Наши собственные - Карнаухова Ирина - Страница 25

Гера даже застонал. В это время Лилина рука опустилась ему на плечо.

- Ты можешь идти, Гера,- сказала Лиля тихо.- Теперь уже я останусь здесь.

Гера ничего не ответил. Быстрыми пальцами Лиля провела по его лицу.

- Ты... плачешь?

- Отстань! - рванулся Гера.- Оставь меня в покое! Вот за ним ухаживай, он правильный! Он настоящий герой!

И Гера выскочил из баньки.

А в доме со спущенными шторами, за запертыми дверьми дядя Миша рассказывал ребятам о том, что делалось на земле. О разбомбленных городах, об угнанных людях, о банде гитлеровцев, топчущих родную землю; о заводах, уезжающих на восток. Но, глядя на побледневшие лица, на слезы, струившиеся по щекам Анны Матвеевны, на опущенную седую голову Василия Игнатьевича, дядя Миша сказал:

- Падать духом нельзя. Борьба только началась, и она окончится нашей победой. Верьте в это, ребята!

Ночью, когда друзья собирались уходить, дядя Миша спросил:

- А где Гера?

- Я здесь,- тихо отозвался из темного угла Гера.

- Бери свое ружье - пойдешь с нами. Боюсь тебя оставлять здесь. Узда тебе нужна, норовистый конь.

Все тихо ахнули. И хотя не понимали, в чем дело, не стали ни расспрашивать, ни возражать. И вот они ушли. Прошли мимо огорода, мимо колодца, мимо баньки, мимо Лили, стоявшей на пороге и напряженно всматривавшейся в темную ночь.

24. Румяная корка

Ночь. Такая темная ночь, какие надвигаются иногда среди лета. В короткие часы между вечерней и утренней зарей вдруг наполняется лес такой чернотой, что не увидишь собственной руки. Плотная тьма стоит вокруг тебя, и нельзя шагнуть ни шагу, и блеклые звезды на небе не дают света. Очень кстати такая ночь для обитателей здравницы и их друзей. Даже дома не увидишь в чернильной этой тьме. Он притаился, затих, плотно закрыл все двери и окна, занавесил все щелочки. В нем не скрипнет половица, не задребезжит дверная ручка, не раздастся громкий голос. И не виден в черноте ночи легкий дымок, поднимающийся из трубы, на которую положены еловые лапы.

Снаружи дом мертвый, брошенный. А внутри кипит напряженная жизнь.

Впервые за долгое время ребята действуют, помогают, трудятся для друзей,- то есть живут.

Маленькие давно уложены в постель. Леша и Пинька тоже спят. Хорри и Костик вдвоем дежурят во дворе, хотя трудно что-нибудь увидеть в этом мраке. Всюду в доме темно. И только в кухне горит коптилка и жарко пылает плита.

Анна Матвеевна и Таня пекут хлебы, Лиля помогает им, а Василий Игнатьевич и Юра больше мешают и путаются под ногами, но самоотверженно не идут спать. Им кажется, что если не спят женщины, то они тем - более не имеют на это права.

Анна Матвеевна стоит у квашни в полной боевой готовности: в белом переднике, в косынке, с засученными по плечо рукавами. А в квашне пузырится, ходит, дышит ноздреватое тесто.

- Вот,- говорит Анна Матвеевна,- видите, как поднимается! Дышит. Нет, еще руки мои старые пригодятся. Как была мастерицей, так и осталась мастерицей. Я, бывало, молодой в деревне как заведу хлебы, так ко мне со всех сторон бабоньки бегут. "Дай заквасочки, Аннушка; лучше твоей на свете нет". И впрямь хлеб у меня пышный, мягкий, рыхлый.

- Да...- говорит Василий Игнатьевич и вежливо кашляет в кулак.

- Да что ж это вы кашляете? - вдруг распалилась Анна Матвеевна.- Да разве ж это можно при квашне кашлять? Тесто - вещь деликатная, сейчас осядет. Шли бы вы лучше отсюда, Василий Игнатьевич, и ты, Юра, иди. Мужчинам при этом деле совсем быть не к чему.

Юра так горд, что его назвали мужчиной, и, по правде сказать, так уж хочет спать, что с удовольствием готов уйти. А Василий Игнатьевич, сжав губы, балансируя руками, осторожно, на носках, движется к двери, боясь заскрипеть половицей, стукнуть каблуком, как будто в кухне не тесто в квашне, а десяток грудных ребят,- разбудишь - и начнут кричать во все горло, Анна Матвеевна еще машет на него рукой и шипит:

- Да тише вы, тише!

