Последний суд - Пирс Йен - Страница 14

Боттандо в этом отношении был способнее, зато не имел желания овладеть каким-либо иностранным языком в совершенстве: в его возрасте и при его положении это уже не имело значения. Он мог нацарапать несколько предложений на французском и сказать слово-другое на немецком. Если же для дела требовалось более профессиональное знание языка, он всегда мог прибегнуть к услугам Флавии, которая говорила почти на всех основных европейских языках.

Осознав, что беседа с Хелен Маккензи не получится без помощи со стороны, он скрепя сердце набрал номер Флавии. Его юная помощница явилась примерно через полчаса с затуманенным взором, в мятой одежде и в настроении, совсем неподходящем для проведения следственной беседы.

Генерал отложил дела и собственноручно, поскольку секретарша запаздывала, приготовил Флавии крепчайший кофе. Потом сбегал в ближайший бар за едой и сигаретами. Все эти действия были необходимы, чтобы удержать подчиненную в бодрствующем состоянии. И хотя подозрительная снедь из соседнего бара не пошла на пользу ее желудку, она явилась своего рода шоковой терапией — Флавия по крайней мере прекратила беспрестанно зевать.

Миссис Маккензи после двадцатичетырехчасового перелета из Канады была едва ли в лучшей форме, поэтому допрос постоянно прерывался позевыванием то одной, то другой стороны. Хелен Маккензи оказалась весьма приятной особой — очень хорошенькой и элегантной. Чувствовалось, что она глубоко потрясена ужасным известием, но миссис Маккензи принадлежала к тем людям, которые не любят выставлять свою скорбь напоказ. В настоящий момент она хотела дать как можно больше информации, чтобы облегчить полиции поимку преступника. Именно в этом она видела сейчас свой основной долг.

На лице ее отразилось легкое удивление, когда в комнату для допросов шатающейся походкой вошла Флавия; в одной руке она держала магнитофон, в другой — кофейник. До этих пор миссис Маккензи представляла себе полицейский допрос несколько иначе.

Девушка была слишком молодой, слишком красивой и слишком усталой. Правда, у нее была очаровательная улыбка, и миссис Маккензи решила, что постарается помочь молоденькой итальянке проявить себя с лучшей стороны.

Представившись, девушка извинилась, что миссис Маккензи не дали возможности отдохнуть после утомительного путешествия, но положение очень серьезное, сказала она, и не терпит промедления. Дело в том, что после убийства Мюллера произошло еще одно убийство и полиция полагает, что преступления связаны между собой.

— Не извиняйтесь, — успокоила ее Хелен Маккензи. — Я отлично все понимаю и только приветствую подобную оперативность. Вы расскажете мне, как погиб Артур?

Ах, подумала Флавия. Меньше всего на свете ей хотелось посвящать эту милую женщину в ужасные подробности убийства. Тем не менее она имела на это право. Сама Флавия, окажись она на ее месте, предпочла бы остаться в неведении.

— Он был избит и затем застрелен.

Она решила ограничиться этой скупой фразой.

— Ох, бедный Артур. А вы не знаете, почему его убили?

— К сожалению, нет, — честно ответила Флавия. — Есть вероятность, что убийство каким-то образом связано с картиной, которую он приобрел за день до этого. Днем раньше некто пытался похитить ее у курьера на Лионском вокзале. В день убийства этого человека заметили у квартиры Мюллера. Как видите, нам известно не много. Боюсь, что пока у нас есть только очень неопределенные версии, которые требуют серьезной проработки. В настоящий момент зацепиться не за что — мы не обнаружили ничего необычного в его работе, знакомствах, в состоянии банковского счета. Похоже, он был образцовым гражданином.

Миссис Маккензи согласно кивнула.

— Так и есть. Он жил странной жизнью — в ней не было места удовольствиям. Какое-то бессмысленное существование. Он ничем не интересовался, не имел друзей. Наверное, поэтому его устраивали вечные командировки и переезды из одной страны в другую. Его ничто не удерживало дома.

— Я хотела поговорить о картине, — напомнила Флавия. — Мюллер упоминал, что она принадлежала его отцу. Кем он был: его — и ваш — отец?

Женщина улыбнулась.

