Омега (СИ) - "Шустик" - Страница 10

Впрочем, не все оказывается так просто в подлунном мире. Как всегда, я тороплюсь с выводами.

Ведьма ни черта не боится. Ни мужиков, ни их ружей, ни скалящихся, готовых напасть по команде псов. У нее есть сварог. Девчонка не приказывает, тому достаточно лишь взгляда. Белый зверь бросается бесшумно, и это куда страшнее. Он впивается в глотку ближайшему псу, и что-то тихо щелкает, словно сухая палка ломается под сапогом. Второго пса он подминает под себя и так же легко перекусывает шейные позвонки. На все уходит какие-то секунды.

Впечатленные зрители нелепо открывают и закрывают рты, как рыбы, выброшенные на берег.

Охотники молчат, вцепившись побелевшими пальцами в свои ружья. В глазах, обращенных на зверя с окровавленной мордой – чистый и незамутненный ужас. И если бы не гордость, они бы кинулись наутек уже сейчас.

- Проваливайте. Он – моя добыча, - снова повторяет ведьма, и охотникам хватает ума не возражать.

Один из мужчин, тот самый временный лидер, перед тем, как покинуть церковь, удостаивает меня полным злобы взглядом. Вдоль позвоночника пробегает неприятный холодок, а под шкурой поселяется зуд. Дурные предчувствия.

Когда мы остаемся втроем, как-то запоздало задаюсь вопросом о своей участи. Еще раз дергаюсь в сети и пытаюсь укусить неосторожно подошедшего ближе сварога. Зубы клацают совсем рядом.

- Начинай, - деловито произносит ведьма зверю и отступает. Непонимающе верчу головой, бьюсь в сетях, не замечая, что запутываюсь сильнее.

Второго шанса мне не дают, сварог легко подминает меня под себя, вспарывает острыми когтями мои путы – легко, как паутину, наваливается сверху, не щадя и не нежничая. Больно, мать вашу. Огненная волна опаляет внутренние органы, скручивая их в тугой клубок, пульсирующий в такт с сердцем. Я задыхаюсь, барахтаюсь под белым зверем, скребу когтями, оставляя на темном камне тонкие полосы.

Механически отмечаю, что девчонка садится поодаль, прямо на пол и не сводит с нас заинтересованного взгляда, словно ждет чего-то.

Сварог смыкает зубы на моем загривке, и время, будто ему дали отмашку, замедляет бег, а вместе с ним – и стук сердца. В подсознание вторгается третий – властный, сильный, беспрекословно подчиняющий. Моя звериная часть безумно мечется в клетке, отступая все дальше, уходя вместе с жизнью. Отчаянно цепляюсь за свое второе Я, торопливо возвожу барьеры, но боль, накатывающая волнами, рушит их, как карточный домик, накрывает с головой, сбивает с толку.

Я кричу, не сдерживаясь, но из горла не вырывается ни звука; воздух выцветает, получается пресным, слишком плотным, чтобы сделать глоток. Сердце тяжелеет, распирает грудную клетку, враз становится бесполезным куском мяса. Кожа сгорает во внутреннем пожаре. Холодно, слишком холодно. В отчаянной попытке согреться жмусь к белому сварогу, он не жадничает, охотно делится теплом. Кости режут ножами податливую плоть, конечности непривычно длинные, неуклюжие.

Звериная часть пропадает, прячется в тени сознания, почти не ощущается.

Удар. Еще один. Сердце сначала неохотно, неторопливо стучит, а потом, набирая обороты, частит. Упускаю тот момент, когда зверь пропадает, а его место занимает другой. У него тот же запах, то же учащенное дыхание и тот же ритмичный стук сердца. От него веет первобытной, необузданной мощью. Но в отличие от зверя, этот другой – человек.

Царапаю камень, ломая ногти, выгибаясь под чужим руками – кажется, что они оставляют на коже ожоги.

Трансформация касается не только меня.

Тело к телу. Тот, кто был зверем, вжимает меня в непривычно ледяной алтарь, пропитывая своим теплом и запахом. Меня колотит то ли от холода, то ли от боли, а может быть – от страха. Задыхаюсь чужой властью, захлебываюсь в ней.

Хриплый стон вырывается из глотки, и не ясно, кому он принадлежит – зверю или человеку.

Все заканчивается. Силы покидают, как утекающая сквозь пальцы вода.

Меня бесцеремонно переворачивают на спину, обнимают собственническим движением. Тело кажется неродным, чересчур голым и нескладным, словно собранным наспех. Хвост пушистой кисточкой щекочет бедро.

