Ветер с Варяжского моря - Дворецкая Елизавета Алексеевна - Страница 25

Вышеславу было отчаянно стыдно слышать это, и он опустил глаза, закусил губу, бессловесно молясь, чтобы Перун или Христос наставили его на ум, научили, что теперь делать. Столпосвет и Коснятин были правы – смерть Сури нужна была только Ингольву, чтобы больше никто не обвинял его в укрывательстве Гуннара и не требовал схватить лиходея. Нет жалобщика – нет и тяжбы. Но и Ингольв прав – Коснятин не родич Сури, чтобы мстить за него. И мать права – Ингольв и варяги первыми поддержали его во князьях. Ингольв – соплеменник Малфриды и вернейшая ее опора. Северные люди не предадут конунга, который им платит. А он их? Вышеслав был растерян, и ему казалось, что позволить Коснятину и Ингольву биться – значит согласиться с обвинением, все равно что предать варяга. А как идти против своих?

– Ты, княже, как знаешь, а я свое слово скажу, – с заметным вздохом, но твердо выговорил Столпосвет, поднявшись на ноги и опираясь на навершие своего узорного посоха, словно ему было тяжело стоять. – Хоть варяжская дружина и сильна, а все же набольшая твоя сила – не в них. Сколько их ни есть, а в Новгороде людей больше, и ратной храбростью словены варягам не уступят. Не гневи своих, за чужих заступаясь. Тебе со дня на день в поход идти. Подумай, кого с собой возьмешь, кто с тобой в битву пойдет. А коли в твоей дружине согласия не будет, сие только ворогам на радость.

– К тому, я разумею, боярин речь ведет, что нельзя обоим им в дружине твоей оставаться, – заговорил Приспей, видя, что молодой князь не отвечает на речь Столпосвета. – И коли хочешь ты от раздора уберечься, то с одним из молодцев удалых проститься придется.

Вышеслав молчал, а все в гриднице посмотрели на Ингольва.

– Не такой чести я ждал от тебя, княже, – повторил Ингольв, чувствуя все эти взгляды. – Видно, правду говорят на моей родине: чести можно просить только у того, у кого ее много. Если я не нужен тебе, то меня не придется гнать силой. Я уйду и прошу тебя только об одном—не мешай тем, кто захочет уйти со мной, и заплати тем, кто дослужил полный год.

Вышеслав сделал знак тиуну, хранившему ключи от серебряной казны. Он был рад хотя бы тому, что все решилось без него. Скорее бы в поход! Самая тяжелая секира[108] покажется ему легче, чем эти ненавидящие взгляды и полные яда слова.

Ингольв повернулся и пошел к дверям. На пороге он обернулся, и взгляд его ударил Вышеслава, как блеск клинка у самого горла.

– У нас еще говорят: недолго радуется рука удару, – сказал он. – Как бы тебе не пожалеть о том, что ты так плохо отплатил мне за мою дружбу.

– Ты князю-то не грози! – крикнул Взороч ему вслед. Но Ингольв уже ушел, не услышав, и его последние слова остались висеть в гриднице, словно чья-то рука вырезала их на стене и окрасила кровью. Недаром Ингольв сын Асбьерна, получил когда-то свое второе прозвище – Трудный Гость.

Прямо из княжеской гридницы Ингольв направился на Паромонов двор. Почти двадцать лет назад его выстроил юный князь Владимир для варяжской дружины, которую он привел из-за моря, получив ее в приданое за юной княжной Малфридой. Объявив о том, что уходит из Хольмгарда, Ингольв позвал всех верных ему воинов с собой.

– Нас больше не хотят держать здесь, потому что нет войны! – сказал он. – Здешнему конунгу не нужны наши мечи! Но клянусь Отцом Ратей – мы найдем другого!

И десятки голосов ответили ему согласным криком, десятки мечей со звоном ударились о круглые умбоны[109] щитов.

Почти ночью Ингольв вернулся на свой двор. Оставив людей сторожить на дворе, он сам поднялся на повалушу и вызвал из-под сенного вороха Гуннара.