— Это два разных вопроса. Моим отцом был доктор Джон Мюллер, он умер восемь лет назад. Артур был усыновленным ребенком. Его отцом был француз по имени Жюль Гартунг.

Флавия начала записывать.

— Когда он умер?

— В сорок пятом. Его признали военным преступником, и незадолго до суда он повесился.

Флавия подняла на нее внимательный взгляд.

— В самом деле? Интересно. Пожалуйста, расскажите подробнее. Хотя бы главные пункты. Не знаю, пригодится ли это, но на всякий случай…

— Все может быть, — остановила ее канадка, — тем более если вы говорите, что в убийстве Артура замешана картина. В последние два года он пытался раздобыть сведения о своем отце. Точнее, с того момента, как умерла моя мать.

— Почему именно с этого момента?

— Потому что именно тогда к нему в руки попали письма его родителей. До этого мать никогда не показывала их ему. Они с отцом не хотели ворошить прошлое. Они считали, что Артуру и так досталось…

Флавия подняла руку, останавливая ее.

— Пожалуйста, с самого начала, — попросила она.

— Хорошо. Артур прибыл в Канаду в сорок четвертом году из Аргентины. Родители отправили его туда, когда почувствовали, что во Франции становится небезопасно. Как им удалось вывезти его из Франции, я не знаю. Ему было всего четыре года, когда он появился в нашей семье, и сам он тоже помнил немногое. Он только помнил, что мать просила его вести себя хорошо и обещала, что тогда все будет в порядке. Еще он помнил, что сильно замерз, когда, спрятанный в грузовике, переправлялся через Пиренеи в Испанию; помнил, что они долго плыли на корабле в Буэнос-Айрес; потом его передавали с рук на руки и наконец отправили в Канаду к моим родителям. Он все время боялся. Мои родители согласились усыновить его. Они были знакомы с его родителями по общему бизнесу. Сначала, как я полагаю, речь шла о том, чтобы приютить его у себя до наступления мира, но к тому времени родителей Артура уже не было в живых.

— Что случилось с его матерью?

Женщина подняла руку:

— Я еще дойду до этого. — Она помолчала, собираясь с мыслями, затем продолжила: — У Артура не осталось никаких родственников, поэтому мои родители решили усыновить его официально. Они дали ему свою фамилию и постарались стереть из его памяти тяжелые воспоминания. Попытались притвориться, будто ничего не было. Они были добрыми людьми и желали Артуру только добра.

Психологи говорят, что это неправильный путь: дети должны знать, кто они и кем были их родители. Им легче принять самую тяжелую правду, чем не знать ничего.

Пытаясь заполнить пробелы своей биографии, Артур нафантазировал себе целую историю. В этих фантазиях его отец был великим человеком — героем, который погиб в бою, защищая Францию. Он даже нарисовал карту и отметил на ней место битвы, где отец погиб в окружении безутешных товарищей. Артур полагал, что его отец погиб на руках преданной и любящей жены. Правду он узнал в десять лет, и, как я теперь понимаю, момент был выбран крайне неудачно: в этом возрасте дети очень впечатлительны.

— И в чем заключалась правда?

— Его отец был изменником и убийцей. Он сочувствовал нацистам, шпионил на них и в сорок третьем году выдал им участников французского Сопротивления. Его жена, родная мать Артура, была среди тех людей, которых он предал. Она была арестована и казнена, а он и пальцем не пошевелил, чтобы ее спасти. Когда вскрылась его роль в этой истории, он бежал из страны, а после освобождения Франции от оккупантов вернулся. Его узнали, арестовали, но незадолго до суда он повесился. У него даже не хватило мужества ответить за содеянное.

Я не знаю, кто сказал Артуру правду. И уж тем более не понимаю, каким образом она стала известна его товарищам по школе. Дети бывают иногда жестоки, а тогда шел пятидесятый год, воспоминания о войне были очень болезненны. Одноклассники начали издеваться над ним. Школа стала для Артура настоящим адом, а мы ничем не могли ему помочь. Трудно сказать, кого он ненавидел сильнее: своего отца — за то, что он сделал, одноклассников — за их издевательства или нас — за то, что скрыли от него правду. Нос тех пор он хотел только одного — уехать. Сначала из города, где мы жили, потом из Канады — подальше, прочь.