А еще я танцую - Мурлева Жан-Клод - Страница 8

Я не выбирала этот дом. Он достался мне в наследство от матери. Для человека, мечтающего взлететь на собственных крыльях, нет ничего хуже наследства – это все равно что подсунуть веревку тому, кто задумал повеситься. Почему-то я решила, что обязана беречь память о предшествующих поколениях, и заживо похоронила себя в этой дыре. Но с этим покончено. Желаю англичанам, которые займут мое место, всяческих успехов. А мне остается только определиться, к каким небесам улететь. Помнится, вы намекали мне на Барселону. Почему? Я не говорю по-каталански (как, впрочем, ни на одном другом иностранном языке), а с моей профессией жить за границей – далеко не лучший выбор. Если только не сменить заодно и профессию. Почему бы и нет?

Кстати, а как насчет вас? Вам не приходило в голову попробовать себя на новом поприще? Мне кажется, из вас получился бы неплохой шпагоглотатель. Или дрессировщик медведей. Или летчик-испытатель. Вы не забыли, что обещали меня рассмешить?

Наш хормейстер (сегодня вечером у меня хор, и это прекрасно) советует нам как можно чаще смеяться – это способствует снятию напряжения с диафрагмы и помогает пению. Так что вы абсолютно правы: давайте смеяться!

Обнимаю.

P. S. Моцарт, Шекспир и Сервантес – симпатичные ребята, но ни один из них ни разу не прислал мне электронного письма. Поэтому я предпочитаю вас.

5 марта 2013

Дорогая Аделина!

Только что вернулся с шестичасовой прогулки в горы. Ноги гудят, спина не гнется, зато мозг перенасыщен кислородом. Вот в каком состоянии я вам пишу. Бедняга вы! Даже, я бы сказал, бедняжка, как выражался Альфонс Доде в сказке «Козочка господина Сегена». Представляю, как вы лежите в детской кроватке в обнимку с плюшевыми игрушками, и мне вас бесконечно жаль. Да, вы правы, это еще хуже, чем если бы вас отвергли; вы сами себе навредили! Хотя нет, пожалуй, все-таки лучше: проявим оптимизм и признаем, что так у вас остается второй шанс. Между прочим, вы заметили, что я написал: «проявим оптимизм», использовав первое, а не второе лицо множественного числа? Как будто мы с вами соратники по общей борьбе. Не волнуйтесь, моя милая, я пристрою вас в хорошие руки. В конце концов, брат вашей подруги, этот самый руководитель банковского отделения, не видел вас во временно невменяемом состоянии. Постарайтесь взглянуть на дело с позитивной стороны, черт возьми! Вы незаметно наклюкались, потом тихой сапой проникли в туалет, потом в гордом одиночестве, если не считать Микки-Мауса, слегка всхрапнули, после чего испарились по-английски. Ничего непоправимого не произошло – просто развязка истории немного отодвигается. Подруга – если она вам истинная подруга – непременно исхитрится предоставить вам еще одну возможность, и тут-то уж вы развернетесь! Вместо «Дом Периньона» пейте абрикосовый сок, и вашему банкиру кранты! Не исключено, кстати, что он тоже оробел. Среди мужчин таких навалом, и иногда, чтобы добиться своего, их приходится чуть ли не насиловать – снять с них галстук, сорочку и все остальное, взять за руку и приложить к тому месту, где она, по вашему мнению, должна находиться. Поверьте, я знаю, о чем говорю: моя первая подружка практически сняла с меня штаны. Простите, кажется, я зашел слишком далеко. Это все горный воздух.

Так вы, значит, полагаете, что у меня, помимо вас, еще несколько корреспонденток и я, как завзятый ловелас, виртуозно прыгающий от любовницы к любовнице, лавирую между вами, ни разу не попавшись? Как вы только могли такое подумать? Я нахожу этому лишь одно объяснение: вам не хватает веры в себя. Так вот вам правда: ни с кем, кроме вас, я не переписываюсь и чрезвычайно дорожу нашей с вами перепиской. Мне не с чем ее сравнить – ничего подобного в моей жизни раньше не было. Моя ирландка? И рядом не лежала. Я ценил ее верность и простоту, но мы обменивались только коротенькими записками. А теперь посмотрите на простыни, которые мы с вами пишем друг другу. Ирландка сообщала мне свои новости, я ей – свои. Мы следили за событиями, происходящими в жизни друг друга. Я выражал ей сочувствие по поводу болезни ее детей. Она поздравляла меня с выходом новой книги.

