Алая карта - Буало-Нарсежак Пьер Том - Страница 16

Вильбер сегодня к ужину не вышел: видимо, опять разыгралась язва. Мы с Люсиль чувствуем некоторое смущение — так, словно осмелились назначить друг другу свидание на глазах у изумленной публики — и сначала обмениваемся банальными репликами: «Как здоровье мсье Рувра?» — «Как ваш ишиас?» Я говорю о своей болезни с нарочитой небрежностью, чтобы Люсиль не записала меня в категорию немощных старцев. Потом каким-то непонятным образом разговор заходит о библиотеке «Гибискуса».

— Вы были правы, богатой ее не назовешь, — говорит Люсиль.

— Нам необходим человек, готовый серьезно взяться за дело. Здешние обитатели практически не читают. Я было предложил свои услуги, но быстро отступился — по лени и из эгоизма.

— Не верю, вы не похожи на эгоиста.

— Поверите, когда узнаете меня поближе.

Ну вот, я ступил на опасную тропу — говорю глупости, пошлые комплименты…

— А что, если за дело серьезно возьмусь я? — вдруг спросила мадам Рувр.

— Вы?

— Почему нет? Всю работу я, возможно, сделать не успею, но каталог составлять начну.

— Как отнесется к этой идее ваш муж?

— О, я совершенно уверена, что он не станет возражать, если я буду посвящать работе час в день. После обеда мой муж почти всегда дремлет, так что… А вы бы не согласились помочь мне? Для работы над каталогом нужны двое — один сортирует книги, другой их переписывает. Мне так хочется сделать что-нибудь полезное! Составив каталог, мы будем иметь все основания просить, так сказать, субвенцию. У здешних обитателей есть средства, они будут не против пожертвовать немного денег на благое дело.

Я колеблюсь. Когда человек так долго бездельничает, ему нелегко — даже на мгновение — отвлечься от умствований и предпринять что-нибудь реальное. Кроме того, мне заведомо известно, какие книги будут востребованы постояльцами «Гибискуса», и я не думаю, что на этих авторов стоит тратить силы. Люсиль ждет ответа, и я вдруг пугаюсь — что, если и ее вкусы покажутся мне подобными? — но трусливо соглашаюсь. Мы оживленно обсуждаем наш проект, и я с удивлением обнаруживаю в ней организаторские способности. Я — человек другого поколения, и меня всегда изумляют решительные, способные предложить четкий план женщины.

— Вижу, вы все обдумали.

— Не люблю импровизаций, — категорично заявляет она.

Ее безапелляционность мне не нравится, хотя объяснить это непросто. Я делю всех женщин на два типа: один — женщина-«пища», другой — женщина-«соперница». Арлетт была из первых, из тех, которыми обладаешь, берешь не только их тело, но и их душу. Я наслаждался манерой поведения Арлетт, тем, как она говорила, смеялась, гневалась. Мне никогда не пришло бы в голову поинтересоваться ее мнением — ни по какому вопросу! — я не сомневался, что она всегда и во всем со мной согласна. Женщины-«соперницы» наделены твердой волей, они инициативны и умеют строить планы.

Итак, проект библиотеки. Зачем «Гибискусу» библиотека? Фраза «я не люблю импровизаций» леденит кровь. Получается, что тем вечером, на террасе… К какой категории отнести Люсиль? От женщины-«пищи» в ней до сих пор сохранилась внешняя привлекательность: изящный профиль — хотя щеки слегка увяли, как осеннее яблоко, красивые волосы — о да, крашеные (седина у корней выдает это). Ее грудь еще не обвисла, руки — они первыми выдают возраст женщины — не выглядят старыми, походка способна взволновать мужчину. Но манера говорить, взгляд — я назвал бы это «психической составляющей» — выдают глубинную энергию и спокойную уверенность в себе. Я хочу узнать истинную суть Люсиль, понять, за что она могла убить бывшего мужа. С одной стороны, подобная жестокость не в ее духе, с другой — в этом нет ничего невозможного. Меня терзают сомнения, и я пока не знаю, как их прогнать.

