Ивашка бежит за конём - Гурьян Ольга Марковна - Страница 5

Он заметил, что Ивашка на него смотрит, улыбнулся, палец крючком согнул, поманил его.

Ярмошка как закричит:

— Дяденька Мудрила! Дяденька Мудрила!

Мудрила уж было за угол повернул, а тут остановился, обернулся, смотрит на этого человека. А тот улыбается, подходит и говорит:

— Я слышал, будто вы девушку ищете, а её в Киев увезли. И я тоже завтра утром в Киев отплываю. Не по пути ли нам?

Мудрила, он зря слов не теряет, он молчит, ждёт, что дальше будет.

Этот человек улыбается, говорит:

— Я купец и в Киев тороплюсь с товаром. Мне здесь задерживаться никак нельзя. Мудриле надоело. Он бурчит:

— Мне-то что?

— Скатертью дорога, — пищит Ярмошка. А тот улыбается, говорит:

— У меня слуга заболел, приходится его здесь оставить. А я без слуги непривычный. Мне нового слугу незнакомого нанимать не приходится — я везу дорогой товар, как бы меня не зарезали, не ограбили. Мне бы нужен подросточек, чтобы был тихий и послушный, и д олго такого искать нет у меня времени.

Мудрила повернулся, хочет прочь идти, а тот не отстаёт, идёт следом, говорит:

— Может быть, тебе деньги нужны, я бы тебе взаймы дал. А твой бы парнишка за долг отработал. Мне бы только до Киева доехать, а там он мне не нужен будет. Я его в Киеве отпущу, и мы с тобой в расчёте.

Мудрила говорит:

— Не надо мне твоих денег. Пошёл прочь. А Ивашка дёргает его за рукав, шепчет:

— Дяденька Мудрила, отпусти меня в Киев, Аннушку искать.

Купец ещё шире улыбается, подступает ближе, говорит:

— Вот и парнишке желательно в Киев ехать. Отпусти его. — А сам достаёт из кошеля монету, вертит её, она блестит.

Мудрила упёрся ему пятернёй в грудь, отодвинул его, говорит:

— Надо обдумать.

Он стоит, думает. А они стоят кругом, ждут, как он надумает.

Вот Мудрила подумал и говорит:

— Я денег у тебя не беру. Спрячь монету-то, не лукавь. Кабы взял я у тебя в долг, а отдать мне будет нечем, станет парнишка закабалённый, закуп, вроде бы раб. Закупа и бить можно не про дело, а жаловаться ему нельзя. И никуда от тебя уйти он не имеет пра ва, а этому парнишке, как в Киев прибудет, обязательно надо уйти. Так ты помни, я денег не брал. Он свободный человек, не купленный; как приедете в Киев, ты его отпустишь и устроишь, чтобы ему в Смоленск обратно вернуться. Поклянись, что по-честному всё выполнишь.

Купец поднял меч — рукоятка у меча крестовидная. Купец целует крест, клянётся, руку за Ивашкой протягивает.

Тут Ярмошка взмолился:

— И меня возьми! Мы с ним неразлучные. Я тебе хорошо буду служить. Станет у тебя не один слуга, а двое. Чего лучше?

А купец уже не улыбается. Зубы ощерил, сквозь зубы говорит:

— Мне тебя даром не надобно.

Ивашка прощается с Ярмошкой, у того слезы на глазах. С Мудрилой прощается, обещает скоро вернуться. Тут купец взял его за руку, уводит прочь.

Ярмошка бежит следом, кричит:

— Такой-сякой!

Купец обернулся, грозится:

— Ты ещё и ругаться! — поднял с земли камень, швырнул в Ярмошку.

Тот увернулся, ещё пуще бранится. Да словами делу не поможешь. Увели Ивашку.

Глава шестая

ВАРЯЖСКАЯ КРОВАТЬ

У этого купца, Данилы Богатого, ладья была рублена в Новгороде, а на варяжский лад. Крутые бока высоко взведены по-звериному. На носу, на корме настланы палубы. Под теми палубами — по каморке. В каморке на корме Данила Богатый живет.

Каморка и без того не велика, а ещё в ней устроена варяжская кровать. По бокам кровати дощатые стенки, впереди она закрывается двустворчатой дверью, на ночь изнутри замыкается засовом. Будто в каморке ещё каморка, а что в той каморке внутри?

А внутри у Данилы высокая постель, медвежьим пышным мехом застлана, дорогим покрывалом покрыта. В этой постели в изголовье укладка, резанная из кости. Что в укладке, никому, кроме Данилы, не ведомо. Ночью он двери притворит, засовы задвинет, замкнётся из нутри, спит.

