ОНО - Кинг Стивен - Страница 33

Он думал, что Бев побежит. Вероятно, в ванную. Может быть, по лестнице. Однако она не дрогнула, не отступила. Она навалилась всем своим весом на туалетный столик и толкнула его на Тома. Ударившись бедром о стену, она порезала два пальца, когда ее скользкие от пота руки проехали по поверхности столика.

На мгновение столик угрожающе зашатался под углом, затем она снова толкнула его на Тома. Столик провальсировал на одной ножке, зеркало поймало свет и отразило на потолке плывущую тень аквариума. Край столика больно ударил Тома по бедру, и Том упал на пол. Мелодично зазвенели флаконы, покатившиеся в ящичках. Том увидел, как слева от него на полу раскололось зеркало; он закрыл глаза рукой и опустил ремень. Осколки рассыпались по полу. Том почувствовал обжигающую боль: он все же поранился, у него потекла кровь.

Бев заплакала. Дыхание ее прерывалось визгливыми рыданиями. Раньше она время от времени рисовала в воображении, как избавляется от тирании мужа, точно так же, как некогда от тирании отца, как уезжает тайком ночью, положив сумки в багажник своего «катласса». Она была неглупа; даже сейчас, учинив эту невероятную бойню, она не считала, что ее любовь была обманом и что теперь она не питает никаких чувств к Тому. Но это не мешало испытывать к мужу ненависть, бояться его и презирать себя за то, что она остановила на нем свой выбор, остановила по каким-то смутным причинам, теперь уже забытым, остановила на нем свой выбор во времена, которым теперь наступает конец. Сердце у нее не разрывалось; казалось, будто оно объято жаром и тает. Бев боялась, что от этого жара у нее скоро помутится рассудок.

Но все эти ощущения заглушались другим: ноющей болью в затылке. Ей то и дело слышался сухой, спокойный голос Майка Хэнлона: «Все повторилось, Беверли. Все повторилось… Ведь ты обещала!..»

Туалетный столик снова качнулся. Один-два-три раза. Казалось, будто он дышит.

С осторожным проворством она обошла туалетный столик, ступая на цыпочках по осколкам стекла, и схватила ремень. Затем отступила назад, просунула руку в петлю ремня, смахнула с глаз волосы и стала смотреть, что предпримет муж.

Том поднялся на ноги. Осколком стекла ему порезало щеку. Он покосился на Бев, и она увидела капли крови на его боксерских трусах.

— Отдай мне ремень, — сказал он.

Вместо этого она дважды обмотала ремень на руке и вызывающе посмотрела на Тома.

— Перестань, Бев. Перестань сейчас же, кому говорят!

— Если ты опять полезешь, я вытяну все дерьмо из твоих кишок. — Эти слова сорвались у нее с языка, но она никак не могла поверить, что она их произнесла. Что это за пещерный человек в запачканных кровью трусах? Ее муж? Отец? Любовник, которого она еще в колледже пригласила к себе домой и который как-то ночью разбил ей нос, очевидно, нашел на него такой каприз? «Боже, помоги, — сказала она про себя. — Помоги мне». И тем не менее язык ее разбушевался, остановить его было уже невозможно. — Я ведь тоже могу тебя отделать. Ты жирный и неповоротливый, Том. Я все равно уеду и, может быть, не вернусь. Возможно, между нами все кончено.

— Кто этот тип Денбро?

— Забудь про него. Я была…

Она с опозданием осознала, что этот вопрос был уловкой, рассчитанной на то, чтобы отвлечь ее внимание. Не успела она договорить, как Том ринулся на нее. Она замахнулась ремнем и ударила его по губам — раздался страшный звук, точно из бутылки выходила упрямая пробка.

От боли и потрясения он пронзительно завизжал, затем прикрыл рот ладонями. Глаза у него выкатились из орбит. Между пальцев сочилась кровь, обагряя внешнюю сторону ладони.

— Сука! Ты разбила мне губы! — вскрикнул он, но голос его прозвучал приглушенно. — Ты разбила мне губы!

Он снова бросился на нее, пытаясь достать ее руками, влажный рот его был весь в крови. Губы его, похоже, были разбиты в двух местах. С переднего зуба слетела коронка. Бев видела, как он ее выплюнул. В душе она готова была бежать прочь, только бы не видеть этой мерзкой картины. Ей было тошно и больно, хотелось закрыть глаза. Но другая половина ее души испытывала упоение: точно так осужденный на смертную казнь радуется свободе, дарованной ему по прихоти случайного землетрясения.