Мы обречены жить бок о бок друг с другом, и я всякий раз при встрече с Люсиль невольно задаюсь вопросом: «Так что же произошло тогда на террасе?» Ответить на него я смогу одним-единственным способом: стать другом Люсиль, «приручить» ее, постаравшись не обжечь собственное сердце. Не стоит приуменьшать опасность. Разговоры с ней уже волнуют меня сильнее, чем следовало бы. Я внимаю ее словам, впитываю их, как пески пустыни дождь. Огонь, вода… Несвойственные мне мыслеобразы выдают обуревающее душу смятение, чем я безмерно встревожен.

Решено! Мы постараемся «снять с мели» библиотеку. Я сообщу о нашем намерении мадемуазель де Сен-Мемен.

Пустой день. У меня еще остались друзья. Немного. Несколько человек. Они мне пишут. Это трогательно и одновременно печально: нам больше не о чем говорить. Жизнь отполировала нас, как гальку, сгладив шероховатости и острые углы, помогавшие нам взаимодействовать. Я отвечаю на письма. Мой ишиас и их диабет — неисчерпаемая тема для обсуждений. Я «держу фасон» — не признаю́сь, что несчастлив. Они знают, что это неправда. Я знаю, что они знают. Эта ложь, часть привычных условностей, помогает им выживать.

С пяти до шести я гуляю вдоль моря. Туристов становится все больше. Я уныло бреду по песку, тоскуя от безделья. У меня слишком много свободного времени. Иногда хожу в кино, хотя современные фильмы, стремящиеся эпатировать публику, навевают на меня скуку. Чем себя занять? Сесть за столик в кафе, наблюдать за прохожими? Нет. Я должен сохранить ясность мыслей. Время от времени я посещаю художественные вернисажи, конечно, если там выставлены не абстрактные картины. В молодости я писал неплохие акварели. В акварелях всегда присутствует мечтательность. Присутствовала… Современные художники предпочитают яркие, «наглые» цвета — так проще пустить пыль в глаза зрителю.

Я бы хотел выразиться иначе — более изящно, ведь я не из тех, кто только и делает, что все время ругает настоящее, подобно обитателям пансиона: «Вот в мое время…» Старческий маразм легко маскируется под мудрость и возмущенно отвергает все новое! Стоит чуточку «поскрести», и становится ясно: страх новизны равносилен страху перед любовью. Все мы пытаемся согреться жаром былых страстей — это заставляет нас чувствовать себя живыми. Но разве кто-нибудь испытывает настоящую любовь — здесь и сейчас? Есть ли среди обитателей «Гибискуса» хоть один человек, готовый рискнуть хрупким равновесием старческого организма ради того, чтобы почувствовать себя счастливым?.. Еще хоть раз пережить волнение страсти, прилив желания, волшебство загадочного чувства по имени Любовь?! Бедный хромоногий Фауст взбунтовался!

Глава 4

Мадам Рувр написала красивое объявление и прикрепила его к висящей у лифта доске. Эта доска — стенной журнал нашего дома. Программы кинопросмотров, концертов, выставок, театральных представлений. Разнообразные объявления: «Утерян носовой платок с вензелем Р.», «Члены группы „Йога для всех“ приглашаются во вторник в гимнастический зал» и все такое прочее. Лекции о «Загадочной Индии», загрязнении Мирового океана, скрытых возможностях мозга… Очень важно держать пансионеров в тонусе, этаком приятном возбуждении, так напоминающем подлинную веселость.

Объявление Люсиль привлекло внимание нескольких любопытных. «Давно пора было заняться библиотекой», «Мадемуазель де Сен-Мемен могла бы и сама об этом подумать…», «Ничего не выйдет, каждый будет предлагать свои названия». Помещение, где хранятся книги, находится рядом с бельевой. Комната небольшая, мебели мало. Несколько стеллажей, длинный стол, три стула. Вид у библиотеки запустелый. Книгам требуются новые переплеты. Я купил несколько рулонов плотной бумаги и коробку этикеток. Работа не кажется мне скучной, я вспоминаю красивые обложки своих школьных учебников, подписанные старательным почерком: Мишель Эрбуаз. Шестой класс, классическое отделение. Это было — о боже! — шестьдесят пять лет назад.

В два часа появляется Люсиль в серой блузе с амбарной книгой под мышкой.

— Напоминаете школьную учительницу, — улыбаюсь я. — Муж не возражал против вашей затеи?

— Не слишком. Но он не поверил, что идея привести в порядок библиотеку принадлежит мне.