Дарю игру - Лейбовский Вадим Викторович - Страница 27

Однако эпизод на том исчерпан не был, потому что стоявший рядом с Петром вратарь Георгий Харебов сделал шаг вперед и взмахнул по-дирижерски руками. Этот жест был мгновенно подхвачен трибунами — раздались бурные аплодисменты. Харебов ритуально проводил болельщицу до места, вручил ей невесть откуда взявшийся апельсин и поцеловал руку. Она ответила поцелуем в темя и перекрестила его. В общем, начало игры отнесли минут на пять, пока все не успокоились.

О Георгии Харебове надо рассказывать особо, потому что не было среди друзей Петра Мшвениерадзе более удивительного человека, чем Харебов.

Если сказать, что в «Динамо» его любили, это значит ничего о нем не сказать. Сказать, что он был душой всей команды, — точнее, но и этого мало. Харебов излучал безмерную доброту и тепло, а темперамента он был безудержного, взрывного. Он мог прогнать любое уныние — от неудавшейся игры, ссоры с любимой, промозгло-холодного дождя, усталости.

В семьдесят седьмом году он умер от рака поджелудочной железы. Было очень много людей на похоронах. Они говорили, что нет, не может быть двух других более несовместимых понятий, чем Харебов и смерть.

Вместе с Петром они играли за тбилисское «Динамо», Георгий в ту пору — совсем еще неважно. Годом раньше Петра он уехал в Москву учиться. Про водное поло совсем забыл, играл в русский хоккей — стоял в воротах. Потом, с приездом друга в Москву, вернулся в бассейн, встал в ворота.

Играл Георгий за «Динамо» до пятьдесят седьмого года, стал хорошим вратарем, несколько раз выступал за вторую сборную СССР. Большего не достиг, хотя задатки были замечательные. Зато он стал хорошим детским тренером. И хорошим судьей, много раз выезжал за рубеж судить крупнейшие международные соревнования.

Азартен он был с детства, сколько его Петр помнил. Обладал удивительной реакцией, острым восприятием, прекрасной памятью. Много читал, свободно владел несколькими языками: кроме грузинского и русского — армянским, азербайджанским, греческим. Хранил в себе несметное множество историй как доподлинных, так и им же выдуманных. Однажды в мальчишеском детстве Жора привел Како к пещере и горячо убеждал его в том, что здесь под камнем зарыто оружие Чингисхана. Таким выдумщиком остался навсегда. Но все его сочинительства были безобидными, от них веяло добротой.

Как-то Петр очень торопился к себе домой, на Смоленскую. Неловкость чувствовал, знал, что дома собрались гости. Лифта ждать не стал, через три ступеньки взлетел на пятый этаж, готовый выпалить тысячу извинений.

Дверь в квартиру оказалась незапертой, но вдруг что-то остановило его порыв. Наверное, то, что вместо ожидаемого гула он услышал голос всего лишь одного человека — Жоры Харебова. Петр тихо подошел к комнате и заглянул через чье-то плечо в открытую дверь. Встретился взглядом с Рубеном Николаевичем Симоновым, выдающимся режиссером. Тот вместо приветствия сделал Петру страшные глаза и приложил палец к губам. Все слушали Харебова, который в этот момент, увидев друга, воскликнул:

— Ну вот и наш Како пришел. Заходи, дорогой, гостем будешь. Нателла, положи ему что-нибудь на тарелку, сам он, я знаю, никогда поесть не попросит, робкий очень.

Чуть позже Рубен Николаевич подошел к Петру и сказал:

— Если б вы знали, какой артист пропадает, какой артист!

По сей день ветераны водного поло, собираясь вместе и вспоминая счастливые годы большой игры, то и дело говорят: «А помнишь, как Жора…» Никого столько не вспоминают.

Тренировался Харебов самозабвенно. В наши дни этим уже вряд ли кого удивишь, даже стали газетным штампом слова: «Его приходилось силой выгонять с тренировки». Но именно так тренировался Харебов.

Однако порой приходилось применять ту же силу, чтобы Георгий явился на тренировку — так тоже бывало. Отважный вратарь московского «Динамо» не был человеком сильного характера. Любил он сладко поесть, а потому был склонен к полноте. Иногда позволял увлечь себя в разудалую компанию, после чего являлся на тренировки совершенно «разобранным». Знал, что это никуда не годится, что ему достанется от Петра. И ему действительно доставалось. Он клялся, что это в последний раз, что ничего подобного впредь не повторится. И действительно, не повторялось, иногда по нескольку месяцев. Держал себя в руках и хорошо играл. Потом снова срывался…

Петр, не любивший баню, вынужден был регулярно ходить в парную, чтобы помочь своему другу согнать несколько лишних килограммов.

