Оборотни и вампиры - Вильнев Ролан - Страница 2

«L'incredulite savante et la credulite ignorante au sujet des Magiciens et des Sorcies...» («Недоверчивость ученых и доверчивость невежд по отношению к Волшебникам и Колдунам...»); (Лион, Жан Молен, 1671 год).

В греко-римском мире дуалистический характер метаморфоз сохранялся. Минотавр, плод безрассудной любви Пасифаи и Белого Быка, "принадлежит царству мрака, тем же хтоничес-ким и молохическим культам, с которыми связаны также Кербер, Как и Химера. Всем известно, что Дедал способствовал зачатию гибрида, изготовив для царицы Крита деревянный манекен, обтянутый телячьей кожей. Она спряталась внутри, чтобы без опаски принять обильное и горячее семя любимого животного... По крайней мере, так гласит легенда, над которой открыто насмехался Лукиан, описывая остров Буцефалов, лакомых до человеческой плоти, совсем как Ваал и Фаларийский бык*

На самом деле солнечный культ Миноса-Минотавра испытал на себе семитское влияние, на что ясно указывает следующий отрывок из «Умирающего бога» сэра

Джеймса Фрэзера:

«...в Кноссе царь представлял Бога-солнце... каждые восемь лет его божественная власть возобновлялась во время большого празднества, включавшего в себя, во-первых, принесение в огне человеческих жертв статуе, голове быка, солнцу; во-вторых — бракосочетание царя, переодетого быком, с царицей, переодетой коровой; оба персонажа изображали, соответственно, солнце и луну».

Волшебница Кирка (Цирцея), при свете дня блиставшая дивными чарами, обладала, подобно Гекате и Медее, тайным могуществом. Она превратила Сциллу в морское чудище, Пикуса — в дятла, а спутников Улисса — в свиней.

Вышла немедля она и, блестящую дверь растворивши,

В дом пригласила вступить их; забыв осторожность, вступили Все; Эврилох лишь один назади, усомнившись, остался.

Чином гостей посадивши на кресла и стулья,

Цирцея смеси из сыра и меду с ячменной мукой и с прамнейским Светлым вином подала им, подсыпав волшебного зелья В чашу, чтоб память у них об отчизне пропала; когда же Ею был подан, а ими отведан напиток, ударом Быстрым жезла загнала чародейка в свиную закуту Всех; очутился там каждый с щетинистой кожей, с свиною Мордой и с хрюком свиным, не утратив, однако, рассудка.

Плачущих всех заперла их в закуте волшебница, бросив Им желудей, и свинины, и буковых диких орехов В пищу, к которой так лакомы свиньи, любящие рылом Землю копать.

(«Одиссея», книга X, перевод В.А. Жуковского)

Не одной Цирцее была доступна такая чудесная возможность. Сходными талантами могли похвастаться бесчисленные проходимцы и женщины легкого поведения; католические богословы тех и других считали чародеями и вурдалаками. К примеру, Симон-волшебник, подобно Юпитеру, обращался в золото и превращался во всевозможных животных. Он заколдовал глаза Нерону — обезглавив волшебника, тот через три дня увидел его воскресшим и, в полном восторге, приказал установить его статую на берегу Тибра. У Варрона можно прочесть о том, как итальянские ведьмы угощали чересчур доверчивых путешественников сыром, подмешав к нему зелье, превращавшее их во вьючных животных. Потом их заставляли возить кладь или использовали для другой изнурительной работы. Мероя, трактирная служанка, о которой рассказывает Апулей, позабавилась, превратив своего любовника в бобра, соседа — в лягушку, одного судейского — в барана. Мерис, рыскавший по дремучим лесам в погоне за добычей или за мимолетным объятием, под пером Вергилия становится прообразом средневековых ликантропов:

Трав вот этих набор и на Понте найденные яды Мерис мне передал сам — их много родится на Понте.

Видела я, и не раз, как в волка от них превращался Мерис и в лес уходил...*

Вергилий. «Буколики». Эклога VIII. Перевод С.В. Шервинского.

Наконец, в Ливонии часто случалось, что люди превращались в волков, а для жителей Аркадии это вообще считалось самым обычным делом. Эти народы, сообщает нам, следуя за Плинием и Варроном, Жак д'Отен, «имели обыкновение выбирать по жребию кого-нибудь из рода Антея; такого человека вели к некоему пруду, а там, повесив свои одежды на дерево, он бросался в воду и, переплыв на другой берег, убегал в лес, где превращался в волка и присоединялся к стае; если девять лет он воздерживался от того, чтобы пожирать людей, то по истечении этого срока вновь переплывал пруд и возвращал себе прежний облик».

