Переход - Миллер Эндрю Д. - Страница 46

– Спасибо, Калеб, – говорит старшая девочка по-английски – может, чтобы Мод поняла.

Мальчик ставит тазик, слегка расплескав воду по половицам. Босой мальчик в желтой летней рубашке, в красных шортах до колен. Судя по лицу, в роду у него не обошлось без индейцев.

– Пялиться невежливо, – говорит девочка, и хотя трудно сказать, понимает ли мальчик, кое-что – этот тон юной директрисы – он все-таки улавливает, опускает глаза, уходит. – Можете умыться, – говорит девочка. – Дети вас не обеспокоят. Я посажу Лею снаружи. Когда понадоблюсь, пришлите ее за мной.

Мод кивает.

– Больше ничего не нужно? – спрашивает девочка.

Она уходит, а Мод сидит, смотрит, как дрожат ноги, как худы ноги. Она не умывается, не раздевается, не снимает кроссовки. В конце концов ложится. Чует девочку в шершавом постельном белье, чует и себя, горечь своей кожи или горечь, что поднимается откуда-то из нутра. Снаружи перекликаются дети, и оклики их – как крики, уханье и болтовня леса. Мод слушает. Наверняка вот-вот мужчина или женщина, взрослый, ясный, разумный голос заговорит, перекрывая детский щебет, Мод услышит тяжелую поступь на лестнице и приготовится поведать свою историю.

Мод слушает. Ждет.

Спящая Мод – как ребенок, к которому родители входят, не опасаясь разбудить. Привратница Лея в обмен на мелкие подарки по одному пускает к Мод лучших друзей. Все ее друзья – девочки; мальчикам, конечно, хода нет. И семилетняя чернокожая Дженна стоит в ногах узкой постели, воображая себя младенчиком. И Бетани, бледная, как и Лея, набирается храбрости, склоняется над Мод, рассматривает грязное лицо, обломанные ногти, надпись на руке, почти понятную, только не совсем. И восьмилетняя Саммер, курносая и кучерявая, не знает, двадцать пять лет этой женщине или пятьдесят пять, и недоумевает, зачем у женщины на шее веревка с детской заколкой.

Джессика тоже заглядывает и, как и младшие дети, стоит над спящей женщиной, но в ее гримасе чередуются нечто похожее на испуг и нечто похожее на облегчение, невероятное облегчение. Вечером она укрывает Мод одеялом, над ее головой возносит ладони и бормочет несколько слов, шепотных и пылких.

Внизу Джессику ждут другие дети. Они пристают с вопросами, виснут у нее на руках, тянут за подол платья в горошек. Джессика мягко от них отбивается и по двору шагает в церковь, по темному среднему нефу идет к двери за алтарем.

Открывает дверь; за дверью мальчик. При свете заводных фонарей он возится с коробками на скамье, и пока не заканчивает, девочка стоит очень неподвижно. На мальчике мешковатая клетчатая рубаха и пара джинсов, перепоясанных туго и неловко, как девочкино платье. Комната побелена, прямо над головами детей – окошко. Стол на стальных ногах, железный картотечный шкаф, пара офисных кресел из гнутых стальных трубок, календарь за 2007 год открыт на декабре, на фотографии с заснеженными горами.

– Она так и спит, – говорит Джессика. – По-моему, у нее жар. Может, дать ей что-нибудь?

– Например что?

Девочка пожимает плечами:

– Ибупрофен?

Мальчик над ней смеется.

– Ты у нее в рюкзаке смотрела? – говорит он.

3

В часы ночных вахт расцветает делирий. Регулярно навещает старый Ролинз, воплощением ночи горбится в изножье, освещен только звездами, но ни с кем не спутаешь. Вроде рад видеть Мод, но его беспокоит, как он выражается, тактика. Грудь его булькает. Мод он называет Миннегагой[47], как в хижине Ниссена на автостоянке школы для мальчиков, где проходили тренировки. Посмеивается. Я тебе, спрашивает, рассказывал про свою собаку? Про собаку мою, Леди? Один, говорит он, садясь прямее в своем тренировочном костюме и выкашливая себе дорогу к песне, один – сиротливее всех[48].

В другой раз она слышит за дверью родителей, пронзительные перешептывания, и даже откуда-то просачивается теплый пластмассовый шорох ламинатора.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Другие голоса, говорят с ней или о ней. Белла говорит: Чем угодно. Только скажи. Кадровичка говорит: С учетом ухода за совсем маленьким ребенком.