– Я ухожу из Хольмгарда, – коротко сказал Ингольв. – Хоть меня и зовут Трудным Гостем, а все же я никогда не доставлял своим хозяевам столько бед, как ты мне. Ты плохо платишь за гостеприимство. Я видел тот нож в спине у финна и узнал его. Хоть тебя и не нашли, мне не кажется, что ты человек удачливый. Я не возьму тебя с собой. Слезай, да получше стряхни с себя сено. Еще до рассвета ты уйдешь из моего дома.

Не отвечая, Гуннар выбрался из-под сена и вслед за хозяином спустился вниз. Ингольв велел дать ему еды и другую одежду и проводил до ворот.

– Все же я благодарю тебя за гостеприимство, – сказал Гуннар на прощание. – И попрошу еще только об одном – не рассказывай никому, как я прятался у тебя под сеном.

Ингольв молча кивнул, и Гуннар без слов исчез в густой тьме. Летняя ночь коротка – ему нужно было успеть уйти подальше.

– Ха! – негромко воскликнул Вальбранд, послушав, как затих скрип воротной створки. – Можно убежать от врага, но нельзя убежать от позорной славы. Теперь у него будет новое прозвище – Сенный Гуннар.

Ингольв не ответил.

Поход пришлось ненадолго отложить – бояре не советовали оставлять Новгород, пока все не успокоится после событий с чудином и варягами. Вместе с Ингольвом собиралось уходить почти сорок человек, и серебряная казна Вышеслава заметно полегчала: в начале лета исполнялся год службы у многих, кто когда-то отплыл от берегов Норэйга и Свеаланда после схода льда. Отдать пришлось почти десять гривен, а перед новым походом это совсем нелегко. Но отказать Вышеслав не мог: к справедливой расплате за службу его побуждала и собственная совесть, и настояния матери. Вышеслав слишком недавно обрел мать после разлуки длиною во всю жизнь и не мог решиться отказать ей в чем-то.

Свой двор Ингольв поручил епископу: велел продать, а деньги прислать ему на остров Готланд, где у него были надежные знакомые. Челядь он отпустил на волю. В последние дни перед отъездом Ингольва Иоаким почти не отходил от него, и это было вовсе не лишним. Весь Новгород гудел недовольством, вслед за Коснятином веря, что именно варяги убили чудина, пришедшего к князю за помощью. Постоянное присутствие епископа не давало новгородцам задевать Ингольва, а иначе прощание могло бы превратиться в побоище.

На четвертый день после памятного разговора в гриднице Вышеслав зашел к матери. Княгиня сидела в горнице, опустив на колени вышивание, и смотрела куда-то перед собой.

– Отплыли, – уныло сказал Вышеслав.

Все эти дни он чувствовал себя виноватым перед матерью, хотя Приспей, Столпосвет и Взороч в один голос уверяли его, что поступить иначе было нельзя.

Княгиня молча кивнула, не глядя на нега Приглядевшись, Вышеслав заметил на ее щеке блестящую мокрую дорожку. Смутившись, он отвел глаза. Он не знал, в какой мере Ингольв Трудный Гость был дорог его матери, двадцать лет лишенной родины, мужа и сына, и все же ему казалось, что он предал ее саму.

– Так правда, что ты дала им серебра? – спросил он. – Зачем? Я же со всеми велел расплатиться. Гридям по гривне на восьмерых, и Винголу две гривны.

– Твой отец дал мне три села, и я вольна тратить свое серебро, как хочу! – немного резко ответила княгиня. – Я дала Ингольву денег, чтобы он мог в Ладоге купить себе корабль. Он хочет вернуться на родину. Ах, как я хотела бы поехать с ним! – вдруг воскликнула Малфрида и закрыла лицо руками. – Ведь у меня и у него одна родина – Уппланд, озеро Лег! А здесь я одна, я покинута мужем, и даже мой сын не хочет меня слушать!

– Ну, матушка… – виновато говорил Вышеслав. Подойдя, он хотел обнять ее за плечи, но не смел – слишком недавно он узнал ее и не привык еще к тому, что эта красивая женщина со строгим белым лицом – его мать.

– Как же одна? А я?

Княгиня опустила руки, и лицо ее было спокойно, даже следы слез исчезли. Глядя через окошко на полоску серого неба, она тихо заговорила на северном языке, повторяя стихи, которые сами сложились сегодня в ее сердце.