Запрокидываю голову, отчего перед глазами вспыхивают издевательски-угловатые круги. Чужое имя эхом отдается в ушах, выжигается на подкорке мозга. Скай. Ему подходит. Последние, что фиксирует страдающее сознание – проклятые бирюзовые глаза, в которых беснуются торжествующие искорки.

***

Больно, больно, больно…

Влага – кисловато-горькая - течет меж губами, по языку, прямо в глотку, гася полыхающее внутри пламя. Запахи снежным комом наваливаются на обострившееся обоняние, вызывая лишь тупую пульсацию в затылке.

Размеренные движения укачивают, убаюкивают не хуже колыбельной. Как и чужое тепло, охватывающее все тело плотным коконом. Жмусь к его источнику, машинально подставляясь под ласку, и виляю хвостом, как щенок.

Лекарство действует, погружая разбуженное сознание, его человеческую часть, в мутную мешанину кошмаров, лишенных смысла.

Делаю судорожный вздох и вновь забываюсь тревожным сном.

Из мира исчезает все, кроме боли вперемешку со страхом, коварно притаившимся в трясущихся кончиках пальцев. Не хочу просыпаться. Не хочу и не буду.

Ныряю с головой в очередной кошмар, пестрящий воспоминаниями. Две жизни сливаются одну, смешиваясь в хаотичном порядке. Лихорадочно ворошу осколки чувств, но так и не нахожу звериной части. Она исчезла, растворилась в эмоциях.

Кто я теперь?

***

В себя я прихожу к концу второго дня, выныривая из бесконечной череды снов.

Сходу всю хреновость состояния определить сложно, но я, как прилежный ребенок, стараюсь, продираясь через плотный занавес дурмана. Пересчитываю конечности и путаюсь в цифрах, коварно хихикающих над моей неуклюжестью. Ох, что-то нехорошо мне, совсем-совсем.

На чем я там остановился? Инвентаризация имущества? Руки и ноги присутствуют – по две штуки, бонусом идут хвост, живущий какой-то своей жизнью, и звериные уши, улавливающие дыхание леса.

Мы слишком далеко ушли от города-призрака, места незнакомы, даже воздух на вкус другой. Страшно.

Костер пляшет меж стволов деревьев, распугивает ночную темноту. Песочно-желтой тенью выныривает из кустов сварог и ложится у меня в ногах, грея теплым боком голые ступни. Мех у Майна странный, слишком мягкий, но при этом колючий, он цепляется за кожу, оставляя белесые ниточки царапин. В ярко-карих, почти черных глазах зверя насмешка тесно переплетается с интересом. Его снисхождение больно пинает по самолюбию. Ская он окатывает волной ехидства – вид мужчины его забавляет.

Любопытство вяло шевелится, и свароги поясняют – величественно, как умеют только они, одним взглядом указывая на мое место: со звериными ушами и хвостом щеголяют лишь сопливые подростки, не способные управлять превращением. Скай, насильно проводивший мою перекидку в человеческую ипостась, не смог полностью взять под контроль мое тело и подавить звериную часть.

Кампи возмущенно всхрапывает, зловеще щелкая когтями, и перебирается к следующему кусту, с энтузиазмом обгладывая тонкие ветви, зажевывая их подвернувшимся гнездом. Мясистые листья темно-лилового оттенка сочно хрустят в зубастой пасти, и если не знать об источники звука, то фантазия может понапридумывать много мерзостей.

От живописных картинок меня мутит. Или виной тому травяная настойка, привкус которой прочно въелся в нёбо.

Сонно жмурюсь и теснее прижимаюсь к Скаю, почти полностью лежу на нем, обхватив руками и ногами, как большую подушку. Он не возражает, щедро делится теплом и вытягивает остатки болезни.

Жарко. Холодно? Или все сразу?!

Агнер возвращается к костру, неся охапку трав и корешков, от которых прямо-таки разит лекарствами. Догадаться для кого этот стог сена – несложно. Меня этой гадостью исправно пичкают каждые три-четыре часа.

- Он пришел в себя, Скай? – голосок ведьмы по-прежнему режет слух. Морщусь, пытаюсь вывернуться из сильных объятий, но меня без усилий удерживают на месте, успокаивающе проводят по спине, откидывая в сторону теплое, царапающее голые бока, одеяло. Тяжелая ладонь замирает на пояснице. Весь мой протест против такого самоуправства выражается в вялом взмахе хвостом. Подумав, впиваюсь зубами в чужое плечо, несильно, острые клыки лишь прокусывают кожу. Над головой насмешливо хмыкают.