Просветленные не берут кредитов - Гор Олег - Страница 4

Бивший в уши волнами звук мешал, я ерзал в кресле и потел, с трудом отстраняясь от раздражения. Для того чтобы сосредоточиться, приходилось прилагать неимоверные усилия.

В какой-то момент я вспомнил, что стараться-то как раз и не надо, что лишнее напряжение лишь признак того, что ты все делаешь неправильно, и попытался расслабиться. Напряжение постепенно ушло, стало легко-легко, и я обнаружил перед собой четкий, ясный образ.

– Отлично, – тут же заявил брат Пон. – А теперь начинай растворять свой облик… Правую ногу для начала… пусть она медленно рассеивается, исчезает в пустоте… затем левая…

Дальше дело дошло до рук, после чего я стал выглядеть лишенным конечностей огрызком.

– Теперь тело… – продолжал шептать брат Пон. – Потом голова… Растворяется… Исчезает… Пустота глотает их, стирает без следа, забирает то, чего и так никогда не существовало… остается только сознание…

Набравший приличный ход автобус качнуло, меня подбросило, и на несколько мгновений возникло ощущение, что я на самом деле лишился тела, превратился в каплю воды или струйку дыма посреди бездны.

– Держись… держись за него… – шептал не пойми откуда настойчивый голос. – Сколько сможешь…

А потом то ли сказалось напряжение сегодняшнего дня, то ли у медитации случился побочный эффект, но я уснул.

Проснувшись, я обнаружил, что автобус несется по трассе, в нем царит темнота, а тишину нарушает лишь доносящееся с разных сторон посапывание и похрапывание. Удивительно, но я прекрасно отдохнул и ощущал себя бодрым и энергичным.

– Доброе утро, – сказал брат Пон, то ли вообще не спавший, то ли пробудившийся от моего движения.

– Уже утро? – спросил я, пытаясь определить, который час.

– Да, скоро взойдет солнце, ну а мы будем на месте.

Минут через пятнадцать стало ясно, что монах прав – рассвет хоть и не за горами, поскольку горы впереди, на горизонте, на севере и западе, но довольно-таки близок. Потом в небесах «включили» утро, и мы подкатили к огромному автовокзалу.

– Пойдем, прогуляемся, – сказал брат Пон, когда мы выбрались из автобуса. – Дадим людям возможность сделать нам подношения… Ты сумку не потерял?

И мы зашагали по городу.

Сандалии, которые я вчера получил вместе с монашеским одеянием, слегка натерли ноги, но я не обращал на это внимания. Старался выглядеть уверенным и спокойным, как и надлежит послушнику, и даже улыбаться так, как это делает Будда: мягко, ободряюще, решительно. Несмотря на ранний час, народу на улицах было полно. Несколько раз нас останавливали, женщины и мужчины опускались на колени перед братом Поном, склоняли головы, и сумки наши понемногу наполнялись. Карабкалось выше и выше солнце, и жара понемногу давала о себе знать.

– Достаточно, – решил монах, когда около «Севен-элевена»[1] нам выдали по бутылке молока.

Мы прошли мимо установленного на берегу канала королевского портрета, миновали ворота в откровенно декоративной крепостной стене и устроились в ее тени на густой траве.

– Ну вот, теперь до вечера с голода не помрем, – сказал брат Пон, когда с трапезой оказалось покончено.

Похоже, что теперь я буду питаться несколько лучше, чем во время обучения в Тхам Пу – там меня кормили почти сплошь рисом с овощами, странствующему же монаху положено есть, что дают, и не отказываться даже от мяса.

– Помнишь, мы говорили о восьми сознаниях, которыми обладает каждый из нас? – спросил монах.

– Конечно, – отозвался я. – Зрительное, слуховое, обонятельное, вкусовое, осязательное… Потом ментальное, что просто регистрирует образы внутреннего мира, а еще ум, комбинирующий их с впечатлениями, приходящими снаружи… и восьмое, сокровищница.

– Именно так, – брат Пон удовлетворенно кивнул. – На санскрите «алая-виджняна». Именно она некоторым образом переходит из жизни в жизнь, определяя единство того потока, которым мы являемся.

– Так это тогда и есть душа?

