Рыцари свастики - Ломейко Владимир Борисович - Страница 35

— Нет, так нельзя. Такой подход рассчитан на мясников, а не на студентов, — твердо заявил Роланд.

— Ну, хорошо. Подумай сам. Ценность нашей партии в том, что она не диктует сверху все законы. Каждый может и должен внести свою лепту. Мы партия молодых. И ты сам предложишь великие идеи.

Роланд обещал подумать и сообщить Леопольду свое решение.

Через два дня в разговоре с однокурсниками Роланд узнал, что Герд лежит в больнице с насильственным переломом ноги.

Неожиданная встреча

Новость неприятно поразила Роланда. Острота его стычки с Гердом прошла, и обида постепенно отошла на задний план. Ему стало горячо от стыда, что друг лежит в больнице с тяжелым переломом, а он ничего не знает об этом.

Все попытки выяснить подробности происшедшего ничего не дали. Ему лишь стало ясно одно, что с Гердом что-то случилось. И он не мешкая помчался в больницу.

Однако попасть сразу в палату, где лежал Герд, ему не удалось. Дежурная сестра строго заявила:

— Я не могу вас пустить. Там уже есть посетитель.

— Но мне обязательно нужно к нему, — настойчиво твердил Роланд, как будто это был его самый сильный аргумент.

Когда его наскоки не увенчались успехом, он пошел на хитрость.

— Знаете, фрейлейн, я ведь только хочу, чтобы он скорее выздоровел. У меня есть для него радостные вести. А хорошее настроение у больного, насколько я разбираюсь в психологии и медицине, поднимает жизненный тонус и повышает жизнедеятельность организма.

Он еще долго говорил в том же духе и в заключение пригласил сестру на фашинг в университет.

Трудно сказать, что на нее произвело большее впечатление, но она, наконец, смилостивилась.

Облачившись в белый халат, Роланд осторожно протиснулся в дверь. Он не сразу обнаружил Герда. На одной из коек спиной к нему сидела женщина. Из-за ее плеча выглядывал знакомый черный ежик Герда. Роланд направился к нему, и вдруг женская головка повернулась в его сторону.

Эрика! От растерянности он захлопал ресницами. Герд, явно обрадованный, живо приветствовал его:

— Здорово, старина! Рад тебя видеть.

Роланд постарался взять себя в руки и, избегая взгляда Эрики, с трудом выдавил из себя общее приветствие:

— Добрый день.

Он проклинал себя за идиотскую скованность, которая вдруг охватила все его тело и придала жестам и словам мучительную неестественность.

«Черт меня дернул ввалиться сюда в такую минуту!» — тоскливо подумал он.

Но на выручку ему уже спешил Герд. Верный друг, лежавший на больничной койке с толстым забинтованным бревном вместо ноги, понимал состояние своего товарища. И Герд, торопясь и перебивая самого себя, начал рассказывать о своих злоключениях и о том, как Моника, узнав обо всем, вместе с Эрикой приехала навестить его. Она уже была здесь и скоро снова придет. Герд все говорил и говорил, подробно рассказывая, как ему обрабатывали ногу, как ее бинтовали и как неопытная молодая сестра до крови искусала свою нежную губку, волнуясь от своей неумелости.

Эрика внимательно слушала его и переживала рассказ вместе с ним, удивлялась, морщилась, охала, смеялась. Роланд, искоса бросавший на нее быстрые, короткие взгляды, прекрасно чувствовал ее волнение. Как давно он ее не видел! Казалось, с тех пор прошла целая жизнь.

Эрика заметно похудела за это время. Черты ее лица, такие знакомые и милые, приобрели едва уловимый новый оттенок. Они стали чуть более резкими и жесткими: так бывает, когда художник первоначальный набросок портрета обведет еще раз карандашом. Он это сделает легкой, едва заметной линией, но овал лица теряет свою былую мягкую округлость. Под глазами у нее легли матовые тени — следы усталости и переживаний. Не изменился лишь гордый изгиб бровей и открытый, пронзительный взгляд.

