Внучка берендеева. Третий лишний (СИ) - Демина Карина - Страница 17

– Ты не ушла?

Небо весною, что девка перед ярмарокою, один за другим наряды меняет. То синевой убирается, то ружовым, то лиловым, как от ныне… и гляди на него – всяк день иное.

– А надобно было?

Глаза ясные.

И пусть пахнет от Арея брагою, да ныне тверез.

– Не надобно… давно так?

– Давно.

Уже и ноги затекли, уж не ведаю, смогу ли встать. Да только ноги – малая плата. И не жалею… сидела пока, думала все, как оно мы жить бы могли, если б…

– Простишь?

Он не вставал.

Глядел снизу вверх. Разглядывал. И боязно стало. Чего увидит? После царицы-то… а невеста его небось собою хороша. Не бывает, чтоб некрасивая боярыня. А может, она навроде Велимиры нашее? Лицом бела, волосом темна… или светла… главное, что кожа у нее гладенькая и мягонькая, будто шелковая. Что нет на руках у нее мозолей, что махонькие оне, будто бы дитячие.

И сама-то она, птичка дивная, с ирия слетевшая…

…шелками шьет.

Беседы ведет умные… иль не ведет, но и молчит так, что в словах нужды нет. Прежде-то что? Прежде Арею на боярынь заглядываться смыслу не было, а ныне… милостью царской…

– Ты видел ее? – спросила, и сердце сжалось болезненно.

– Не видел. И видеть не желаю.

– А ну как красива?

– Глупость. – Он все же сел, за голову руками держась. – Что эта сволочь мне подмешала?

– Самогону, – с самым серьезным видом отвечала я. – В самогон же.

Арей кривовато усмехнулся.

– Какое коварство… Славушка, мне… мне и вправду стыдно. Я, когда ко мне с этой грамотой пришли… отказался ведь. Мне не нужно было это наследство, веришь?

– Верю.

– Я не хотел ввязываться в грызню эту… в… какой из меня боярин? Раньше, может быть… раньше спал и видел, чтоб он меня признал. А как признал… они ж знали про завещание. С самого начала знали. Отец не так глуп был, чтобы в доме оставить эту треклятую грамоту. И кому он ее вручил? Не важно, главное, что этот кто-то решил, что ему выгоднее не исполнять последнюю волю, а боярыню приструнить…

Арей поскреб лоб и поморщился.

– Чешется… скребусь, что шелудивый… я все гадал, почему она просто от меня не избавилась. Молвы людской побоялась… как же… не позволили… не забрали, оставили будто бы во власти, а убить… нет, убей она меня, мигом бы следствие учинили… а ушла, и вот, пригодился. Наследничек.

Я только вздохнула.

Кажному боги по силам его посылают. Так бабка сказывала, да только откуда силы-то взять?

…и как придушить тихий голос, что нашептывает, будто все к лучшему? Что не пара я Арею. И не была парой, что пусть и носил он простые одежи, что звался рабыничем, а растили его будто боярина.

Я же…

Я просто Зослава из Больших Барсуков.

…и сколько книг ни прочту, собою ж остануся.

…другое дело, боярыня. Царская племянница, ежель подумать, благословением Божини отмеченная. Глянет Арей на нее и разом позабудет про все обещания.

– Может, если б меня не было, придумали бы… и сговор – это еще не свадьба, Зослава. Отказаться… царицам не отказывают. Только это слабая отговорка. Я должен был… должен…

Он дернул себя за темную прядь.

– Собирался взять тебя и в храм… идиотский план. Думал, что если быстро обвенчают, то… а Кирей… я понять не могу, почему с ним пошел? Я ведь не пью. Вообще не пью… не умею… ничего, очнется дядюшка, я уж спрошу, как оно все вышло… скажи что-нибудь.

– Что?

– Скажи, что я дурень.

– Дурень. – Я смахнула со щеки слезу. А от не буду плакать. Не буду, и все тут. С чего? Все живые, здоровые, при милостях, чтоб их…

– И что недостоин тебя.

– Точно дурень.

– Я ж и говорю. – Он усмехнулся. – Мне другая не нужна. Я… Зослава, пожалуйста, поверь.

– Верю.

Он тряхнул головой и, вытащив из-за голенища маленький ножичек, полоснул себя по ладони. Алая руда полилась на траву.

– Я, Арей, клянусь силою своею, что не будет у меня другой жены, кроме Зославы, внучки берендеевой…

…надобно было остановить.

Я б успела.

Я б сумела.

Удержала.

