«…Миг между прошлым и будущим» - Зацепин Александр Сергеевич - Страница 5

— Но он же хороший был! — слышу от него.

— А стал еще лучше! — отвечаю.

И Гайдай знал, что я никогда не халтурю. Так же и с Ясным. Я написал два финала к фильму — один для интеллектуалов, для режиссеров, другой — для широкой публики. Он слушал-слушал, никак не мог решить, какой выбрать. Дал послушать жене. Потом, наконец, принял решение. Он тоже понял, что я отношусь к работе серьезно.

В его картине мне пришлось написать шесть текстов к песням. Ясный хотел взять стихи из песен Высоцкого, чтобы я написал на них музыку. Мне этого не хотелось. Я, конечно, мог. На Западе никто не знает эти песни Высоцкого. Но душа не лежала. Потом, к счастью, и нужда отпала. Стихи взяли из какого-то американского сборника, за авторские права заломили большие деньги, и Ясный отказался. С Россией же они почему-то не связывались. Хотя, думаю, вопрос решили бы элементарно.

Мне пришлось самому писать стихи. Раньше не пробовал? За границей все сможешь!.. Конечно, я в состоянии что-то срифмовать, но это же не стихи. Тем не менее, пока Шекспир отдыхал, шесть песен я сочинил. Режиссеру понравилось. В фильме их исполняла финская цыганка Анели Сари. Русского языка она не знала, а надо было петь по-русски. Пожалуйста! Написал ей текст латинскими буквами…

В итоге я вроде бы успокоился. Ясный сказал, что хочет работать со мной и дальше. А он делает один-два фильма в год. Чем плохо? Гонорар за музыку складывается так. В контракте предусматривается, например, — кто будет дирижировать оркестром. Я спрашиваю:

— А какой оркестр?

Думаю: если большой симфонический, зачем мне браться? При том еще, что я знал немецкий очень плохо, а дело происходило в Германии.

Режиссер отвечает:

— Оркестр — человек семь.

Это мне вполне по силам. Бодро говорю:

— Я дирижер!

Он:

— Пишем: еще две тысячи марок. Так, кто пианист?

— Я!

— Еще тысяча марок!

Непосредственно за музыку — четыре тысячи. За стихи к песням — две.

— Кто записывает музыку?

А у меня была портативная четырехканальная студия, синтезатор, вся необходимая техника. Поэтому, естественно, говорю:

— Я!

— Тогда еще три тысячи!

Кстати, в этом фильме снималась Марина Влади. Мы с ней познакомились, часто общались.

Конечно, это была уже не та юная колдунья, какой ее помнят наши зрители в фильме по Куприну. Она поправилась, была не очень опрятно одета, без косметики. Может, конечно, потому, что шли съемки и ее постоянно гримировали.

В то время она была вдовой. Высоцкого уже не было в живых. Марина хорошо говорила по-русски, без акцента, рассказывала много интересного о своей жизни, о Володе, о том, как было иногда трудно, а во время его запоев — просто ужасно…

Я виделся с ней и несколько лет спустя в Париже. Она вышла замуж за хирурга-миллионера и полностью преобразилась. Выглядела прекрасно! Хорошо одета, отличная прическа. Снова стала изящной и интересной… Часто выступала по телевидению.

После того как фильм Ясного прошел в Германии и Франции, мне заплатили еще около пятидесяти тысяч франков. То есть всего я заработал около двенадцати тысяч долларов. На эти деньги купил колоссальную аппаратуру для моей студии! Все шло замечательно. Единственное, о чем тогда не думал, — как буду ездить в Советский Союз.

Через год я съездил на неделю в Москву просто по туристической путевке. Иначе нельзя…

…Когда я приехал во Францию, Женевьева уже сняла в Париже квартиру в хорошем районе. Правда, на пятом этаже, без лифта. Но нам ли, бывшим обладателям хрущевок, страшны такие невзгоды?!. Квартира была небольшая, одна комната — метров восемь, вторая — четырнадцать, и маленькая кухонька. Мы жили там неплохо. Отец Женевьевы раньше был органистом, а потом завел себе бюро и занимался продажей и сдачей квартир. Он-то и нашел нам жилье.

Женевьева все время искала работу. Художников в Париже — тьма-тьмущая, как и музыкантов. И найти работу очень сложно. К тому же у нее непростой характер. Допустим, нарисовала она картину и продала. Ну, так сделай таких еще три! Нет, она так не хотела. В итоге зарабатывала немного. Но у меня были кое-какие деньги, и поэтому мы жили нормально.