Плита горит ровным огнем: дрова отобраны все самые лучшие,- не заискрят, не затрещат. В кухне уютно, тепло, пахнет дымом и пирогами.

- Ну, Танечка, давай, давай,- сказала Анна Матвеевна и вывалила тесто на большую доску.- В квашне нам все не замесить, а мы тут по частям. Вот это тебе, а это мне.

Анна Матвеевна и Таня начинают месить тесто. Как ловко расправляется с ним старушка! Она тычет в него кулаками, разминает большими пальцами, посыпает мукой и растягивает, снова забирает в большой шар, снова мнет и колотит. Таня пристально следит за ее движениями и повторяет их.

- Я так делаю, Анна Матвеевна?

- Так, так, голуба; но у тебя ведь так ладно, как у меня, никогда не выйдет.

А Лиля служит подсобницей, выполняет приказания.

- Дай воды, подсыпь муки, присмотри за печкой.

Лиля делает все покорно и старательно.

И вот на столе лежат четыре круглых серовато-бурых шара. Анна Матвеевна осторожно перекладывает их на лист, сглаживает сверху мокрой рукой... Потом она опускается на колени и начинает колдовать. Она засовывает в духовку руку, нюхает теплый воздух, выходящий оттуда, брызжет зачем-то в духовку водой и, наконец, удовлетворенно говорит:

- Хороша.

И хлеб отправляется печься. Теперь можно немножко отдохнуть, посидеть, вытереть пот со лба, стряхнуть муку с седеющих волос.

- Ох, боюсь, что нам три смены до утра не успеть сделать,- начала опять беспокоиться Анна Матвеевна.- И тесто хорошо поднялось, и начали вовремя, а вот поди ж ты - какая возня. Конца краю не видать. Утром Михаил Иванович не велел печь. До свету надо управиться.

- Да,- говорит Таня,- больше двенадцати буханок не испечем.

- Сегодня двенадцать да завтра двенадцать. Вот на первый раз и хватит. Обидно только, что они за хлебушком завтра ночью придут. Свежий хлебушка пирогам дедушка, а черствый - и воробью не пир. Ну-ка, помоги вытащить.

А помогать-то некому. Усталая Таня, положив руки прямо на доску и прижавшись к ним щекой, крепко спит.

Анна Матвеевна поглядела на нее:

- Умаялась. Пусть себе спит. Придется тебе, Лиля, помочь. Да ты куда с голыми руками! Тряпку возьми, тряпку!

Вдвоем они тянут тяжелый лист. Лиля с опаской глядит на горячую духовку, на раскаленную топку. Ей тяжело и боязно, но рот ее сжат упрямо и твердо.

- Ай,- тихонько вскрикнула она,- опять обожглась!

- Ну, что ты, матушка! - заворчала на нее Анна Матвеевна.- Два часа в кухне вертишься, а все никак не привыкнешь... Ну, надо буханки выкладывать.

Как бережно Анна Матвеевна выкладывает на стол первые буханки! Сверху смачивает их водой, и корочка делается золотистой, блестящей. Они лежат на столе - четыре буханки, и от них идет душистый теплый пар. И кажется, что они сияют своими круглыми боками и озаряют всю кухню домашним светом.

Помните, как, бывало, в выходной день мама или бабушка пекли пироги и по всему дому плыл этот душистый уютный запах?

Анна Матвеевна дотрагивается до хлеба ласково и осторожно сдувает с корки приставшую муку и будит Таню:

- Погляди-ка.

Таня тоже восторженно смотрит на хлеб.

На сытый хлебный запах опять появляются в кухне Василий Игнатьевич и Юра, а затем проскальзывают в дверь и озябшие Хорри с Костиком. Все сгрудились вокруг стола.

Так хочется попробовать хоть кусочек, но Анна Матвеевна не велит. Горячий хлеб очень тяжел для их истощенных желудков.

- Да и хлеб-то ведь не наш; сколько нам дадут, столько возьмем, а сдать должны полностью. Ну, ребята, мне некогда,- говорит Анна Матвеевна.Уходите скорее; у меня другие буханки в духовке сидят. Танюшка, принимайся за дело.

Лиля моет руки под рукомойником, приглаживает волосы, снимает передник.

- Я, Анна Матвеевна, к товарищу Сергею побегу, посмотрю, как он там, потом вернусь вам помогать.

- Иди, иди, матушка; он без тебя там извелся совсем. А мы с Таней и сами управимся.

И вот дальше шествует темная ночь, и пылает печка, и пищит под руками у Анны Матвеевны тесто, и новые буханки ложатся на стол.