Поединок в «Приюте отшельника» - Буало-Нарсежак Пьер Том - Страница 9

— Мне очень жаль. Я смешал вам напиток.

Жюли весело улыбается.

— Ну, это мне по силам.

С неловкостью медвежонка, которому дали бутылочку с молоком, она зажимает искалеченными руками стакан и делает несколько глотков.

— Ужасное несчастье… — вздыхает Хольц.

— Не печальтесь, дорогой друг, все это случилось очень давно… Продолжим экскурсию?

У стен стоят неразобранные ящики, картины, скатанные в рулоны ковры, книги пока не расставлены по полкам, но Жюли отмечает для себя превосходный вкус хозяина дома.

— Знаете, а ведь я зашла не просто поболтать. Никто не смеет запрещать вам играть на рояле. Моя сестра — идиотка. Нет, ее возраст тут ни при чем. Она всегда считала себя центром мироздания. Глория имеет влияние на здешнюю публику, но вы не должны обращать на нее внимания. Пусть себе ворчит. Играйте сколько захотите, в память о вашей жене. И для меня. Я буду рада. Ну, вот и все, убегаю. Забавно слышать слово «убегаю» от такой старой черепахи, как я, не так ли? Где моя палка? Знаете, почему я хожу с палкой? Хочу, чтобы окружающие считали «бедняжку Жюли» подслеповатой и смотрели ей в лицо, а не на искалеченные руки.

Она издает злой смешок, давая понять, что разговор окончен. Хольц провожает гостью до двери.

Жюли бросает взгляд на часы — есть время пообедать и прилечь перед уходом. Она чувствует себя усталой. Встреча с этим роялем… Жюли думала, что умерла, что наконец избавилась от музыки, пусть даже в памяти изредка всплывают волшебные мелодии Дебюсси и Шопена. Но теперь решение принято. Жюли велит Клариссе унести еду и сварить ей кофе.

— Что сегодня у Глории?

— Мадам собирается рассказывать о мексиканских гастролях. Я помогала ей отбирать фотографии. Потом гости будут слушать концерт Мендельсона. Мадам Гюбернатис не придет — у ее мужа обострение люмбаго. Ваша сестра в ярости, она высказалась в том смысле, что нечего селиться в «Приюте отшельника», если всем остальным музыкальным инструментам предпочитаешь аккордеон. Да, нрав у мадам Глории крутой, ничего не скажешь! Дать вам сигарету, мадемуазель?

— Пожалуй…

Теперь можно часок отдохнуть в шезлонге. «Болячка» уснула. Голоса лета тихо переговариваются вокруг Жюли — шепчутся, журчат, посвистывают. Нужно убедить Монтано. Будет нелегко. Понадобится проявить терпение. Ничего, терпения Жюли не занимать. Она слушает стрекот ошалевших от жары цикад, проникающий в дом через приоткрытые ставни. Только бы Джина сказала «да»! Если она согласится, Жюли сможет мирно ждать своего конца.

Перед уходом Кларисса проверяет, все ли в порядке. Немного румян на впалые щеки, в сумочке кошелек (денег в нем достаточно), салфетки, ключи, пачка сигарет и спички. А еще аспирин — на всякий случай. Ну и, конечно, удостоверение личности и солнечные очки. Жюли расцеловывает Клариссу в щеки — такая у них традиция — и неторопливо спускается к пирсу.

Анри Вильмен уже на борту. Он в серых брюках и поло, под мышкой зажата кожаная папка — этот господин спортивного вида не терпит оттопыренных карманов. Если Жюли не ошибается, Вильмен — важная шишка в каком-то импортно-экспортном предприятии. Он хочет быть учтивым и начинает разговор. Жюли молча кивает, продолжая думать о Джине Монтано. Как же ее убедить? Жюли по себе знает, что такое старость. Становишься нетранспортабельным, как какой-нибудь громоздкий диван или старомодный буфет. Даже Глория, и та передвигается с трудом, а она крепкая старуха! Вряд ли Джина сохранила большую резвость. Недавно по телевизору показывали фильм с ее участием, но он мог быть снят и двадцать лет назад. Катер обгоняет виндсерфы, на узкой насыпи загорает молодежь.

— Хорошего вам дня, — прощается Анри Вильмен, — и не забудьте мой совет — дайте ему поручение.

О чем он? Какое поручение? Завтра среди обитателей «Приюта» разнесется слух: «У бедной Жюли проблемы с головой. Говоришь с ней, она вроде бы слушает, но тут же все забывает…» Тем лучше! Если она преуспеет, никто ни о чем не догадается. Она садится в такси.