— Ну что с тобой делать, Жора? — говорил он ему, охаживая веником. — Ведь завтра ты снова выпьешь бочку лимонада. Как мне с тобой быть? Почему ты у своей мамы такой неудачный получился?

— Всё, Како. Еще два стакана боржоми, и начинаю становиться молодым и стройным. И таким же сильным, как ты. Ну почему у меня нет такой силы воли, как у тебя?

— Так очень удобно говорить — нет силы воли. Так легко жить. Ах, бедный! Оправдываешь себя? А ты говори: есть у меня сила воли. Говори себе: я сильный. Ты хороший вратарь. Но не самый лучший. А нужно быть самым лучшим. Гойхман лучше тебя. А ты говори себе: я буду лучше Гойхмана.

Такая постоянная педагогическая работа с Харебовым свои плоды все же приносила. Но порой они, так и не дозрев, оставались зелеными на дереве, пока их не прихватывал мороз. Так и не стал Георгий Харебов лучшим вратарем Советского Союза, хотя нередко творил чудеса.

Однажды в игре против тбилисского «Динамо» был назначен пенальти в ворота москвичей, которые защищал Харебов. Пока не прозвучал свисток судьи на исполнение броска, Петр подплыл к Георгию и хотел подсказать, как и куда вероятнее всего сейчас ударит Нодар Гвахария. Однако Нодар, видя это, нервно крикнул Петру: «Ар митхра!» (Не смей говорить!) Капитан усмехнулся и действительно промолчал. Только бросил Нодару: «Как скажешь, дорогой». Гвахария ударил в правый верхний угол, но вратарь прекрасно среагировал и парировал мяч.

Вскоре в ворота москвичей был назначен второй пенальти, бить который приготовился Чхиквадзе. Мшвениерадзе опять было направился к Харебову, однако вновь был остановлен окриком Гвахария, на который ответил тем же: «Как скажешь». Мяч, посланный Чхиквадзе, Харебов тоже взял.

И вот в третий раз назначили четырехметровый московским динамовцам. Приготовился бить Гиви Чикваная. Теперь Гвахария решил промолчать. Мшвениерадзе тоже. Чикваная ударил, но Харебов был в этот день непробиваем.

Однако бывало и по-другому. В тот год, когда Петр выступал за команду ВВС, играл он как-то матч на первенство страны против своих бывших и будущих одноклубников. Перед игрой Харебов подошел к нему и спросил:

— Како, скажи честно, как другу: если назначат пенальти в наши ворота, куда будешь бить, в какой угол?

— Хорошо, Жора, как другу скажу: в правый, а вниз или вверх не скажу, чтоб ты совсем не разучился играть.

И вот — пенальти в ворота Харебова. Мшвениерадзе бьет в правый верхний угол, но Харебов, подозревая друга в хитрости, заранее бросается в левый и пропускает гол.

Потом назначают второй пенальти в ворота динамовцев. Георгий, будучи теперь еще более уверенным, что Петр направит мяч в левый угол, вновь наказывает себя.

Третий пенальти — снова бьет Мшвениерадзе. Уж теперь-то Харебов и вовсе не сомневается, что тот ударит в левый угол. \ Но Мшвениерадзе свое слово по-прежнему держит и опять забивает. Так он забил четыре пенальти, все в правый угол.

После матча Георгий подошел к Петру и сказал:

— Никогда не думал, что ты такой обманщик.

…Однажды, когда игры всесоюзного чемпионата проводились в бассейне Центрального стадиона имени В. И. Ленина, там в те же дни давал представление цирк на воде.

Закончилась очередная игра, ватерполисты ушли в раздевалку, выходят, а над водой уже канат натянут, да высоко — метрах в восьми от поверхности.

— Ну что, Како, — сказал Харебов, — может быть, и нам с тобой в водяную феерию податься?

— Тебе это подойдет, Жора. Нарядить тебя в шкуру морского льва и выпустить перед зрителем. Будешь мячи ловить. Ты хорошо мячи ловишь, когда несильно бросают.