Рыцари свастики - Ломейко Владимир Борисович - Страница 38

Несмотря на свои заверения в демократичности, НДП придерживается тех же воззрений на государство, что Национал-социалистская партия. Я процитирую вам первый пункт «Принципов нашей политики», принятых на первом съезде НДП в Ганновере: «Германии нужен такой государственный и общественный строй, который создает общность между естественным авторитетом подлинной демократии и личной свободой гражданина, общность, воздающую в области социальной справедливости КАЖДОМУ — СВОЕ. Германии нужно такое государство, которое основывается на принципе: БОЛЬШЕ БЫТЬ, ЧЕМ КАЗАТЬСЯ».

А вот что говорил в апреле 1932 года Геббельс, восхвалявший в своей предвыборной речи прусское государство как образец нацистского рейха: «Если в народе каждый отдельный гражданин разделяет принцип: «В моем государстве действует правило «Каждому — свое», в моем государстве царит социальная справедливость и порядочность… тогда каждый… признает себя сторонником этого государства. В старой Пруссии руководствовались мудростью: «Больше быть, чем казаться».

Роланд с интересом слушал Биркнера. Он говорил убежденно, всей своей фигурой, наклоненной вперед, всеми жестами подчеркивая решительность и уверенность в правоте собственных слов. Эта вера передавалась сидевшим в зале. Роланд чувствовал, как незаметно тает ледок его скептицизма и железная логика фактов отвоевывает в его сознании первые плацдармы.

— Национал-социалисты, — продолжал Биркнер, — заявляли в своей программе: «Мы требуем страну и землю для пропитания нашего народа и поселения избытка нашего населения».

Национал-демократы заявляют в своих «Принципах»: «Германия претендует на области, в которых в течение столетий развивался немецкий народ».

Национал-социалисты провозглашали в своей программе: «Мы требуем объединения всех немцев в Великую Германию на основе принципа самоопределения народов».

НДП заявляет в своих «Принципах»: «Мы требуем напряжения всех сил, чтобы пробудить волю немецкой нации к самоопределению».

Национал-социалисты заявляли: «Вермахт — оруженосец немецкого народа. Он охраняет германский рейх и отечество, народ, объединенный идеей национал-социализма, и его жизненное пространство».

НДП провозглашает сегодня: «Отвага немецких солдат всех времен должна служить примером бундесверу. Служба в армии — почетная служба… Пока отцы безнаказанно клеймятся как преступники, сыновья не могут быть хорошими солдатами».

— Не надо! Это ужасно!.. — Высокий женский голос взметнулся к потолку, как испуганная птица, и, рванувшись вперед, рассыпался в истерическом рыдании.

В зале поднялся шум. Несколько человек бросились к высокой худой девушке, которая закрыла голову руками. Ее острые плечи тряслись, как у женщин-плакальщиц на погребении.

— У нее родители погибли в Освенциме, — ответила Эрика на вопросительный взгляд Роланда.

В зал через окно влетел какой-то сверток. Раздался взрыв. Большое облако слезоточивого газа заполнило все помещение. Роланд схватил Эрику за руку и потащил ее к выходу. Там уже образовалась настоящая свалка. С трудом пробравшись на улицу, Роланд, весь в слезах к ссадинах, увидел на входной двери прибитый наспех плакат, который был уже разорван: «Мы передушим всех, кто пачкает собственное гнездо!»

Рождественская индейка под коричневым соусом

В большом старинном зале, принадлежавшем хозяину пивной «Цур квелле» 27, пятидесятилетнему великану Леберу с вечно багровым лицом, собралось уже около восьмидесяти человек. Для Мариендорфа, небольшого поселка, где число жителей составляет не более двух тысяч человек, это было не так уж мало. В ожидании оратора собравшиеся с достоинством, не спеша тянули пиво, много курили и вели неторопливые беседы. Крепкое баварское пиво постепенно развязывало языки: становилось шумно.

