Ветер с Варяжского моря - Дворецкая Елизавета Алексеевна - Страница 77

– Да лучше с честью голову сложить! – воскликнул Вышеслав. Твердый взгляд и уверенный голос варяга колебали его уверенность в вине Оддлейва, и он старался не поддаваться впечатлению. – Мой дед Святослав с дружиною погиб, а не отступил! Мертвым стыда нет! У вас, видно, не так судят!

Лицо Оддлейва дрогнуло – ему было тяжело вынести упрек, предназначенный не ему одному, а всему его племени. Видят Один и Фригг, как неправ юный конунг. Норманнам приписывали много прегрешений и пороков, но никто никогда не обвинял их в трусости.

– Я мог умереть в битве – видят боги, ни один из тех, кто ищет свое счастье в викинге, не боится смерти, – сдержавшись, спокойно продолжал Оддлейв. – У нас говорят: умереть нетрудно. Но тогда умерли бы со мной и все воины моей дружины. Умерли бы или стали рабами все те люди, которые нашли здесь укрытие. Умер бы от своей раны или стал рабом Дубини ярл. И те люди, которых я выкупил у Эйрика, остались бы рабами. А теперь все эти люди живы и могут служить Вальдамару конунгу. И моя дружина может служить дальше. И я тоже, если светлый князь оставит мне жизнь. Что потерял Вальдамар конунг оттого, что Эйрик вошел сюда без битвы? Ничего. Что сохранил конунг? Очень многое. Суди сам, есть ли измена в том, что я сделал? Вальдамар конунг хочет, чтобы его город был жив, – и он имеет город более живой, чем мог бы.

– Ты с Ериком за столом вместе сидел, из одной чаши пил! – крикнул Коснятин, не давая Вышеславу ответить. – Ты ему лучше служил, чем князю!

– Если бы я хотел служить Эйрику ярлу, то сейчас я не стоял бы здесь и не слушал твои попреки! – ответил Оддлейв, и рука его невольно скользнула к рукояти меча. Даже не слова Коснятина, а его ненавидящий взгляд побуждали его подумать о защите. – Я ушел бы с ним в море. А я остался здесь и открыл ворота конунгу!

– Так если бы вы с Дубыней вместе выступили, Ерик бы и не вошел в Ладогу! – сказал Вышеслав.

– Скажи это Дубини. Его чин здесь больше моего. Мое дело – брать дань с чуди. Разве кто-то говорит, что это дело я делаю плохо? Разве я когда-то утаил от твоего отца хоть куницу?

Вышеслав покачал головой. За то, что корабли разбойников еще на подступах к городу не были встречены ратью, в первую голову отвечал посадник, а не сборщик дани.

– Пойдем-ка, княже, я тебе чего покажу! – сказала Ильмера.

Вышеслав послушно поднялся и пошел за ней. Разговаривать с молодой и красивой боярыней ему было легче, чем с Оддлейвом и Коснятином, между которыми кипела взаимная ненависть.

Ильмера подвела его к самой двери.

– Вот, гляди, что нам Эйрик ярл на память оставил, – сказала Ильмера, указывая на выход из палаты.

Над дверью, прямо напротив хозяйского возвышения, в толстые бревна стены была глубоко всажена секира. На обухе ее виднелась золотая насечка, деревянная рукоять была украшена резьбой с переплетенными драконами – это было богатое оружие.

– Это его секира, – сказала хозяйка, странно глядя на боевой топор, словно это был живой враг, который мог видеть и слышать ее. Викинги не ушли – они были еще здесь, память о них глубоко врубилась в души даже тех, кто уцелел, как этот боевой топор глубоко врубился в бревна стены. – У нее и имя есть – Крушительница Черепов. Эйрик ее в Ладоге вдоволь кровью напоил, а перед уходом в стену врубил – подарок, сказал, от меня Вальдамару конунгу.

– Что же не вытащите? – спросил Вышеслав. Теперь ему тоже казалось, что враги все еще где-то здесь.

– Пробовали. Не могут. Глубоко Эйрик вогнал. Так и висит нам на позор. Любуйся, княже! – вдруг вскрикнула Ильмера, как будто больше не могла сдержать гнев. – Вот наша доля какая! А ты еще за это нас судить хочешь!

Уперев руки в бока, Вышеслав рассматривал секиру в стене, невольно воспринимая ее как живого врага.

– Много чести Ерику – моему отцу его подарков не надобно! – сказал он.

