Повести и рассказы разных лет - Дойл Артур Игнатиус Конан - Страница 18

— И вы знакомы с такой дамочкой?

— Думаю, да, сэр.

— Ну что же, в таком случае, дорогой Верекер, те вижу причин становиться между лордом Бэрримором и его разгневанной пассией. Вот только будет ли результат оценен тысячью фунтов, обещать не могу.

— Судить об этом вам, сэр.

— И я буду строгим судьей, племянник.

— Прекрасно, сэр. На иной ответ я и не рассчитывал. Если все пойдет по плану, его светлость как минимум год не покажется в Сент-Джеймсе. Могу я снабдить вас инструкциями прямо сейчас?

— Инструкциями?! Что вы хотите этим сказать? Я не желаю иметь ко всему этому ни малейшего отношения.

— Но вы — судья, сэр, а значит, должны будете там присутствовать.

— Но никакого участия!

— Никакого, сэр. Я прошу вас быть всего лишь свидетелем.

— Ну хорошо, и какими же инструкциями вы намерены меня снабдить?

— Сегодня вечером, дядя, ровно в девять часов вы прибудете в Сад, пройдете по центральной аллее до статуи Афродиты и сядете на одну из скамеечек, откуда и станете наблюдать за происходящим.

— Прекрасно. Так я и сделаю. Мне начинает казаться, племянник, что род Треджеллисов еще не растерял всех качеств, какие принесли ему в свое время такую известность.

В тот самый миг, когда часы пробили девять, сэр Чарльз, бросив поводья вознице, сошел по ступенькам своего высокого желтого фаэтона, который развернулся затем, чтобы занять свое место в строю фешенебельных карет, дожидавшихся хозяев.

Входя в ворота Сада, в те дни служившего настоящим центром лондонского распутства, сэр Чарльз поднял воротник жокейской куртки и натянул на глаза шляпу: оказаться участником происшествия, обещавшего перерасти в крупный публичный скандал, ему совсем не хотелось.

Все эти меры предосторожности были напрасны: что-то в походке, а может быть, в его осанке заставляло прохожих одного за другим останавливаться, приветственно поднимая руку.

Как бы то ни было, сэр Чарльз добрался до статуи Афродиты в самом центре Уоксхоллского Сада, расположился на одной из деревянных скамеечек и с веселым любопытством стал ждать очередного акта этой комедии. Отсюда виден был и водоворот толпы, танцующей в многоцветье развешанных на деревьях фонарей под звуки оркестра пехотных гвардейцев.

Затем музыка прекратилась. Кадрили закончились. По центральной аллее, у обочины которой сидел сэр Чарльз, устремилась жизнерадостная людская волна: яркое созвездие столичных щеголей (буйволовая кожа, плюмажи, галстуки, голубые мундиры — все перемешалось в этом море) под ручку с девушками в шляпках и прямых юбках с высокими талиями.

Это была весьма сомнительная компания. Мужчины, шумные и разгоряченные, явились на танцы в большинстве своем прямиком с кутежей. Женщины также вели себя крикливо и вызывающе.

Время от времени в толпе возникала сутолока, и под аккомпанемент девичьего визга и добродушного мужского хохота какая-нибудь группка распаленных юнцов вырывалась вперед, рассекая движущийся поток. В этой толпе чопорности или застенчивости не было и следа: тут царил дух добродушного веселья и позволялись самые фривольные выходки. Однако даже это царство богемы имело свои понятия о пределах допустимого.

Гневный ропот сопровождал двух забияк, проталкивавшихся сквозь толпу. Впрочем, действительно вызывающе держался лишь первый из них: второй всего лишь обеспечивал ему полную безнаказанность. Возглавлял эту парочку долговязый щегольски одетый мужчина с заостренным, словно топор, злобным и высокомерным лицом, явно разгоряченным вином. Он грубо расталкивал толпу, с мерзкой улыбочкой вглядываясь в женские лица, а заметив брешь в мужском эскорте, вытягивал руку, чтобы погладить руку или шею, разражаясь оглушительным хохотом, когда девушка от него отшатывалась.

