Споры об Апостольском символе - Лебедев Алексей Петрович - Страница 49

Прежде чем перейти к рассмотрению и оценке взглядов Гарнака на третью фазу христологических споров, считаем весьма уместным познакомить читателя с научными результатами, выраженными в одной недавно появившейся немецкой книге. Результаты эти по многим отношениям очень ценны. Автор касается тех же христологических вопросов древней церковной истории, о которых говорит и Гарнак, но он сильно расходится в воззрениях с этим ученым и благоприятствует мнениям, какие выражали мы, разбирая Гарнака. Сам Гарнак высоко ценит труд автора, о котором мы говорим, ибо он (Гарнак) пользуется этим трудом в своем сочинении и дал ему место в издаваемом им (Гарнаком) бессрочном повременном сборнике под заглавием «Texte und Untersuchungen». Имеем в виду труд лейпцигского профессора теологии Фридриха Лоофта под скромным заглавием «Leontius von Byzanz u. s. w.» (Leipz., 1887. Texte und Untersuch. Bd. III. Heft 1–2. S. V–317). Изложим главные положения труда Лоофта, но изложим в самых кратких чертах. Ученый автор приходит к следующим результатам: 1) ВIV в., в течение тринитарных споров понятия «естество» и «ипостась» не только не различались, но прямо отождествлялись. Эта древняя терминология держится в Церкви и в первой половине V в. 2) Так, Кирилл в христологических спорах употребляет выражение φύσις в смысле индивидуальной природы (ипостаси). Вследствие чего у Кирилла оборот μία φύσις означает не единство природы, а единство индивидуума. 3) Этому не противоречит то, что Кирилл употребляет такие термины о лице Богочеловека: ενωσις φυσική или: μία φύσις του Θεού Λόγου σεσαρκομένη, или: έκ δύο φύσεων εις, потому что Кирилл не держался учения, что из смешения двух природ возникла одна, новая природа Христа (следуют доказательства, что все сейчас перечисленные термины не должно понимать в монофизитском смысле). 4) Кирилл ясно доказал, что он не монофизит, когда принял в 433 г. унионный Символ антиохийцев не монофизитского содержания. 5) Нельзя утверждать, что на Халкидонском соборе дано Востоку западное христологическое учение (речь прямо и направлена против Гарнака, который выражал эту мысль и в первом томе своей «Dogmengesch.»), ибо не должно упускать из внимания, что между умеренными антиохийцами еще прежде появления на свет знаменитого послания папы Льва к Флавиану уже были в употреблении христологические термины, усвоенные Халкидонским собором. Так, «Исповедание веры» Флавиана, составленное в начале 449 г., содержит совершенно халкидонские формулы. Да и вообще тогда было много богословов, державшихся царского пути — православной середины (?). Таким богословом был, например, Евсевий Дорилейский. Папа Лев на эти круги не более влиял, чем и они на него. 6) Послание Льва к Флавиану в некоторых случаях носит печать александрийского христологического учения. 7) Вероопределение Халкидонского собора носит более яркую печать Кириллова учения, чем как обыкновенно думают (решительно против Гарнака). За немногими исключениями, все мысли халкидонского вероопределения, даже большей частью буквально, можно находить у Кирилла (S. 43–52). 8) Так называемый спор о «трех главах» возникает вследствие недоумений, возбужденных деяниями Халкидонского собора. Антиохийцы: Диодор и Феодор — оба были опровергаемы Кириллом, и однако же не были осуждены на Халкидонском соборе. Их ученик Феодорит был даже восстановлен здесь в своем достоинстве. Одна из очень видных монофизитских сект — севериане — прямо заявляли, что они не могут принять Халкидонского собора, так как на нем приняты были Феодорит и Ива (тоже антиохиец). Ввиду этого православным открывалась задача уяснить для себя и инакомыслящих вопрос, кто имел влияние на Халкидонском соборе: антиохийцы, православие которых было сомнительно, или же Кирилл Александрийский, православие которого выше всякого сомнения. Ответом на вопрос было осуждение «трех глав», трех антиохийцев (S. 71, 307).

Насколько разнятся научные результаты Лоофта (кстати сказать, не всегда и не везде безупречные) от результатов Гарнака — это ясно само собой. Таким образом, мы видим, что взглядам Гарнака с полным правом могут быть противопоставляемы взгляды ученого, принадлежащего к той же немецко–протестантской среде. Так как два противоположных воззрения на один и тот же предмет не могут быть допущены в науке (это противоречит законам логики), то взгляды Гарнака только тогда могли бы считаться научным фактом, если бы противоположные взгляды были устранены этим ученым. А как скоро этого не сделано (да и сделать невозможно), то выводы и обобщения Гарнака имеют значение лишь простой гипотезы.

