Bittersweet (СИ) - Лоренс Тильда - Страница 30

– Я рада, что с годами ты становишься ответственным, – произнесла Челси, поставив Ромуальда в тупик.

Пошутила или была предельно серьёзной?

– Сложно выпустить из вида момент, когда тебе объявляют войну.

– Ты так и не отказался от своей идеи?

– И не откажусь в дальнейшем.

– Мне сложно тебя понять.

– Относительно?

– Не подумай, что решила отговаривать и наставлять на путь истинный, поскольку не привыкла биться в закрытые двери. Придерживаюсь мнения, что люди до всего доходят самостоятельно, не стоит оказывать на них давление. Вот и ты… Так отчаянно ненавидишь человека, которого увидишь впервые в жизни. И почему? Потому, что он перешёл дорогу твоему обожаемому Джулиану. Это ли не глупость?

– Ты решила сыграть роль миротворца?

– Просто подумала, что иногда находить компромиссы интереснее, нежели воевать. Особенно, если сражение изначально бессмысленно.

– Челси, ты знаешь, что я буду до последнего настаивать на кандидатуре Джулиана.

– Знаю, – произнесла она. – К сожалению.

На секунду показалось, что в голосе промелькнули печальные нотки, но Ромуальд поспешил отмести от себя подозрения. Они ничего хорошего не сулили, призывая к признанию очередного поражения и капитуляции перед сестрой и её правильными решениями.

Ромуальд моментами сам себя не понимал. Вступая в спор с Челси, он мог продемонстрировать собственную незрелость, поскольку при детальном рассмотрении ситуации становилось понятно: она вновь сказала правильные слова, и эта точка зрения наиболее оптимальна для всех.

Джулиан может пользоваться добротой Ромуальда, вить из него верёвки в надежде получить желаемое. При этом его даже в корысти обвинить нереально, потому что кратковременное расследование сорвёт покровы и продемонстрирует истинное положение вещей. Ромуальд всё делает по собственному желанию, никакой выгоды не получает. Джулиан выигрывает во всём. Сидит себе спокойно в стороне, пока другие дерутся. Как только прольётся кровь и определится победитель, он поднимется с места, придёт и заберёт приз. Всё равно, что король, отсиживающийся в замке, пока армия рискует собой, подставляясь под вражеское оружие в надежде защитить своего лидера.

Как было не задаться актуальным вопросом. Где твоё самоуважение, Ромуальд? Куда оно подевалось? Что ты с ним сделал? Почему вообще решил это сделать?

Ответы витали в воздухе, но не удовлетворяли полностью.

Моментами Ромуальд себя за это ненавидел, но продолжал настаивать на собственной правоте, зная, что бьёт мимо. Это было делом принципа. Это было его жизненным кредо. Он не мог не совершать ошибок. Челси неоднократно говорила, что ему необходимо взрослеть, он с этим соглашался, но временами испытывал трудности в вопросе принятия тех или иных решений. Ему следовало до всего дойти самостоятельно, вариант обучения на чужих ошибках не рассматривался.

Особенно нелепыми выглядели его попытки на фоне недавних событий. Если несколько недель, а то и дней назад Ромуальд знал, за что конкретно борется, то теперь у него не осталось ориентиров и уверенности, что все его старания не пойдут прахом. Джулиан так отчаянно цеплялся за слова о роли, что сложно было поверить в дальнейшее развитие ситуации. Нереально предположить, что он собственными руками начнёт рушить любовно выстроенный фундамент, снесёт всё до основания.

Он молчал и не давал знать о событиях своей жизни, обособленной, скрытой от посторонних глаз и наблюдения Ромуальда, но, несмотря на эту размолвку, которой больше подходила характеристика «ссора», продолжал надеяться на благополучное, для него, разрешение конфликта. Джулиан ждал эту роль. Ромуальд чувствовал. Более того понимал, что от исхода противостояния зависит его будущее. Сдержит слово и подарит роль – будет прощён. Нет – нет. Простая математика или экономика. Практически товарно-денежные отношения. С поправкой на то, что он не агент Джулиана, и занимается продвижением не за определённую плату, а на голом энтузиазме.

