы она могла подумать?

Целый рой мыслей замелькал у него в голове, а в глазах вставала Лида. И чем дальше, тем яснее он сознавал: поступать так, как поступил он, нехорошо. Ни к каким определенным практическим выводам учитель прийти не успел - вышла Лида. Ей было совестно. Стараясь не смотреть на учителя, чтобы глаза их не встретились, Лида села на свое место. Учитель также опустил глаза, но тотчас же взял себя в руки.

- Слушай, Лида, - сухо сказал он, чтобы сгладить впечатление от этого непредвиденного происшествия, - хочешь учиться, так учись, а свои капризы нужно оставить. А если не хочешь учиться, так и скажи: я больше ходить сюда не буду.

Лида растерялась, она не ожидала таких суровых слов. Печаль и боль отразились на ее лице. Она низко опустила голову и молчала. Лобановичу стало жалко ее, но он не сразу переменил взятый им сухой, учительский тон.

- Ну, ты подумай, Лида, до чего доводят твои капризы! - Учитель сам почувствовал, что мелет чепуху, но все же продолжал: - Что сказала бы твоя мать, если бы застала меня с тобой за занавеской?

"Совсем глупо", - заметил себе Лобанович.

Лида еще ниже опустила голову и ничего не ответила. Вероятно, она думала, что ее учитель сейчас недостоин такого звания.

- Ну, как ты думаешь, Лидочка, - уже ласковее заговорил учитель, будем продолжать или окончим наши занятия?

Не поднимая головы, Лида тихо проговорила:

- Я хочу учиться.

- Ну, вот это другое дело! - Учитель был доволен, что к Лиде вернулся дар речи: тем самым как бы проводилась грань между тем, что произошло, и их теперешним положением. - Если учиться - так учиться, Лидочка. Больше капризничать не будешь?

- Не буду, - ответила Лида и взглянула на Лобановича.

- Ну, значит, все в порядке. Сегодня мы больше заниматься не будем. Иди погуляй, подумай обо всем и на меня не гневайся. Все, что я говорил о сложении дробей, постарайся сама разобрать по учебнику.

Они простились.

Учитель отправился домой.

Хорошая все же вещь дорога. Чего только не передумаешь в пути! Версты две незаметно промелькнули в мыслях о происшествии на хуторе. Обсудив его со всех сторон, учитель не осудил себя очень строго, но предостерег на дальнейшее.

И он все веселее подвигался вперед, держа направление на Верхань.

XIX

Путешествия на хутор не очень привлекали Лобановича. Это была неприятная обязанность. И самое худшее состояло в том, что виноват он сам: кто просил его ходить на эти занятия? Но отступать поздно. Взялся за гуж не говори, что не. дюж. Нужно сказать, что эти путешествия имели и свою положительную сторону: в пути очень хорошо обдумывался доклад. Мысли плыли легко и гладко. Много удачных, метких фраз, выражений накопилось в голове. Временами учитель даже останавливался, доставал из кармана записную книжку, оглядывался, чтобы не было лишних свидетелей, - ведь люди могли черт знает что подумать, - и записывал меткие, хлесткие выражения. В такие минуты казалось, что стоит только сесть за стол и все потечет на бумагу так же гладко, свободно, как текли его мысли в дороге. На деле же выходило иначе. Записанные замечательные фразы не могли воссоздать той полной и широкой картины, что рисовалась в его воображении, и, взятые в отдельности, выглядели беспомощно, как ощипанные воробьи. Невольно вспоминался необычайный, чудесный замок, представший однажды взору Лобановича во время его скитаний по окрестностям Верхани: стоило только отдалиться на несколько шагов от того места, с которого рисовался замок, чтобы он распался, развеялся как дым.

Случались в дороге и другие удовольствия.

В конце июня прошли щедрые летние дожди, а затем снова установилась ясная погода. Проходя в тени стоявших вдоль дороги берез, натолкнулся Лобанович на ладный боровик, обрадовался ему, как другу детства, остановился и подрезал его корешок возле самой земли. Стал осматриваться - поблизости сидели еще два боровика, молодые, здоровые. Аккуратно очистив от песка, он положил грибы в платочек и с этими трофеями пошел дальше.

Впереди, возле самой дороги, зеленел лесок, преимущественно березовый. Изредка попадались и сосенки, и ели, и даже кусты можжевельника. Лобанович свернул с дороги и пошел обследовать лес. "Место для боровиков подходящее", - подумал он и с увлечением завзятого грибника стал осматривать наиболее удобные для боровиков лесные тайники.

Не прошел он и полсотни шагов, как вдруг остановился словно вкопанный. Ему редко случалось видеть такое множество боровиков на совсем небольшом клочке земли. Грибы сидели где по одному, где парами, а где и целыми группами. А самое любопытное, что это были не подберезовики, желтенькие, как яичница, а черноголовые, самые лучшие боровики, которые растут только в сосняке.

Налюбовавшись боровиками, Лобанович не спеша начал их собирать. Он приседал возле каждого гриба, подрезал ножиком корень, соскребал песок и разный мусор, прилипший к корню. А грибы - как на подбор, молодые, крепкие, тяжелые; шапки их сверху черные, а внизу белые как лен. Ну как не радоваться, глядя на них! Собранные и очищенные боровики счастливый грибник складывал в кучку. Их набралось около сотни. На этом местечке грибов больше не было, и по соседству не попалось ни одного. Кузовка учитель не имел. Он срезал несколько березовых прутьев, связал их тонкими концами и нанизал целых три мониста грибов. С этой добычей он и вошел на хутор.

Встречные хуторяне с любопытством глядели на венки грибов. Порой кто-нибудь не мог удержаться и выражал вслух свое удивление:

- О-о! Вот это грибы! И так рано появились! Где это вы набрали их?

Учитель отвечал, ничего не утаивая. Пока он дошел до Антонины Михайловны, несколько хуторянок отправились осматривать грибные моста. Удивилась также и Антонина Михайловна.

- Что же вы будете делать с ними? - поинтересовалась она.

- Отдаю их вам. Что хотите, то и делайте, Антонина Михайловна.

- Ну, так у нас сегодня будет фриштик...