Третья и последняя фаза. — Внимательный читатель, конечно, заметил, что наше изложение третьей фазы христологических споров, по Гарнаку, не отличается стройностью и не чуждо противоречий, но в этом виноваты не мы, а немецкий ученый, путающийся в своих теориях. Прежде всего заметим, что Гарнак совершенно безосновательно утверждает, когда говорит, что будто бы Восточная церковь — как антиохийцы, так и александрийцы — издавна держалась монофелитского, а не диофелитского учения. Безосновательно, говорим, ибо инстанции, к каким он апеллирует для подкрепления правоты своего мнения, не совсем нас удовлетворяют. Так, для доказательства того, что антиохийцы держались монофелитства, он ссылается на пример Павла Самосатского, а для доказательства того, что александрийцы были монофелиты, он ссылается на сочинения Псевдо–Дионисия (Ареопагита): первый из этих авторитетов лишен значения, а второй, во всяком случае, сомнительной важности. Но не пускаясь в рассуждения относительно глубокой древности, зададим себе более нужный для нас вопрос: чего — монофелитства или диофелитства держалась Восточная церковь перед временами монофелитских споров. Вопрос этот помогает разрешить немецкий ученый Лоофт. Он говорит: «Спор о волях, появившийся в VII в., был уже известен раньше — со времен Юстиниана, и во времена Юстиниана он был решен в смысле позднейшего Православия» (S. 316). Если так, а это верно, то все остроумные комбинации, к каким прибегает Гарнак при исследовании монофелитского спора VII в., теряют почву для своего существования. Если Восточная церковь была несомненно диофелитской уже со времен Юстиниана, то для римских пап не было надобности и побуждений насаждать диофелитство на Востоке, насаждать на место монофелитства, которое будто бы исповедовала, по уверению Гарнака, Восточная церковь в VII в., насаждать притом же, как опять–таки уверяет тот же ученый, с целью отомстить Восточной империи и Церкви за то поражение, какое папы будто бы потерпели во времена Юстиниана и V Вселенского собора. Остается сделать частные замечания относительно Гарнаковых взглядов на третью фазу. Если со времен Юстиниана папы только и ждали случая отомстить Востоку, то почему папа Гонорий при начале развития монофелитских споров стал на стороне монофелитства, следуя византийской указке, а не на стороне диофелитства — в противность тогдашнему византийскому правительству? План отомстить Византии и Восточной церкви требовал со стороны Гонория противодействия, а не уступчивости. Тенденциозность Гарнака потребовала таких жертв, при виде которых читатель становится в великое недоумение. Отправляясь от теории, что папы только и помышляли о том, чтобы отомстить Востоку и Византии, он превращает св. Мартина, папу римского, показавшего такую ревность в борьбе с монофелитскими императорами, в… революционера, единственно на двух основаниях: во–первых, он собрал собор против Констанса, монофелитского императора, во–вторых, он, Мартин, догадывается Гарнак, может быть (vielleicht), находился в заговоре с сарацинами. Хороши основания! Кроме Гарнака их больше ни у кого не встретишь. Но истинным камнем преткновения для Гарнака с его теорией служит деятельность императора Константина Погоната, пожелавшего утвердить Православие (диофелитство) и созвать для этого Вселенский собор. Как? Византийский император, который, конечно, не мог не знать, что папы только и мечтают о том, как бы навязать Востоку диофелитскую доктрину и таким образом показать свою власть над Востоком, сам этот император вдруг обращается к папе Виталиану, приглашая его помочь ему (Константину) утвердить на Востоке диофелитство? Как мог случиться такой факт, непредвиденный с точки зрения Гарнака? Непостижимо. Не постигает его и Гарнак; он говорит: «Подобный переворот в Константинополе не вполне понятен» (S. 407). Если этот факт не совсем понятен для Гарнака, то для нас он является совершенной загадкой, если держаться теории этого ученого. Но затруднения автора на этом не оканчиваются. Константин Погонат не хочет слушаться теорий Гарнака, а идет прямо против этих теорий. Тот же император входит с просьбой содействовать утверждению диофелитства на Востоке и к одному из преемников Виталиана, Агафону, и делает ему всякие уступки. Все это не подходит под предвзятые взгляды Гарнака, и он, изложив этот последний факт, чувствуя себя вполне обескураженным, в недоумении вопрошает: Warum? «Да почему это так?» (S. 408). Как будто бы кто–то еще обязан разрешать недоумения Г арнака, кроме него самого! Несмотря на все эти несообразности, Гарнак, заканчивая разъяснение истории третьей фазы, преспокойно твердит свое: так совершился «триумф папы над Византией»! (S. 409). О самом VI Вселенском соборе автор говорит очень кратко. По некоторым, в своем месте указанным нами основаниям, Гарнак — не без иронии — называет его «собранием антиквариев и палеографов». Но по тем же самым основаниям он точно так же мог бы назвать отчасти и собор Халкидонский и еще более — V Вселенский собор. Значит, характеристика VI Вселенского собора должна быть признана по меньшей мере неудачной.