С вами все иначе. Переписываясь с вами, я испытываю истинное удовольствие и нервничаю, если не могу немедленно вам ответить. Поймите меня правильно. Когда я пишу роман, то стараюсь выстроить его композицию связно и логично. С вами, напротив, я могу себе позволить поддаться сиюминутному настроению (своему или вашему), плюнуть на недосчитанных цыплят и вернуться за ними будущей осенью – или не возвращаться вовсе. Я испытываю пьянящее чувство свободы. Мои мысли скачут в произвольном порядке, и мне нравится их безостановочное мельтешение.

Еще мне нравится скупость, с какой вы выдаете мне крохи сведений о себе. Я не знаю, кем вы работаете, я никогда не видел вашего лица, зато знаю, что вы делали вечером в пятницу первого марта. Кто еще, кроме меня, владеет этой информацией? Что еще вы мне расскажете? До каких откровений дойдете? И что расскажу вам я сам, уже поведавший о Дороге К Звездам?

Хочу попросить вас об одной вещи. Прекратите, пожалуйста, сравнивать наши жизни, подразумевая, что моя в тысячу раз интереснее вашей. Да, я был женат четыре раза, но ведь не в одно и то же время! Все мои дети выросли и разъехались кто куда. С 28 октября 2010 года я живу один. Ну вот, теперь вам это известно. У меня даже собаки нет. Только надменный кот. Все это шумное столпотворение вокруг меня осталось в прошлом. Я почти всегда отвечаю отказом на просьбы журналистов об интервью – нового мне сказать нечего, а повторяться стыдно. Стыдно расписывать, как, и почему, и благодаря кому, и в какой комнате, и в какое время дня я пишу, тогда как я вообще больше не пишу. Раньше я писал по книге в год; потом по книге – каждые два года, потом – три. Не поленитесь, Аделина, и загляните в мою библиографию. Вы увидите, когда вышла моя последняя книга. Так что очень вас прошу, бросьте вы это. Известность, полнокровная и богатая событиями жизнь – для меня все это давно стало пустым звуком.

В зал ресторана, где я вам пишу, набилась веселая компания человек из двадцати, каждый из которых, как говорил Брель, «крутит шеей, чтобы все слышали, как он смеется» (завидую таким фразам!). Вряд ли они дадут мне спокойно дописать. Шале, в котором мы находимся, представляет собой огромное здание, разделенное на апартаменты; на первом этаже расположена так называемая общая комната – единственное место с выходом в интернет. Ну все, приехали: они больше не смеются, они ржут. Прощаюсь с вами.

Да, кстати, я тоже вас обнимаю.

(Верую ли я в бога? Что-то не верится…)

7 марта 2013

Дорогой Пьер-Мари!

Вы очень странный и очень добрый друг! Вы поднимаете мне настроение, утешаете меня, а теперь еще решили выступить в роли свахи! Ни одна из моих подружек не справилась бы с этой ролью лучше вас. Из чего я делаю вывод, что вы не относитесь к тому разряду мужчин, которые категорически отвергают присутствие в себе малейшего женского начала – впрочем, я об этом догадывалась. Мужчина, признающийся в собственной робости; мужчина, которого необходимо брать за руку, чтобы та оказалась «в нужном месте»; мужчина, способный, вспомнив своего отца, заплакать посреди улицы на глазах у прохожих, не может быть мачо. Возможно, я слишком наивна, но мне кажется, что писательский труд требует некоего самоуничижения и что писатели всегда склонны демонстрировать свои слабости, недостатки и травмы. Именно из них они добывают сырье для своих книг, не так ли? Из тех самых дыр в душе, откуда бьют родники наших страданий.