В самом ли деле Цирцея и ее подражатели способны были, посредством одних лишь своих чар, изменять срорму тела и голос своих жертв? Может быть, те снадобья, которые они применяли, лишь околдовывали ум, создавали иллюзию? Конечно, то, что они прибегали к помощи этих зелий, умаляет их собственное могущество. Они не выдерживают никакого сравнения с Иеговой, одним только словом лишившим рассудка властелина мира, низведя его до состояния жвачного животного! Тем не менее метаморфоза спутников Улисса порождает те же ученые споры, что превращение вавилонского царя. И снова Жан Воден верит в реальность превращения, а святой Иоанн Хризостом и де Нино видят здесь лишь возбуждение непомерных желаний, соединенных с усыплением рассудка*.

Станислав де Гуайта (Stanislas de Gua'ita), не веривший в Реальность феномена, считал эту мутацию двойным символом вырождения, которому подвержены пассивные натуры, и «порабощения, до которого нас доводят физические влечения, недостаточно уравновешенные всегда находящейся настороже инициативой» («Порог Тайны»).

Исследователи и просто любопытные продолжают задаваться вопросом, что же это было за растение, настой из семян или корней которого мгновенно вызывал опьянение, создавая одновременно неприятную иллюзию деградации личности, доходящей иногда до полной немоты.

Был ли это элевсинский цицейон (Ciceion); прославленный непенфес (Nepenthes); мухомор (Muchamore) или ахеменис (Achemenis), чье действие вырывает признания у преступников; дурман, ввергающий в оцепенение; вызывающие бред гелатофиллис (Geatophyllis) или потаман-тис (Potamantis)? Просто-напросто экстракт конопли или мака? Тайна. Кажется, единственными противоядиями, которые могли справиться с действием волшебных снадобий, были лепестки роз, лавр, анис и растение с чудесным названием морозник. Именно благодаря морознику врач и прорицатель Мелампий Аргосский сумел исцелить трех дочерей Прета от приступа заразного помешательства. Эти несчастные навлекли на себя

гнев Юноны, и в наказание она заставила их вообразить себя коровами. Они тщетно искали у себя рога, жалобно мычали, но не стремились совокупляться с быками... Розы же помогали жертвам фессалийских колдуний избавиться от ослиного обличья и вернуть себе человеческий облик*.

Осел является одним из основных мифологических символов. Для Фредерика Домера он воплощает у семитов Ваала-Фегора, чьи оплодотворяющая сила и благодатное чувственное могущество противостоят разрушительной власти Молоха. Он служит верховым животным для жрецов Кибелы; богов Древней Индии; для Диониса, который в благодарность за оказанные услуги даровал ему речь; для Иисуса, который на его спине въехал в Иерусалим. Самого Христа называют Ononichistes, а Самсон побивает филистимлян ослиной челюстью. Наконец, осел — индийское животное, в универсальном мифе о Красавице и Чудовище днем питается сеном, а ночью в облике человека ублажает принцессу, свою жену (история бога Гхандарва-Сены, сына Индры).

По крайней мере, так утверждают Луций Патрасский, Лукиан Самосатский и Апулей, которые черпали из милетских источников и чьи рассказы вполне сопоставимы. Изящный, остроумный и слегка непристойный текст Лукиа-на — не самый известный из всех. Повествование ведется от первого лица; автор рассказывает нам о том, как из-за дурацкого любопытства перепутал мази фессалийской колдуньи и обратился не в птицу, но в осла и претерпел различные превращения. Читатель то с восторгом, то с ужасом следит за тем, как осел из рук воров переходит к бездельнику; он вращает жернов, возит на себе всякую кладь, овощи, статую сирийской богини; так продолжалось до того дня, когда последний из его хозяев, заставший своего осла на месте преступления — предающимся чревоугодию, — выставил его на потеху прохожим, и некая сильно влюбленная в него дама, способная принять его целиком, стала проводить с ним вечер за вечером. Осел, наделенный выдающимися достоинствами, в конце концов оказался на сцене амфитеатра, где его упорные старания увенчались успехом.