Собачья сказка - Чапек Карел - Страница 2

Но у Воржишека не только забот было, что в кучерской должности с Шулиткой ездить. Он каждый вечер обходил мельницу и двор, проверял, все ли на месте, кидался на кур, чтоб не кудахтали, как торговки на базаре, потом становился перед дедушкой и пристально глядел на него, виляя хвостом, как будто говоря: «Иди спать. Карел, я послежу за порядком». Тут дедушка хвалил его и шел спать. А днем дедушка часто ходил по деревням, по местечкам, закупая зерно и кое-какой другой товар: семена клевера, чечевицу, мак. Воржишек всегда бегал с ним и на обратном пути, ночью, ничего не боясь, вел дедушку прямо домой, не давая ему заблудиться.

Купил раз дедушка где-то семена, — ну да, тут вот, в Зличке; купил и завернул в трактир. Воржишек остался за дверями ждать. И ударил ему в нос приятный запах из кухни, — ну такой аппетитный, нельзя не заглянуть. А там, подумайте только, семья трактирщика ливерные колбаски ела. Сел Воржишек и стал ждать, не упадет ли под стол какой лакомый кусочек. А пока он ждал, остановил перед трактиром свой воз дедушкин сосед, — как бишь его? Ну, скажем, Юдал. Увидел Юдал дедушку в трактире, слово за слово, — и вот уже оба соседа каждый на свой воз полезли, — вместе домой ехать. Тронулись, — и совсем забыл дедушка о Воржишеке, который в это время на кухне перед колбасками на задних лапках стоял.

Наевшись, встали домочадцы трактирщика из-за стола, а кожу с колбас кошке на печь кинули. Воржншек облизнулся и тут вспомнил, где с дедушкой расстался. Стал бегать, нюхать по всему трактиру — дедушки как не бывало.

— Воржишек, — сказал ему трактирщик, — твой хозяин вон где.

И показал рукой.

Воржишек сразу понял и домой побежал. Сперва по большаку, а потом думает: «Что ж, я дурак? Через холмы, напрямик, скорее!» И пустился по холму да лесом. Дело был вечером, а там уж и ночь наступила; но Воржишек ничего как есть не боялся. «У меня, думает, никто ничего не украдет». Только голоден был, как собака.

Наступила ночь, взошла полная луна. И там, где деревья расступались — у просеки или на вырубке, — луна стояла над верхушками такая красивая, такая серебряная, что у Воржишека сердце забилось от восторга. Лес шумел тихо-тихо, будто на арфе играл. Воржишек бежал теперь по лесу, как по черному-пречерному, коридору. Но вдруг впереди заблистал серебристый свет и арфы громче заиграли. У Воржишека вся шерсть дыбом; прижался он к земле и стал смотреть, оцепенелый. Перед ним — серебряная лужайка, и на ней пляшут собаки-русалки. Красивые белые собаки, ну белые-пребелые, прямо прозрачные и такие легонькие, — капли росы с травы не стряхнут. То, что собаки — русалки, Воржишек сразу понял, потому что не было у них того интересного запашка, по которому собака настоящую собаку сразу узнает. Лежит Воржишек в мокрой траве, глаза вытаращил. Танцуют русалки, друг за дружкой гоняются, друг с дружкой грызутся, а то кружатся — свой собственный хвост ловят, но все так легко, так воздушно, что стебелек под ними не согнется. Воржишек смотрел внимательно: если какая начнет чесаться либо блоху ловить, значит — не русалка, а просто собака белая. Нет, ни одна ни разу не почесалась, ни одна блох не ловит. Как пить дать, русалки… А взошла луна высоко, подняли русалки головы и так слабо, приятно завыли, запели. Куда там оркестру в Национальном театре! Воржишек заплакал от избытка чувств и охотно присоединил бы свой голос к общему хору, да побоялся все испортить.

Окончив пение, все легли вокруг одной величественной собачьей матроны, — как видно, могучей вилы либо колдуньи собачьей, седой, дряхлой.

— Расскажи нам что-нибудь, — стали просить ее русалки.

