Золотой сокол - Дворецкая Елизавета Алексеевна - Страница 22

Еще не проснувшись, Зимобор почувствовал сильный запах ландышей, но уже не свежих, а помятых, увядающих. Открыв глаза, он сел и обнаружил, что спал под дубом, среди примятых ландышевых листьев и цветов. Было еще светло, но в воздухе, особенно в глубине под деревьями, уже повисла легкая сумеречная дымка. Голова кружилась, он чувствовал слабость, усталость и истому. Мелькали какие-то отрывочные воспоминания, ощущения ужаса и блаженства, и притом имелось убеждение, что вспоминать об этом не надо. Во сне или в беспамятстве его душа заглянула в какие-то глубины, куда смертным ходу не было, и не следовало снова нарушать запрет уже наяву.

— Проснулся? Пора тебе в дорогу, мой сокол ясный, — сказал рядом с ним нежный голос, и Зимобор вздрогнул. От этого голоса веяло той самой иномирностью, которую он только что решил не вспоминать. В двух шагах от него на пеньке сидела Младина — да, она велела так ее называть. Ее стройная фигура в белых одеждах источала заметное золотистое сияние, но притом казалась легкой, бесплотной, почти прозрачной. Длинные золотые волосы спускались густым потоком до самой земли, на голове был венок из ландышей в капельках росы. Да, они же там растут...

— Куда? — Зимобор потер лицо, стараясь собраться с мыслями. — Вяз червленый в ухо! Погребение же! — В ужасе от пришедшей мысли, он поднялся на ноги, цепляясь за ствол и проклиная неведомо откуда взявшуюся слабость и головокружение. Из него словно выпили всю кровь, заменив ее холодной болотной водицей. — Я же опоздал... Что люди скажут... Отец... Погребение... Срам какой, матушка моя, сын на отцовское погребение не пришел! Проспал!

— Не торопись, спешить некуда, — мягко сказала Младина, и звук ее нежного, но очень уверенного голоса разом погасил его спешку. — Погребение твоего отца не сегодня.

— Как? А когда? Отложили? Из-за меня?

— Нет. Не отложили. На его кургане уже трава выросла. И месяц ладич закончился, купалич идет.

— Купалич идет? — изумленно повторил Зимобор.

Он глянул под ноги — но цветы ландыша исчезли, как только он встал, теперь там были только широкие зеленые листья и зеленые ягодки на изящно изогнутых стебельках. Судя по буйству зелени, шли последние недели весны[21] .

— Но как же так? — Веря и не веря, он посмотрел на Младину, хотя и сам смутно догадывался — как.

— Где ты был, там время по-иному идет.

Она встала, приблизилась и мягко провела ладонью по его щеке. Зимобор словно рухнул в пропасть от ее прикосновения — оно было ласково и воскрешало воспоминания о пережитом наслаждении, но в нем была Бездна, черная голодная тьма Первозданных Вод, принявших облик вполне земной, хотя и невероятно красивой девушки. От ее близости Зимобора переполняло блаженство, но вместе с тем ужас — казалось, вот-вот от этого блаженства он растает и растворится в окружающем, его кровь вольется в воду речки, кости станут ветвями дубов, кожа — корой, волосы — травами, а тепло дыхания и блеск глаз будут мерцать в солнечных бликах на листве...

— Время — моя власть, захочу — единый миг сделаю веком, захочу — целый век сожму в один миг, — сказала Младина, и Зимобор видел в ее потемневших глазах бездну времен.

Ее голос был негромок, но в нем слышалась такая мощь, что хотелось зажмуриться. Ничем вроде бы не угрожая, эта сила подавляла человека одним своим присутствием. Зимобору было жутко оглянуться назад, как жутко оглядываться на пропасть, в которую чуть было не сорвался. Но эта пропасть имела власть когда угодно притянуть его назад и снова поглотить. Человеческие чувства ей неведомы, она просто берет то, что ей нужно, там, где найдет. В образе Младины перед ним стояла Великая Богиня, Мать всего сущего во вселенной, и он, человек, был слишком мал и слаб, чтобы стоять перед ней лицом к лицу. Но, кроме ужаса, его переполняла горячая, подавляющая все любовь к ней — естественная и неизбежная любовь живого к своей создательнице. Оказавшись перед лицом Богини, Матери и повелительницы вселенной, он ни о чем не просил, ничего не хотел — только любил ее и жаждал поскорее высказать ей свою любовь, пока его душу не подавило и не заставило умолкнуть ее необозримое величие...

— Не бойся: те, кого ты знал, живы и не состарились, — мягко сказала она, и вселенная снова сжалась до одной стройной девичьей фигурки, многоликая Богиня обернулась к смертному лишь одним из множества своих воплощений. — Но возвращаться в Смоленск тебе не стоит: твой отец похоронен, на кургане выросла трава, а вече провозгласило княгиней твою сестру Избрану. Но ведь ты не хочешь воевать с родной кровью?

— Н-не хочу, — запинаясь, ответил Зимобор.

Он не был уверен в своей искренности. Одно дело — рассуждать, а совсем другое — узнать, что твоя сестра, женщина, уже села на престол твоих предков, который по праву рождения должен принадлежать тебе и только тебе! Может быть, эти несправедливость и бесчинство гораздо хуже, чем пара или даже десяток трупов, которыми пришлось бы вымостить дорогу к справедливости... Ведь что такое справедливость? Это не чтобы все были довольны. Это чтобы каждый получил по заслугам — кто награду, а кто и наказание.

Но если она уже провозглашена... Беривоя, конечно, уже сместили, воеводой в Смоленске стал Секач или еще кто-нибудь из приверженцев княгини, Достояна, Судимира и прочих его сторонников разослали по дальним погостам. Возвращение сейчас не даст ему ничего, кроме позора. Если бы он не проспал... То есть не провел этот месяц, показавшийся ему одним днем, в каких-то иных измерениях...

Но было поздно. Теперь придется принимать то, что есть.

— Ты со смоленским престолом не навек прощаешься, — сказала Младина. Она видела все его мысли как на ладони. — Я хочу, чтобы ты стал смоленским князем, и ты им станешь. Но — не сразу. Будешь меня слушаться, я тебе не одно, а два княжества отдам. А захочешь — и все три. Будешь один всеми кривичами владеть, как Крив владел. Не торопись, отступи, уйди зерном под землю — расцветешь в новой славе, как Мировое Древо, никто с тобой не сравнится.

— Куда же мне теперь идти?

— Я тебе дорогу укажу. Пойдешь ты теперь в Полотеск.