И Беверли нравилось это ощущение. «Чтоб ты подавился, — думала она. — Чтоб ты задохнулся».

Именно эта, вторая Беверли замахнулась ремнем напоследок — ремнем, которым муж, бывало, стегал ее по ягодицам, ногам и груди. Ремнем, которым он бил ее несметное количество раз на протяжении четырех лет. Сколько ударов получала ты за свои промашки? Том придет домой, а обед остыл — два удара ремнем. Бев заработалась допоздна в студии, забудет позвонить домой — три удара. Или что такое? У нее другое удостоверение, дающее право на стоянку. Один удар — по груди. Бил он хорошо, аккуратно, редко оставлял синяки. И не то чтобы было очень больно. Другое дело: унижение. Оно было мучительным. А что было мучительнее всего: она знала, что в глубине души она жаждала унижения.

«Ну вот, напоследок отплачу сполна», — подумала Беверли и замахнулась ремнем.

Она ударила его из-под руки, резко стегнула по яйцам. Послышался звук, похожий на то, как женщина выколачивает ковер ракеткой. Этот удар решил исход боя. С Тома Роугана слетела вся воинственность.

Он издал тонкий, беспомощный крик и упал на колени, как будто стал на молитву. Руки прижались к больному месту. Голова откинулась назад. На шее выступили жилы. Рот исказился трагической гримасой боли. Левое колено грузно опустилось на толстый заостренный осколок флакона, и Том молча повалился на бок, как раненый кит. Одна рука оторвалась от гениталий и прижалась к раненому колену.

«Кровь, — подумала Беверли. — О Боже, он истекает кровью!»

«Ничего — переживет, — холодно возразила ей другая Беверли, Беверли, появившаяся после телефонного звонка Майка Хэнлона. — Такие от ран не умирают. Надо убираться отсюда подобру-поздорову. Пока ему не придет в голову снова устроить этот аттракцион. Того гляди, еще спустится в погреб и достанет оттуда винчестер».

Бев попятилась, и тут ступню ее пронзила боль. Она наступила на осколок разбитого зеркала. Бев нагнулась и взяла чемодан. Она ни на секунду не спускала глаз с мужа. Пятясь, она прошла в холл. Бев держала чемодан обеими руками, и он, раскачиваясь, ушиб ей голень. Порезанная нога оставляла на полу кровавые отпечатки. Дойдя до лестницы, Бев обернулась, затем торопливо спустилась по ступенькам, не оставляя себе времени на раздумья. У нее мелькнуло подозрение: из-за сумятицы мыслей она едва ли способна что-либо оценить сейчас трезво.

Бев почувствовала, что к ноге что-то прикоснулось. Она вскрикнула, посмотрела вниз — оказалось, конец ремня. Она все еще держала в руке ремень. В тусклом свете он походил на мертвую змею. Содрогнувшись от отвращения, она бросила его за перила, ремень упал на коврик в холле.

Рубашка была вся в крови; Бев почувствовала, что не может ни секунды более оставаться в ней.

Спустившись с лестницы, Бев взялась крест-накрест за подол своей кружевной ночной сорочки и стянула ее с себя через голову.

Она отшвырнула ее в сторону, и сорочка упала на дерево, растущее в кадке у двери в гостиную. Обнаженная, Бев потянулась к ручке чемодана. Ее похолодевшие соски были тверды, как пули.

— Беверли! Поднимайся наверх!

От удивления Беверли открыла рот, дернулась и вновь потянулась к чемодану. Если Том в состоянии так громко кричать, значит, времени на сборы у нее практически нет. Бев открыла чемодан, достала из него трусы, блузку и старые, потертые «Леви». Стоя у двери, натянула на себя одежду, ни на мгновение не спуская глаз с лестницы. Но Том так и не появился на верхней площадке. Он еще дважды проревел ее имя, и каждый раз она вздрагивала при звуке его голоса, глаза затравленно смотрели на лестницу, а рот осклабился в бессознательно-злобной гримасе.

Как можно скорее она застегнула пуговицы на блузке. Недоставало двух верхних. Смешно сказать, как мало ей доводилось пришивать пуговицы.