Во Франции, естественно, тоже есть организация типа нашего КГБ. И меня проверяли. Было очень интересно. Пришло письмо: меня пригласили зайти. Прихожу. Сидит симпатичный человек, по-русски говорит прекрасно.

— Знаю, — говорит, — что вы композитор.

Задавал мне какие-то вопросы. Все нормально прошло. Через какое-то время звонит и предлагает встретиться еще.

— Пожалуйста! — говорю. — Готов подъехать.

А он:

— Да нет, я сам к вам зайду.

Я купил пирожные, чтобы его угостить, цианистый калий класть туда не стал, сварил кофе. Он вошел, попросил разрешения посмотреть квартиру. Первым делом, вижу, отметил, что у меня синтезатор стоит. Проходит. Обратил внимание на ноты. Но можно же сделать вид, что я пишу ноты. Говорю, мол, сейчас сочиняю то-то и то-то, немножко сыграл на инструменте. За кофе он стал задавать мне очень тонкие вопросы, на которых, по его мнению, можно подловить — настоящий я композитор или фиктивный.

Спрашивает:

— А знаете ли вы такого певца, как Рогатников?

— Рогатников? — говорю. — Такого певца нет! Есть Богатиков!

Тут он, похоже, окончательно поверил, что его не обманывают. Мой визави полагал, что только настоящий композитор может знать такого певца…

На этом испытания завершились. Разведчик съел пирожное и, довольный, ушел. Больше пирожных для него покупать мне не пришлось.

Разведенный и безработный

Шел третий год моей жизни в Париже. У меня осложнились отношения с женой. Когда-то до меня у нее был в Тулузе любовник. Как полагается, женатый, с двумя детьми. И вот однажды, когда я был в Москве, он пробрался в Париж, чтобы встретиться с Женевьевой. Вероломно сводил ее в ресторан, угостил французским вином, которое располагает к романтическим отношениям, и сказал, что любит, как Ромео. Более того, уйдет от жены со всеми вытекающими. Она этому поверила, и когда я приехал, чистосердечно мне все рассказала.

— Я, — говорит, — с тобой уже не могу жить, потому что была с ним… Он пообещал вскоре забрать меня к себе!

— И ты ему веришь? — спрашиваю. — Почему же до твоего замужества он всего этого не сделал? А все по-командировочному — приехал, раз, раз — и уехал!..

Она — ни в какую:

— Верю — и все!

Я говорю:

— Ладно, давай забудем это, все будет нормально.

— Нет, — отвечает, — я так не могу.

Пятнадцать монастырских лет не прошли даром. А еще до того, как его обман открылся, она начала бракоразводный процесс. Я говорю:

— У меня сейчас нет денег. Давай поеду в Россию и там оформлю документы о разводе?

Она отказалась, сказала, что все оформит сама. Главное, чтобы я не препятствовал.

— Ну, раз уж ты решила, — говорю, — и у тебя такая старая любовь… Если раньше это было невозможно, а теперь он созрел, — что делать!..

И она подала на развод. А потом как-то приходит, вся заплаканная. Выяснилось, что он не может оставить семью. Но любить ее — любит по-прежнему…

И мы развелись. Собственно, она развелась со мной. Но продолжали пока жить вместе.

Через какое-то время она попросила меня, чтобы я куда-нибудь переехал. Потому что ей тяжело: она и хотела бы ко мне вернуться, но раз изменила, то не имеет права…

Подыскали мне квартирку, и я перебрался туда. Удовольствие это было для меня дорогое, так как я сидел без работы. Ведь Ясный уехал к Милошу Форману в Нью-Йорк преподавать в Колумбийском университете. Он собирался и там снимать фильмы. Сказал мне, что будем работать там. Но до сих пор не получил фильма.

Получить фильм — это удача, случай. Сейчас он просто преподает. В свое время они даже хотели найти преподавательское место и для меня, чтобы я читал лекции на тему «Музыка в кино». Не получилось: финансовые проблемы. Киношное отделение Милоша Формана держится исключительно на спонсорских деньгах. Осенью декан, выпучив глаза, начинает бегать по организациям, собирать спонсорские взносы. Потом они год живут. На будущий год — все сначала…