Но не стала.

Он ведает, что творит. А я? Я ведаю?

– Так оно надежней. – Арей стряхнул капли крови и руку порезанную протянул. – Залечишь?

Разве ж можно было отказать ему?

Тою ночью спалося мне беспокойственно. Полночи ерзала, не способная улечься, то на один бок лягу – мулько. То на другой перевернуся, а все одно никак. Будто не перина подо мною пуховая, но матрац тонюсенький, соломою набитый.

И колется.

И зудит с того шкура.

И не солома то, а совесть моя, которая взяла и к ночи, будь неладна, очнулася. А ну как не получится у меня с моим последним женихом поладить? И пойду за него замуж? Что будет? Я-то, может, притерплюся, небось не первая и не последняя, кого против воли отдавали. А Арей? Он клятву принес и лазеек в ней не оставил. И будет ему выбор, или одинцом оставаться, ожидаючи, когда ж супруг мой, чтоб его до сроку Морана прибрала, преставится, или клятву рушить и силы лишаться.

Нельзя было так.

Не из обиды, не из жадности, не из жалости к себе, несчастной… нельзя. Да только слово вылетевшее не поймаешь, в клетку не запрешь. И кровь пролитая в жилы не вернется. Так что лежи, Зослава.

Спи.

И глаза все ж закрылися. Упала я будто бы в болото, но не то, не снежное, знакомое до тошноты. Нынешнее со снегов свободно.

Зелено.

Пухло.

Поросло мелкою травкой, которая в народе пустозвонкой зовется, а по-научному если – шейхцерия. Бесполезная она и вредная даже. Ее топленики и болотники по трясинам и топям расстилают, чтоб зеленели они да солнцу глаза не мозолили, а то выжжет еще.

А я вот стою.

И чую, что под ногами – глыбь глыбокая. Варухнуся и ухну в нее, следов не сыщут.

На помощь звать?

Так кто отзовется.

– А ты попробуй, девонька, – раздался знакомый такой старушечий голосок. – С тебя ж не убудет.

Оглянулася…

…стоит давешняя старуха, сгорблена и космата, волосья седые из-под платка черного выбиваются, свисают до самое травы, которая под ногами старушечьими, в лапти худые обутыми, гнется, что кланяется.

– Доброго вам дня, бабушка, – сказываю, а у самой-то зуб на зуб не попадает.

Страшно.

Потому как сон сну рознь. Иные-то не выпускают, и тогда отходит человек в этом самом сне, а прочие лишь кивают печальственно, мол, сердце не выдюжило.

Иль еще эта, мозговая жилка оборвалась.

Сиречь, инсульт.

– И тебе доброго, деточка. – Старуха осклабилася широко-широко, а зубы у ней белые, ровные, что у молодой. – Давно уж не виделися. Чего нового в мире деется?

– Да вот… царь скоро того… – Слово то я не посмела вслух сказать, даже во сне, а то ж про царских соглядатаев всякое сказывали. Нет, конечне, не верю я, что во сны они способные ходить, но все ж… лучше уж лишний раз промолчать.

Старуха головою покачала укоризненно.

И крестом Божининым солнечным себя осенила.

– Горе-то какое… вновь осиротеет землица. А что наследничек? Есть?

– Сказывают, есть… только никто его не видывал.

– Что ж так?

Я руками развела. И сказала одно, что могла:

– Тайна это… извести хотят, вот и прячет царица-матушка…

– Хорошо прячет?

– Вестимо, хорошо.

– Это верно. – Старуха подала мне руку. – Только… когда крепко прячешь, главное, чтоб сам потом отыскать сумел. Пойдем, деточка, чаю попьем…

– Спасибо. – Я руки коснулася.

Холодная, что камень старый. Но дорожка под ногами моими твердою сделалась. А под нею все одно топь, чую я ее…

– …только чаю я…

– Опасаешься? – усмехнулася старуха.

– Ваша правда. Уж не поймите превратственно, однако же… мне б возвернуться…

– Возвернешься, Зослава, возвернешься… проклятием нашим клянусь… идем, времени у нас немного. Пока луна спит, могу я путями иными ходить, да только стара стала, ослабла, и каждый шаг – силы тянет. Этак и вовсе обессилеть можно.

Идет.

Ведет.

И вот уж позади остались пустозвонные топи, в которых редко, да проклевывались синие озерца. На берегах их уж сабельник зацвел, а где он, там и кровохлебка будет, травка махонькая, невзрачная, зато способная избавить человека от кровяной да родильной горячки.