– Нет, души не существует.

– А в чем отличие? – я нахмурился.

– Душа – это некая субстанция, нечто вечное, устойчивое, а сознание-сокровищница – набор состояний, каждый миг трансформирующийся, текучий, тот самый, грубым отражением коего являются остальные потоки – и мысли, и события, и эмоции, и даже телесные ощущения.

– Но если это сознание постоянно изменяется, то что тогда переходит из одного существования в другое?

– Некая энергия, потенциал, способ восприятия и порождения образов, – брат Пон наслаждался моим замешательством. – Вот смотри, если ты зажег одну свечу от другой, то разве пламя первой не воплотилось в огне второй?

– Ну, как бы да…

– Или еще, если наставник обучил тебя некоторому стихотворению, то что, это стихотворение не перешло к тебе от него? Ведь когда ты читаешь его, то это можно назвать новым воплощением тех же самых рифмованных строк, хотя они произносятся другим голосом и в другом месте перед иными слушателями.

– Ну да, перешло… – на миг показалось, что я уловил концепцию, понял, о чем толкует монах, но мысль задержалась в сознании всего на мгновение и тут же исчезла, как блеснувшая в водопаде рыбка.

– Не переживай, – брат Пон ободряюще улыбнулся. – Все, что можно выразить словами, не является истиной, а сама истина постижима лишь с помощью интуитивной мудрости. Когда придет время, ты постигнешь все до исходной глубины, сейчас же нас больше интересует практика.

Я подобрался.

– Тебе достаточно знать, что одна из целей обучения – перенести фокус внимания с седьмого сознания, ума, ответственного за формирование концепции личности, на восьмое, сокровищницу.

– И как это сделать?

– Медленно и без давления, – брат Пон потер ладони друг о друга. – Для начала… Необходимо научиться прислушиваться к тому тихому, почти неразличимому голосу, что принадлежит сознанию-сокровищнице и обычно находится далеко за пределами восприятия. А для этого ты должен постигнуть столь сложную для западного человека науку молчания.

Я удивленно заморгал.

– Да, с этого момента ты будешь изображать немого и использовать слова только после моего разрешения.

Сердце мое упало.

– Но как же я… Это что! Почему?.. Не получится… – от возмущения слова толпой полезли на язык, толкаясь и мешая друг другу. – Нельзя ли без этого обойтись? Глупости! Как же учиться тогда?

Монах выждал, пока запал мой пройдет, и только затем ответил:

– На те вопросы, ответ на которые тебе и в самом деле будет необходим, я отвечу без напоминания, шевелить же языком воздух по поводу того, что ты верно назвал «глупостями», смысла нет. А теперь все, гневайся про себя, поскольку для тебя настало время читать сутру молчания.

Я открыл рот, чтобы продолжить спор, но вовремя одумался.

Внутри стен, что отделяли старый город Чиангмая от более современной части, располагался настоящий лабиринт узких, до ужаса похожих друг на друга переулков, где сломал бы ногу даже черт, окажись он фарангом.

Куда и зачем мы идем, я не знал и спросить не мог, поскольку брат Пон велел мне молчать. Это распоряжение по-прежнему казалось мне бессмысленной прихотью – ну и что с того, что я не работаю языком, ведь мысли мои никуда не делись, а они звучат иногда ой как громко!

Время от времени внутри лопались пузыри вялого раздражения.

– Тебе придется тяжело, – монах заговорил неожиданно, даже не повернув головы в мою сторону. – Ты не осознаешь, насколько жизнь обычного человека завязана на болтовне, на том, чтобы рассказывать всем вокруг о себе, о том, что с тобой происходит, чем ты являешься. Это одна из крепчайших опор той иллюзии, что известна под именем Личности и стремится поддержать свое существование всеми известными ей способами.

Эта мысль меня, честно говоря, мало обрадовала.

– Говорят, – продолжил брат Пон, не обратив внимания на мое угрюмое сопение, – что Будда не произнес ни слова между ночью Просветления и ночью ухода в нирвану. Сознание его, подобное ясному зеркалу, отражало проблемы, с которыми приходили к нему люди, и давало им безмолвный ответ, который всякий и понимал в меру разумения. Ага, вот мы пришли.