Последний голос – человек с тендера в Фалмуте, или человек с тендера превращается в седобородого капитана Слокама, наклоняется над кормовым релингом «Спрея» и настойчиво, напряженно вопрошает, куда Мод идет. Ей не хватает вдоха крикнуть ему в ответ…

Потом она спит, но снова просыпается еще затемно. Укрыта одеялом; спихивает его до пояса. Футболка липнет к коже между грудей, волосы на лбу влажны. Мутит, но стошнит вряд ли. Долгие минуты с какой бы то ни было реальностью ее связывает лишь звон москита где-то у окна. Потом вступает что-то еще (словно из пустой трубочки комариного горла), и от этого звука Мод вспоминает, как в детстве лежала в постели ночами, когда палили на полигонах, – рокот артиллерии и бомбы, барабанная дробь, которая заглушала все – ночной автобус, соседский телевизор, – не из-за того, что долетала в суиндонскую спальню, не растеряв мощи, но из-за того, чем была при зарождении, – силой, вскрывавшей склоны холмов. А здесь? Здесь это, наверное, гром или фокусы моря. Мод затаивает дыхание, поворачивает голову, вслушивается, вслушивается и в конце концов уже не понимает, слышит ли взаправду или звук сохранился лишь в голове.

Когда она просыпается в следующий раз, на стене против окна томится брус солнечного света. Мод садится, полминуты недоумевает, отчего она не на яхте, и, постанывая, спускает ноги на пол.

Умывальный тазик, который принес мальчик – вчера? два дня назад? – так и стоит у кровати. Мод зачерпывает обеими руками, пьет, потом раздевается и приседает возле тазика помыться. Поскольку полотенца не видать, вытирается футболкой. Сороконожная сыпь пошла волдырями – четыре, пять водяных пузырьков. Ступни сзади стерты в кровь. На руках, на ногах, на кистях тонкие порезы, но ни один не воспалился. В целом, пожалуй, все лучше, чем можно было опасаться, хотя от боли в ребрах – о которой ребра напоминают, едва Мод встает, – она по-прежнему замирает, по-прежнему ахает.

В изножье кровати висит гора одежды. Кажется, когда Мод ложилась, никакой одежды не было. Она эту одежду перебирает. Нейлоновое платье – Мод для него недостаточно высока и толста. Нейлоновая комбинация, белая нейлоновая блузка, бежевые брюки, в которые, по талии судя, влезут две Мод. Для ношения пригодна только плотная рубашка из линялого синего хлопка – мужская, конечно, и, вероятно, попавшая сюда по ошибке, прокравшаяся в груду тряпок, которую тащили из гардероба, из глубокого ящика. Рубашка почти достает Мод до колен, но если подвернуть рукава, в ней удобно и прохладно.

Мод выходит (босиком) и в коридоре толкает ставни на окне против своей двери. Окно выходит на сушу, а справа, в сотне ярдов, – участок за стеной, где-то с пол-акра. Видны вспаханные грядки, низкие деревца, увитые зеленью шпалеры. И головы трех или четырех детей – один с вилами выше него, гораздо выше, другая с мачете на плече, точно с палашом. За садом – низкий купол водяной цистерны, а сбоку шеренга пальм, чьи стволы вылепил морской ветер.

Слегка высунувшись, слева Мод видит одноэтажную мазанку: стайка кур проводит раскопки в пыли у открытой двери, маленькая девочка сидит на корточках в тени дома – кажется, беседует с петухом. Высится флагшток, где не развевается флаг, валяются детали разобранного трактора, полоса рыжей земли, как та, по которой Мод шагала в первую ночь, почти четко по прямой уходит к низким округлым холмам. Домов вдали нет, телеграфных столбов нет. Ничего похожего.

Она спускается по лестнице в просторную комнату, перекрестно обстреливаемую светом из арок, – одна сторона ярче другой. В дальнем углу длинный стол, вдоль стены полки, где своим внутренним тусклым светом мерцают тарелки и чашки. На полу – земляном – между стульями ищет чем поживиться зверь, которого Мод принимает за кошку. Завидев Мод, он трусит к ней на быстрых лапках, задрав хвост; нет, не кошка – с кошку размером, но смахивает скорее на обезьяну или даже на мохнатую свинку.