По пятам за ним следовал телохранитель: то ли из наглого бахвальства, то ли желая продемонстрировать свое небрежение предрассудками, хозяин вырядил его сельским священником. Субъект этот, словно уродливый служака-бульдог, сдвинув брови, неуклюже продвигался за патроном, распугивая окружающих одним уже своим тяжелым взглядом. Из-под деревенской рясы торчали узловатые руки, а огромная отвисшая челюсть медленно поворачивалась из стороны в сторону. Внимательный наблюдатель уже сейчас заметил бы в лице его некоторую расслабленность отяжелевших черт — первые симптомы того физического недуга, от которого через несколько лет эта человеческая развалина упадет на обочине лондонского тротуара, не в силах от слабости произнести даже собственное имя. Но сегодня зловещая личина ужасного и непобедимого короля ринга по-прежнему маячила за спиной скандально знаменитого хозяина, и, завидев ее, оскорбленный прохожий невольно опускал трость и сдерживал восклицание, готовое сорваться с губ.

— Хупер! Берегитесь, это забияка Хупер! — шептались по сторонам, предупреждая очередную жертву о том, что во избежание худшего благоразумнее всего проглотить обиду. Не одного франта уже увезли из Уоксхолла с красочными следами "ручной работы" Жестянщика на лице.

Двигаясь вызывающе медленно, боксер с патроном добрались наконец до того места, где центральная аллея переходила в ярко освещенную круглую площадку с рядом скамеек, на одной из которых сидел сэр Чарльз Треджеллис. Внезапно с лавочки напротив поднялась унизанная колечками старая женщина, лицо которой было скрыто густой вуалью, и преградила путь шествовавшему вразвалочку аристократу. Голос ее зазвучал столь пронзительно-ясно, что все это вавилонское столпотворение тут же притихло, пытаясь уловить каждое слово.

— Возьмите ее в жены, ваша светлость! Умоляю вас, женитесь на ней! Ну конечно же, вы женитесь на моей бедной Амелии! — запричитала старуха.

Лорд Бэрримор в ужасе отшатнулся. Вокруг него образовалась толпа: каждый норовил заглянуть через плечо стоявшего впереди соседа. Лорд Бэрримор попытался, было, двинуться вперед, но старая женщина остановила его, упершись ладонями в кружевную манжетку.

— Ну конечно, вы не бросите ее! Вот добрый священник идет за вами — у него испросите совета! — взвыла старуха. — Будьте же человеком слова, женитесь на моей девочке!

С этими словами женщина вытолкнула вперед несколько неуклюжую молодую особу, которая при этом бурно всхлипывала и промокала глаза платком.

— Порази чума ваши головы! — взревел в ярости его светлость. — Кто эта девчонка? Клянусь, я обеих вас вижу впервые в жизни!

— Это же моя племянница Амелия! — вскричала пожилая леди. — Ваша любящая Амелия! О, ваша светлость, не хотите же вы сказать, что совсем позабыли свою преданную Амелию из Вудбайн-Коттедж, что в Лихфилде?

— В жизни своей не бывал ни в каком Лихфилде! — вскричал пэр. — Обе вы — мошенницы, заслуживающие хорошей порки на задках телеги!

— Ах, злодей! Амелия! — Вопль старой леди разнесся по всему парку. Постарайся же смягчить это жестокое сердце! Мольбами заставь его признать в тебе честную девушку!

Коренастая юная особа, зашатавшись, повалилась вперед на лорда Бэрримора и заключила его в медвежьи объятия. Тот хотел, было, поднять трость, но руки его оказались прижаты к бокам.

— Хупер! Хупер! — завопил взбешенный пэр, отчаянно изгибая шею в надежде уклониться от девушки, которая, судя по всему, вознамерилась расцеловать его. Боксер бросился вперед, но оказался в объятиях старой леди.

— Прочь с дороги, мэм! Кому сказал, прочь с дороги! — вскричал он и яростно отпихнул ее в сторону.

— Ах, грубиян! — вскричала она и вновь одним прыжком преградила ему путь. — Он толкнул меня! Люди добрые, вы видели, он толкнул меня! Священник, а до чего невоспитанный! Так вы отнеслись к женщине! Может быть, вы сделаете это снова? Так я дам вам за это пощечину — и еще, и еще!

Каждое свое восклицание сопровождая оплеухой, старушка несколько раз прошлась по щекам чемпиона открытой ладонью.

Толпа загудела от удивления и восторга.

— Хупер! Хупер! — кричал лорд Бэрримор, барахтаясь в сжимающихся объятиях неуклюжей, но весьма любвеобильной Амелии.

Боксер вновь бросился вперед на помощь патрону, и опять перед ним возникла старая женщина: вскинув голову и выбросив вперед левую руку, она приняла вдруг стойку опытного боксера.