Когда эти размышления затягивались, Ромуальд вспоминал насмешливую ухмылку Джулиана и его голос, произносивший одну и ту же фразу:

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

«Ты меня любишь и не хочешь, чтобы я страдал».

Любишь, да.

Периодически к этому результату размышлений добавлялись слова «к сожалению». Ромуальд, ловя себя на подобных мыслях, испытывал чувство неловкости и мысленно не просто зачёркивал данную формулировку, а методично закрывал жирными линиями чёрного маркера. Разве реально сожалеть о том, что любишь человека?

Всё чаще накрывало осознанием: бывает и такое.

Казалось бы, такое прекрасное чувство. Оно по умолчанию должно дарить исключительно положительные эмоции, но в реальности всё оказывалось не так радужно. Там, где по сценарию прописывались радость и счастье, в мире настоящем, а не выдуманном, оставались разочарование и горечь. А ещё отвращение, презрение, отторжение и желание проблеваться от души, до мерзкого послевкусия на языке и абсолютной пустоты желудка. Отлично, если попутно и в голове не останется тяжких мыслей.

Он неоднократно вспоминал о теории чистого листа.

Но сам таким листом становиться не умел.

Его попытки оставались провальными всегда. Стоило только потянуться к стопке и вытащить пару новых бумаг, чтобы начать сочинять приятный во всех смыслах сценарий, как на белом полотне вырисовывались чернильные пятна. Те самые, что принято называть призраком отношений. Он не чувствовал себя свободным. Он не мог избавиться от своей привязанности к Джулиану. Он видел себя предателем, когда представлял, что встречает кого-то другого и начинает за ним ухаживать. Как будто в мыслях, на уровне подсознания возник блок, запрещающий даже думать о чём-то подобном. Знак радиации, опасность. Не приближаться. Не мечтать. Вы связаны навеки… Смешно. Для многих, но не для него.

Ромуальда качало на этих волнах, паруса несчастного судна «Почти семейная жизнь» превратились в шторку от мух, основательно потрёпанную и разорванную в сотнях мест, а он придерживался прежней политики. Отрицал правдивость чужих доводов и упрямо цедил, что всё хорошо. Джулиан станет прежним, они будут счастливы, вдвоём сыграют в мюзикле. Один прославится, второй вернёт прежнюю любовь слушателей и увеличит аудиторию.

Он верил. Правда, верил.

Потом не верил.

А потом снова верил.

С переменным успехом, в зависимости от того, насколько активными были попытки убеждения, исходящие от него самого. Насколько очередной день борьбы с болезнью Джулиана, его капризами и нервными срывами выматывал самого Ромуальда. И ещё от множества факторов, о которых он предпочитал умалчивать, чтобы не утонуть в потоке пессимизма.

Он отчаянно нуждался в одобрении или хотя бы поддержке со стороны близких, но они не были настолько романтичными или наивными. Его семья состояла из прагматиков до мозга костей, и такие люди не восхищались его сомнительным подвигом. Как следствие, поддержки Ромуальд не получал, оттого и колебания маятника под названием «Уверенность» были столь внушительными. От бешеного оптимизма, хлещущего через край, до глубокого отчаяния, когда хотелось опустить руки, бросить всё и отключиться на время от окружающего мира.

Это происходило спонтанно, не на фоне каких-то особых событий, не условным рефлексом, а так, будто импровизация. Ничего удивительного. Как другие люди берут отпуск, бросают всё и уезжают подальше от рутинной работы, так и он не отказался бы от отпуска. Только отдыхать предписывалось не от работы, а от проблем личного характера, которые находились с ним в непрерывном режиме и не планировали отчаливать в неизвестность.

На день сегодняшний выпал один из таких моментов. Слова Челси что-то задели в нём. Не прорвали мясо до костей, лишь слегка оцарапали. Сестра говорила разумные вещи. Невозможно ненавидеть того, кто попадается тебе на глаза впервые в жизни. Когда такая нереальная ситуация действительно вырисовывается и разворачивается в полном объёме, стоит подумать о приёме успокоительных, плюс появится шанс заподозрить себя в прогрессирующей мизантропии.