А снаружи к той кровати ведут три ступеньки.

Вот привёл Данила Богатый Ивашку к себе на ладью, в свою каморку, сел на ступеньку, ногу вытянул, говорит:

— Весь день ходивши, я пятки натёр, пальцы намял. Снимай, новый слуга, с меня сапоги.

Ивашка нагнулся, тянет за голенище. Сапожок щегольской, сидит, как влитой, не лезет с ноги.

Ивашка говорит:

— Не лезет сапог. — Он пыхтит, старается, бормочет: — Не случалось мне людей разувать. Не знаю, с какого боку взяться.

— Дурень, — говорит Данила. — Не так берёшься. Становись на колени, ухватись за носок, за каблук и тяни.

Ивашка стал на колени, за носок, за каблук ухватился, тянет-потянет, стянуть не может. От натуги кровь к лицу прилила, на глазах слезы. Он ещё понатужился, рванул сапог. Тут сапог с ноги сорвался, Ивашка на спину опрокинулся. Встал, встряхнулся, приноров ился, второй сапог с хозяйской ноги стащил.

Данила Богатый сидит на ступеньке, босыми пальцами шевелит, приказывает:

— А сними с меня, дурень, плащ фряжского сукна. Не порви, не помни, сложи по складочкам. О заколку палец не наколи, кровью сукна не испачкай. От тебя, дурня, всего станется.

Ивашка снял плащ, сложил, положил в ногах кровати.

Данила приказывает:

— Отстегни мне с пояса мои мелкие неверные весы, которыми я монету взвешиваю. Положи под подушку. Отстегни мне с пояса мой широкий верный меч, которым я от грабителей обороняюсь. Положи с краю постели.

Ивашка и это исполнил.

Вот раздел он своего хозяина, Данилу Богатого. Взобрался Данила на постель, на медвежью шкуру лег, покрывалом покрылся, зевает, приказывает:

— А подай мне чашу хмельного вина. Я весь день дела обделывал, думы обдумывал, мне без вина не заснуть.

Ивашка достал из поставца серебряную чашу, тёмным пахучим вином по края налил, подаёт. Данила выпил вино и говорит:

— А теперь пошёл, дурень, отсюдова вон. По ту сторону двери ложись на пол и спи.

Ивашка вышел из кровати, а Данила за ним дверь затворяет, засовы задвигает. Примостился Ивашка на ступеньках, в клубок свернулся, руку под щёку подложил, закрыл глаза. Умаялся за день, а сон не идёт, так ему одиноко, неуютно.

Он слезы льёт, на ступеньках лужица.

"Хоть бы Ярмошка был тут!"

Только он это подумал, слышит, будто мышь скребётся. Что такое?

Шуршит что-то, будто ползёт по полу. Не змея ли выползает Ивашкину кровь сосать? Кто его знает, что там купец в варяжской кровати прячет, засовами замыкает.

Приподнял Ивашка голову, прислушивается. Ничего не слыхать, только сердце громко стучит. И там будто всё замерло. Только Данила храпит, слушать мешает.

Вдруг легонько звякнули запоры, изнутри из кровати засов сдвинулся. Створки двери приоткрываются, в узкую щель что-то белое просунулось.

Пятипалое что-то шевелится, путь нащупывает.

Ивашка от страха глаза вылупил. Что такое? В полумраке-то плохо видать. Не разберёшь в полумраке-то.

За пятипалым ещё что-то бледное хвостом ползёт.

Ивашка открыл рот, хотел крикнуть, а это что-то на него навалилось, одной рукой зажимает ему рот, другой за шею обнимает, на ухо жарко шепчет:

— Тише, тише, Ярмошка я! Я за тобой пошёл. Загодя под кровать спрятался. Там душно, а жить можно. Только есть хочу — помираю. Достань мне поесть.

Они потихоньку двери кровати опять прикрыли, не проснулся бы купец Данила Богатый. Да заморское вино хмельное — он спит-храпит, ничего не слышит.

Ивашка достаёт из поставца пряники, а хлебушка там нет. Хлебушко, видно, в другом месте хранится.

Ярмошка пожевал пряники, ещё пригоршню за пазуху сунул — завтра день долог, опять есть захочется.

Насытился он, губы рукавом рубахи обтёр, крошки со ступеньки собрал, в рот ссыпал, шепчет:

— Я так порешил: с тобой в Киев плыть. У моего дядьки, такого-сякого, я лишний рот. Каждым куском меня попрекает, без дела дерётся. Очень надо! Уж я как-нибудь доберусь до Киева, под кроватью едучи. Довезёт меня купец-собака, не заметит ли?