Стрелок - Кинг Стивен - Страница 17

Следующим вечером бар был закрыт. В Талле был выходной — что— то вроде священного дня отдохновения местного значения. Стрелок отправился в крохотную покосившуюся церквушку неподалеку от кладбища, а Элли осталась в пивной — протирать столы сильным дезинфицирующим раствором и мыть стекла керосиновых ламп в мыльной воде.

На землю спустились странные, багряного цвета сумерки, и церквушка, освещенная изнутри, походила на горящую топку, если смотреть на нее с дороги.

— Я не пойду, — коротко объяснила Эллис. — Эта дама, которая там проповедует, у нее не религия, а отрава. Пусть к ней туда ходят почтенные горожане.

Он встал в вестибюле, укрывшись в тени, и заглянул вовнутрь. Скамей в помещении не было, и прихожане стояли. (Он разглядел Кеннерли и все его многочисленное семейство; Кастнера, владельца единственной в городке убогонькой галантерейной лавки, и его костлявую супружницу; кое-кого из завсегдатаев бара, нескольких «городских» женщин, которых он раньше не видел, и — что удивительно — Шеба.) Они нестройно тянули какой-то гимн, a cappella. Стрелок с изумлением взирал на толстуху необъятных размеров, что стояла за кафедрой. Элли ему говорила: «Она живет уединенно, ни с кем почти не встречается. Только по воскресеньям вылазит на свет, чтоб отслужить службу адскому пламени. Зовут ее Сильвия Питтстон. Она не в своем уме, но она знает, чем их пронять. А им это нравится. И вполне их устраивает.»

Ни одно, даже самое смелое, описание этой женщины, наверное, все равно не соотвествовало бы действительности. Груди как земляные валы. Могучая колонна — шея, увенчанная одутловатою бледной луною лица, на котором сверкали глаза, такие темные и огромные, что они казались бездонными озерами. Роскошные темно-каштановые волосы, скрученные на затылке небрежным разваливающимся узлом и закрепленные заколкой размером с небольшой вертел для мяса. Платье ее было пошито, похоже, из мешковины. В громадных, как горбыли, ручищах она держала псалтырь. Кожа ее была чистой и гладкой, цвета свежих сливок. Стрелок подумал, что она весит, наверное, фунтов триста. Внезапно его обуяло желание — жгучая похоть. Его аж затрясло. Он поспешил отвернуться.

Последняя нота последней строфы замерла. Раздалось шарканье ног и покашливание.

Она ждала. Когда они успокоились, она протянула к ним руки, как бы благословляя всю паству. Это был жест, пробуждающий давно позабытые чувства.

— Любезные братья и сестры мои во Христе!

От ее слов веяло чем-то неуловимо знакомым. На мгновение стрелка захватило странное чувство, в котором тоска по былому мешалась со страхом, и все прошивало какое-то жуткое ощущение deja vu. Он подумал: я это видел уже, во сне. Но когда? Он тряхнул головой, прогоняя это свербящее чувство. Прихожане — человек двадцать пять — замерли в гробовом молчании.

— Сегодня будем мы говорить о Нечистом.

Ее голос был сладок и мелодичен — выразительное, хорошо поставленное сопрано.

Слабый ропот прошел по рядам прихожан.

— У меня ощущение, — задумчиво вымолвила Сильвия Питтстон, — ощущение такое, как будто я знаю их лично. Всех, о ком говорится в Писании. Только за последние пять лет я зачитала до дыр пять Библий, и еще множество — до того. Я люблю эту Книгу. Я люблю тех, кто в ней действует. Рука об руку с Даниилом вступала я в ров со львами. Я стояла рядом с Давидом, когда его искушала Вирсавия, купаясь в пруду обнаженной. С Седрахом, Мисахом и Авденаго была я в печи, раскаленной огнем. Я сразила две тысячи воинов вместе с Самсоном, и по дороге в Дамаск ослепили меня вместе с Павлом. Вместе с Марией рыдала я у Голгофы.

И опять тихий вздох прошелестел по рядам.

— Я узнала их и полюбила всем сердцем. И лишь одного… одного… — она подняла указательный палец вверх, — …лишь одного из актеров великой той драмы не знаю я и не люблю. Он один стоит в стороне, пряча лицо в тени. Он один заставляет тело мое дрожать и трепетать — мою душу. Я боюсь его. Я не знаю его и боюсь. Я боюсь. Нечистого.

Еще один вздох. Одна из женщин зажала рукою рот, как будто удерживая рвущийся крик, и задрожала всем телом.

— Это он, Нечистый, искушал Еву в образе змия ползучего, ухмыляясь и пресмыкаясь на пузе. Это он, Нечистый, пришел к детям израилевым, когда Моисей поднялся на гору Синай, и нашептывал им, подстрекая их сотворить себе идола, золотого тельца, и поклониться ему, предавшись нечестью и блуду.

Стоны, кивки.

— Нечистый Он стоял на балконе рядом с Иезавелью, наблюдая за тем, как нашел свою смерть царь Ахаз, и вместе они потешались, когда псы лакали его неостывшую еще кровь. О мои братья и сестры, остерегайтесь его — Нечистого.

— Да, о Иисус милосердный… — выдохнул угрюмый старик в соломенной шляпе. Тот самый, которого первым встретил стрелок, войдя в Талл.

— Он был всегда, мои братья и сестры. Он среди нас. Но мне неведомы мысли его. И вам тоже неведомы мысли его. Кто сумел бы постичь эту ужасную тьму, что клубится в его потаенных думах, эту незыблемую гордыню, титаническое богохульство, нечестивое ликование?! И безумие Исполинское, невразумительное безумие, которое входит, вползает в людские души, точит их, будто червь, порождая желания мерзкие и нечестивые?!

— О Иисус Спаситель…

— Это он привел Господа нашего на Гору…

— Да…

— Это он искушал Его и сулил Ему целый мир и мирские услады…

— Дааааа…

— Он вернется, когда наступит Последний Час этого мира… а он грядет уже, братья и сестры. Грядет Конец Света. Вы ощущаете это?

— Дааааа…

Прихожане раскачивались и рыдали — церковь стала похожа на море. Женщина за кафедрой, казалось, указывала на каждого и в то же время ни на кого.

— Это он придет как Антихрист и поведет человеков к пылающим недрам погибели, в пламень мук вечных, к кровавому краю греха, когда воссияет на небе Звезда Полынь, и язвы изгложут тела детей малых, когда женские чрева родят чудовищ, а деяния рук человеческих обернуться кровью…