Роланду показалось, что на ее левой щеке, обращенной к нему, появился слабый румянец. Давно забытое чувство нежности к Эрике горячей волной прилило к нему. Сладко защемило сердце. И он понял, что все его доводы и логически стройные схемы самооправдания были искусственны. Построенные на сыпучем песке сухого рационализма и мужского эгоизма, они рассыпались от первого же дыхания подлинного человеческого чувства. В душе его еще всплескивали волны упрямства и самолюбия, но, бессильные что-либо изменить, они откатывались и затихали, поглощаемые безбрежным морем любви. И, отдавшись могучему приливу, не в силах и не желая сопротивляться неумолимому закону жизни, он снова шел навстречу удивительному и вечно прекрасному морю…

Роланд тряхнул головой, стараясь вырваться из пучины нахлынувших на него чувств: еще не хватало, чтобы Герд заметил!

В этот момент Герд повернулся на койке, и гримаса боли скользнула по его лицу. Роланду стало стыдно. Рядом лежал больной друг, а он разнюнился, как зеленый гимназист. И он вдруг серьезно, даже сухо спросил:

— Скажи, как это случилось? Почему ребята в университете говорят о насильственном переломе ноги.

Герд внимательно посмотрел на него и просто ответил:

— Потому что, когда приехала санитарная машина «Скорой помощи», рядом нашли палку, которой мне переломили ногу.

— Как — пе-ре-ломили? — заикаясь, спросил Роланд.

— Довольно просто. Их было трое. Они подошли ко мне неожиданно из-за кустарника, когда я вечером шел через парк. Один из них остановил меня, и тогда я увидел, что нижняя часть лица у каждого из них была закрыта повязкой. На меня смотрели три пары глаз. Я молчал, понимая, что разговор предстоит по их инициативе. Тот, что был повыше и крепче в плечах — пожалуй, даже крепче, чем ты, сказал: «Мы тебе не намерены читать лекции, как в университете. Но ты должен знать, что никому, в том числе и тебе, не положено совать нос в чужие дела. И тем более мы считаем нетерпимым, чтобы в среде немецкого студенчества такие типы, как ты, проповедовали свои сопливые идеи. То, что эти сопли красного цвета, ясно каждому».

В заключение этой фразы он резко двинул мне по носу, так, что я действительно набрал себе пригоршню крови. Не успел я опомниться, как он заключил: «Чтобы этот разговор тебе запомнился надолго, мы намерены убавить твою прыть».

Двое молчаливых его спутников схватили меня с обеих сторон и, чтобы я не отбивался, заломили руки. А третий выхватил из-за куста тяжелую, толстую палку и с размаху хрястнул меня по левой ноге. Тогда впервые я очень хорошо понял смысл выражения «искры посыпались из глаз». Если бы это было в летнюю жару, то я мог бы в парке пожар устроить.

В другое время Роланд, наверное, разозлился бы на Герда за его манеру подтрунивать в самых, казалось бы, неподходящих ситуациях, но на этот раз все услышанное настолько потрясло его, что он лишь растерянно протянул:

— Ну, а что было потом?..

— Когда я пришел в себя, никого уже не было. Врач говорит, что, видимо, я от резкой боли на короткое время потерял сознание. Попробовал было встать — и заорал… Да, видно, так громко, что прибежал какой-то парень, и он позвонил в больницу. Вот так.

— А полиция? Их нашли? — спросила Эрика, которая слушала рассказ Герда, закусив нижнюю губу.

— Вот на этот вопрос я вам, к сожалению, не могу ответить. Но думаю, что, если бы их поймали, полиция нашла бы возможность похвастаться своей оперативностью. А мне самому как-то неловко их спрашивать. Во-первых, телефона нет под рукой, а во-вторых, мне очень неудобно перед ними. Когда я рассказал все это полицейскому, он укоризненно сказал мне: «Да, не очень густо. По таким приметам работать невозможно. Следующий раз будьте внимательнее, молодой человек». Я пообещал, что в другой раз постараюсь успеть получше разглядеть своих собеседников, а если удастся, даже взять у них интервью.

Герд откинул голову на подушке. Крупная капля лота со лба медленно скатилась на шею. Чувствовалось, что длинный монолог дался ему нелегко.

Роланд, обескураженный, молча теребил край простыни. Все случившееся было настолько невероятно, что напоминало самый примитивный детектив. Если бы это рассказал ему кто-либо другой, а не Герд, он бы только скептически ухмыльнулся. Но перед ним лежал Герд с шинами, наложенными на ногу, переломленную примитивным, зверским способом. И где? У них в университетском городе, где до сих пор властвовал дух разума и интеллекта. А оказалось, что рядом жили сторонники садизма и зверской жестокости.