— В Канны, бульвар Монфлёри, вилла «Ле Карубье».

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Жюли откидывается на спинку сиденья, твердо решив не смотреть по сторонам. Царящие на улицах оживление, сутолока, хаос нимало ее не занимают. На одном из перекрестков произошла авария, место оцеплено полицейскими, мигает синяя фара «Скорой помощи». Значит, такое случается и с другими! Жюли закрывает глаза. У каждого свой кошмар. Итак, она подольстится к Джине, расскажет ей о… Вот черт! Нужно было взять буклеты с фотографиями «Приюта», сделанными с вертолета: виллы, сады, частная пристань, служебные корпуса, солярий, строящийся теннисный корт и, конечно, бесконечная синяя гладь моря. Память и впрямь стала ее подводить, она забыла главный козырь! Нужно будет завтра же послать Джине всю документацию.

Они въехали в город. «Ужасно жить в подобном месте, — подумала Жюли. — Мне не придется кривить душой, расхваливая достоинства „Приюта“». Машина останавливается, и она протягивает таксисту кошелек.

— Возьмите, сколько следует, я буду слишком долго возиться.

Он не удивлен — еще одна пассажирка перебрала со спиртным! — и помогает ей выйти. В таком возрасте следует быть осмотрительней.

— Мадам… Вы забыли палку.

Он пожимает плечами, глядя вслед старой женщине, ковыляющей по самшитовой аллее. Дождевальные установки разбрызгивают по траве бриллиантовые капельки воды. Дом красивый, но чтобы попасть внутрь, нужно подняться по лестнице в три ступеньки. Никто не думает о стариках… Просторный вестибюль украшен растениями в кадках и маленьким фонтанчиком с золотыми рыбками.

— Мадам… мадам…

Похожая на сиделку консьержка в черном платье со строгим пучком волос бежит за Жюли.

— К кому вы направляетесь?

— К мадам Монтано.

— Да-да, она меня предупредила. Второй этаж.

В лифте женщина сообщает Жюли, что после ограбления прежняя компаньонка не захотела остаться с мадам Монтано.

— Я временно помогаю бедняжке, пока она кого-нибудь не наймет.

Консьержка придерживает Жюли дверь лифта, выходит, звонит и открывает бронированную дверь своим ключом.

— Негодяй подкараулил мадам, когда она возвращалась домой, втолкнул ее в квартиру, ударил и управился за несколько минут. Я была в подвале и ничего не видела. В наше время следует быть очень осмотрительным!

Она кричит:

— Мадам, к вам пришли.

И добавляет, понизив голос:

— Она немного глуховата, так что говорите помедленней.

В глубине ярко освещенного коридора появляется маленькая старушка. Она принарядилась, даже украшения надела — украли у нее явно не всё!

— Как же я рада тебя видеть, Жюли! Ты совсем не изменилась. Чудесно, что тебе пришла в голову мысль позвонить. Как ты меня находишь?

Жюли понимает, что ей отведена роль слушательницы.

— Позволь тебя расцеловать. Прости, что «тыкаю», но я так стара, что готова быть на «ты» даже со Всевышним. Дай взглянуть на твои бедные руки. Какой кошмар!

В голосе Джины слышится рыдание, но она тут же спохватывается и продолжает щебечущим тоном:

— Дай-ка я возьму тебя под руку. Ты выглядишь очень крепкой — ничего удивительного, тебе всего восемьдесят девять. А мне — ты только подумай! — скоро будет сто! Но я не жалуюсь — вижу и слышу хорошо, да и ноги пока держат. Бегать не бегаю, но хожу… Сюда… Устроимся в гостиной… Подумать только, когда-то я могла целый день провести в седле… Знаешь, я ведь снималась с Томом Миксом![12] Садись в то кресло.

«Будет нелегко…» — думает Жюли.

Она смотрит на женщину, которая когда-то была популярна не меньше Мэри Пикфорд. Джина Монтано съежилась, скрючилась, но в ее сильно накрашенном лице осталось что-то молодое и очень живое благодаря не утратившим блеска глазам, выражающим радость жизни. Маленькая цветочница из неаполитанской гавани состарилась, но совсем не исчезла. Джина протягивает Жюли бонбоньерку с шоколадными конфетами.

— Надеюсь, ты любишь полакомиться. С любовью мы покончили, осталось наслаждаться сладким.