Старая собака-вила, подумав, начала так:

— Расскажу я вам, как собаки сотворили человека. В раю все звери мирно и счастливо рождались, жили, умирали, и только одни собаки чем дальше, тем были всё печальней. И спросил господь бог собак: «Почему вы печальны, когда все звери радуются?» И ответила самая старая собака: «Видишь ли, господи, остальные звери всем довольны, ничего им не нужно; а у нас, собак, в голове — кусок разума, и мы через это знаем, что есть что-то выше нас, есть ты. И ко всему-то мы можем принюхаться, только к тебе не можем; и в этом у нас, собак, нехватка. Поэтому просим тебя, господи, утоли нашу печаль, дай нам какого-нибудь бога, к которому нам принюхаться было можно». Улыбнулся господь бог и сказал; «Принесите мне костей; я сотворю вам бога, к которому можно будет принюхиваться». И побежали собаки в разные стороны, и принесла каждая из них по кости: которая львиную, которая лошадиную, которая верблюжью, которая кошачью, — словом, от всех зверей. Только собачьей кости ни одна не принесла: потому что ни одна собака ни до мяса собачьего, ни до собачьей кости не дотронется. И набралась тех костей огромная груда, и сделал из них господь бог человека, чтоб у собак свой бог был, к которому можно принюхиваться. И оттого что человек сделан из костей всех зверей, кроме собаки, у него и свойства всех зверей: сила льва, трудолюбие верблюда, коварство кошки, великодушие коня; только собачьей верности, только ее одной нету!..

— Расскажи еще что-нибудь, — попросили опять собаки-русалки.

Старая вила, подумав, продолжала:

— Теперь расскажу вам, как собаки на небо попали. Вы знаете, что души людей идут после смерти на звезды, а для собачьих душ не осталось ни одной звезды, и они после смерти уходили спать в землю. Так было до Христа. А когда люди бичевали Христа у столба, осталось там страшно много, прямо пропасть крови. И один голодный бездомный пес пришел и лизал кровь Христову. «Пресвятая дева Мария! — воскликнули ангелы на небе. — Ведь он причастился крови господней!» «Коли он причастился крови господней, — ответил бог, возьмем душу его на небо». И сделал новую звезду, а чтобы было сразу видно, что она — для собачьей души, приделал к той звезде хвост. И только попала собачья душа на звезду, та звезда, от великой радости, давай бегать, бегать, бегать в небесном просторе, словно собака на лугу, — не так, как другие звезды, что ходят чинно, по своей дороге. И те звезды, что резвятся по всему небу, сверкая хвостом, зовутся кометами.

— Расскажи еще что-нибудь, — попросили в третий раз русалки.

— Теперь, — начала старая вила, — расскажу вам о том, как в давние времена у собак было на земле свое королевство и большой собачий замок. Люди позавидовали собакам, что у них свое королевство на земле, стали колдовать и колдовали до тех пор, пока собачье королевство вместе с замком не провалилось сквозь землю. Но если копать где надо, так раскопаешь пещеру, в которой находится собачий тайник.

— Какой собачий тайник? — взволнованно спросили русалки.

— Это зал неописанной красоты, — ответила старая вила. Колонны — из превосходнейших костей, да не обглоданных нисколько: они мясистые, как гусиное бедрышко. Потом ветчинный трон, и ведут к нему ступени из чистейшего свиного шпига. А застланы ступени ковром из кишок, битком набитых салом.

Тут Воржишек не мог больше сдерживаться. Выскочил на лужайку, закричал:

— Гав, гав! Где этот тайник? Ах, ах! Где собачий тайник?

Но в тот же миг исчезли и собаки-русалки и старая собака-вила… Напрасно Воржишек протирал себе глаза: вокруг — только серебристая лужайка; ни стебелька не погнулось под танцем русалок, ни росинки не скатилось на землю. Только тихая луна озаряла прелестный луг, окруженный со всех сторон, словно черной-пречерной изгородью, лесом.

Тут вспомнил Воржишек, что дома его ждет по меньшей мере размоченный в воде хлеба кусок, и побежал со всех ног домой. Но после этого, бродя с дедушкой по полям, по лесам, он, вспомнив иной раз о подземном собачьем тайнике, начинал рыть, ожесточенно рыть, всеми четырьмя лапами глубокую яму в земле.

И так как он очень скоро разболтал тайну соседним собакам, а те другим, а другие — еще другим, то теперь все собаки на свете, бегая где-нибудь в поле, вспоминают о пропавшем собачьем королевстве, и начинают рыть яму в земле, и нюхают, нюхают, не пахнет ли из-под земли ветчинным троном былого собачьего государства.