Рихард Грифе, сидевший за крайним столом, который предполагалось затем объявить столом президиума, исподтишка рассматривал сидевших в зале людей. Ойген Хинкман, уроженец здешних мест, уже доложил ему обстановку. Среди присутствующих около тридцати человек члены ХИАГ 28 и бывшие политические работники НСДАП, есть деятели из землячеств и организаций беженцев, покинувших ГДР и области, возвращенные после 1945 года Польше и Чехословакии.

Но многие из присутствовавших были совсем молодые люди, которые в 1945 году только учились ходить и говорить первые слова. За такими Грифе наблюдал особенно тщательно. Молодежь была для него загадкой, но к ней следовало найти ключи, ибо от этого зависело будущее партии. С тех пор как Грифе стал тесно сотрудничать с фон Тадденом, барон часто давал ему доверительные поручения, посылал на собрания и митинги в те места, куда не мог поехать сам. Помимо общего уяснения обстановки, наблюдений и последующего анализа и доклада, в его задачу входило поддержание контактов с доверенными людьми фон Таддена и слежка за членами руководства НДП. Барона интересовали мельчайшие детали: кто как ведет себя, с кем встречается, с кем поддерживает тесные отношения, у кого есть влиятельные связи и прежде всего каково отношение этих людей к нему и Тилену. Грифе, имевший опыт и вкус к таким делам, неплохо справлялся с поручениями и пользовался особым расположением фон Таддена, хотя, к сожалению, этот факт пока приходилось скрывать от не менее любопытных глаз и ушей доверенных Тилена. Сегодня у Грифе было особенно приподнятое настроение: после этого собрания он был приглашен на рождественскую индейку к фон Таддену. И хотя рождество было только через три дня, все равно это был знак высочайшего доверия и чести.

Лебера, старого члена НСДАП и активиста НДП, Грифе предупредил, чтобы пока никто не знал о его присутствии. Это позволяло ему использовать время до прихода основного оратора и, не привлекая назойливых взглядов, осваиваться в новой обстановке.

Багровый Лебер сиял, как начищенный медный таз: он едва поспевал обслуживать гостей. Ему помогала дочка, не по возрасту пышная девица лет семнадцати, с багровым румянцем, доставшимся в наследство от папы. Духота в зале делала свое дело: жажда развязывала кошельки бюргеров. Выручка обещала быть солидной. Грифе с восхищением наблюдал, как проворно передвигается быкообразный Лебер среди столиков, как мгновенно реагирует он на легкий поворот головы или поднятый палец, не пропуская ни одного заказа. В это время произошел инцидент. Один из гостей, неповоротливый мужлан крестьянского вида, с маленькими похотливыми глазками, прошелся своей загрубелой ладонью по спине хозяйской дочки, с чувством ущипнув ее пониже талии. Девица ойкнула и отскочила, пролив пиво из кружки. Лебер и ухом не повел, но, проходя мимо сластолюбца, незаметным движением так приложился огромной глиняной кружкой ему по шее, что тот обмяк и, как мешок с отрубями, медленно сполз со стула. Все было сработано так чисто, что в зале мало кто обратил внимание на случившееся. И только ближайшие соседи изумленно наблюдали, как какой-то добровольный помощник Лебера из числа его постоянных клиентов, подхватив неудачного ухажера под руки, выволакивал его на свежий воздух.

«Вот это работа!» — восхищенно отметил про себя Грифе. А мимо уже проплывала багровая громадина, держа в каждой ручище по нескольку кружек пива.

В этот момент в зал вошел Вильгельм Плейер, объявленный основным оратором на сегодняшнем собрании. Он увидел Грифе, подошел к нему и поздоровался:

— Приветствую тебя, дорогой Рихард! Как дела?

— Отлично, маэстро! Ждем вас с нетерпением.

— Ну, не преувеличивай.

К ним подошел Лебер и подвел худосочного блондина лет тридцати пяти.

— Добрый вечер, господин Плейер! Разрешите представить господина Розенблата, председателя местной партийной организации.

Плейер снисходительно взглянул на местного фюрера и пожал ему руку.

Получив разрешение начинать, Розенблат засуетился и стал передвигать столы. В зале несколько стихло: собравшиеся с любопытством смотрели на группу людей, стоявших рядом с Лебером.