Подняв руку, Вышеслав крепко ухватился за резную рукоять секиры, с силой дернул и вырвал ее из стены. Покачивая в руке поверженную Крушительницу Черепов, князь повернулся к Ильмере.

– За обиду его сего подарка мало! – сказал он. – Свейскому князю пошлю. Пусть помнит – и мы ведь корабли снарядить можем. Где там его стольный город, от моря далеко ли?

– Что делать-то будем, княже, решай! – вполголоса напомнил Приспей.

Вышеслав вздохнул, лицо его погасло. Тяжелее всех битв и походов оказалась эта княжеская обязанность – решать. Решай, потому что ты – князь, а значит, самый мудрый, самый умный и всегда будешь прав. Люди глаза отведут, а вот что тебе ночью совесть скажет?

– Ты, княже, как знаешь, а только если ты моему мужу не веришь, то и меня с ним в поруб сажай! – решительно потребовала Ильмера. – Только тем ты себе немного чести прибавишь!

– Кто раз предал, тому веры нет! – свирепо прошипел Коснятин.

Вышеслав отвел глаза. Он был как меж двух огней между Ильмерой и Коснятином, как меж двух острых клинков. И пройти надо, деваться некуда. Посадить в поруб родную дочь Столпосвета он не решался, да и не верилось ему, что такая молодая красивая женщина может быть в чем-то виновата. А что он будет делать, когда перед ним встанут разом Коснятин и Столпосвет? Один из них будет требовать казни злодею, а другой будет просить о милости к своему зятю. Кого слушать тогда?

И еще одна мысль не давала Вышеславу покоя. Ерика привел в Ладогу Вингол, об этом ему говорили десятки людей. А именно он, князь, позволил прогнать Вингола из Новгорода. И именно его мать, княгиня Малфрида, дала ему серебра, чтобы купить корабль. Совесть Вышеслава была чуткой и острой – он знал, что в этой истории поиски виноватых надо начинать не с Оддлейва, а с себя. Но вслух об этом не скажешь. На то он и князь, чтобы быть всегда правым.

– Пошлите за Столпосветом в Новгород, – велел Вышеслав гридям. – Он у нас правду лучше всех знает, пусть он и советует, что здесь делать.

Коснятин остался недоволен, но больше не возражал. Дружина Вышеслава остановилась в Княщине – ведь княжий двор в детинце сгорел. Вот Вышеславу и пришлось принять гостеприимство того человека, которого он собирался судить. Ох, не в веселую годину отец наградил его княжьей шапкой! Да и когда видали их, веселые годины, на Русской земле? Век за веком отец передает сыну меч, и не видно впереди таких веков, когда меч этот заснет в ножнах.

Въезжая по знакомой дороге в Ладогу, Милута едва узнавал родной город. Рассказы дочери и Ило несколько подготовили его к тому, что предстоит увидеть, но все же такого он не ожидал. Ладоги просто не было; казалось, он по ошибке забрел в совсем чужое место, дикое и страшное. Уже несколько дней по чудским лесам ходил слух о том, что викинги ушли. Осторожный Милута предпочел бы пересидеть в лесах еще некоторое время, но Загляда никак не соглашалась на это и отчаянно требовала немедленного возвращения. И Милута согласился. Теперь же, проезжая по Околоградью и глядя на черные пожарища, он с ужасом ожидал, что же увидит на собственном дворе. Неужели он остался бездомным? Неужели нет больше дома, помнившего его дедов и прадедов, дома, где увидел свет он сам и его дочь, где умерла жена?

Корабельная улица уцелела больше других – перемена ветра спасла ее и всего несколько крайних дворов погорело. Но покосившиеся плетни, сорванные ворота, разоренные запустелые дворы ясно говорили, что участь ее обитателей была не лучше остальных.

– Вон двор Середы! – сказала Загляда из-за Милутиного плеча. Она сидела на его коне позади седла, держась за отцовский пояс.

Милута придержал коня. Он не мог без содрогания думать о том, что случилось с его дочерью и что могло бы случиться, если бы не Тормод. Его тянуло взглянуть на то место, где северный разбойник связывал ей руки, и гнев поднимался в честном и миролюбивом сердце купца.

– Глянь! – Ехавший впереди Спех обернулся. – Двор Середы-то как стоял, так и стоит! Давайте-ка туда! Мы с ним приятели были, теперь за наследников сойдем!

– Не гневи богов! – упрекнул его Милута и горестно вздохнул. – До чего же хороший человек был хозяин! А теперь и могилы не сыщешь… Если есть у него могила…