Коронованный наемник (СИ) - "Serpent" - Страница 164

Утром меня ожидали на охоту. И первой моей мыслью после пробуждения было то, что вчера князь, расписывая мне удивительные свойства Бервировых источников, упомянул их целебные свойства. Среди всего прочего их вода якобы возвращала бодрость и ясность ума. Порадовавшись, что у меня есть немного воды, принесенной вчера из пещер, я взял кубок, стоящий на подоконнике. Ставни были закрыты, лишь несколько тонких рассветных лучей пробивались сквозь доски. Я по сей день помню, как поблескивала в кубке вода, пронизанная этими лучами… Прежде всего нужно было извлечь кристалл, но меня терзала нестерпимая жажда, лезть в кубок пальцами мне показалось сущим ребячеством, и я, недолго думая, выпил воду, ожидая найти свой трофей в последних глотках. Представь мое удивление, Леголас, когда я не обнаружил кристалла на дне кубка. Я не знал, что и подумать, а спрашивать было некого, ведь кристалл я унес из пещер тайно. Уже много лет спустя я узнал, что кристалл попросту растворился.

- Что? – перебил Леголас, доселе завороженно слушавший Сармагата, – как это, растворился? Это же кристалл, а не кусок сахара!

Орк усмехнулся уголком губ:

- Верно, мой мальчик… Совсем не кусок сахара… Это сгусток чистой беды, прозрачный осколок несчастья… Бервировы кристаллы почти сразу распадаются в воде под действием солнечных лучей, превращая воду во вредоносное снадобье, равно опасное и людям, и эльфам. Только в княжестве об этом неизвестно. Кристаллы во все времена считались губительными исключительно для орков. Выносить же их из пещер строго запрещено, ведь они – самая главная государственная ценность. Даже на ручных насосах, которыми воду качают в город из подземных источников, установлены мелкие сита, чтоб кристаллы не попадали в водозабор. А посему обнаружить сей факт было некому. Словом, в тот день я по сущей случайности заразился «Мелькоровой справедливостью». Недугом, навсегда изменившим всю мою жизнь. Тем самым недугом, который теперь поразил и тебя. Вот эдак забавно Валар иногда карают нас за недальновидность, расовый снобизм и самоуверенность…

- «… А посему остерегайтесь силы кристаллов и помните, что свет лучезарного Анора не всем несет тепло и счастие...» – пробормотал Леголас, – так вот, что в действительности означали эти слова… Однако воевода Бервир должен был знать об обратной стороне силы кристаллов. Я помню, что эти слова находятся почти на стыке двух свитков. Фразы там вполне взаимосвязаны, но кто знает…

- Кто-то вынул из летописи часть свитка, утаив столь важные сведения? – Сармагат пожал плечами, – я думал об этом. Это вполне возможно.

- Но это чудовищно, – оскалился принц, а орк снова гулко рассмеялся:

- В тебе все еще говорит эльф. Совесть, честь, мораль… Все это прекрасно, пока у тебя в запасе вечность. Но у людей ее нет, Леголас. Люди вечно спешат, а потому неразборчивы в средствах. Неразборчивы настолько, что, поверь, подчас оркам остается лишь позавидовать неуемной человеческой фантазии в деле расчищения себе пути к славе, богатству или власти. Едва ли мы узнаем, кто приложил руку к свитку, но нам с тобой до этого нет дела, друг мой.

Леголас провел ладонью по шипастому лбу:

- Вероятно, да. Что было дальше, Гва… Сармагат?

- Дальше… – вождь несколько секунд смотрел в камин, – за некоторое время до того рокового дня я познакомился со знахарем Эрвигом. О моих с ним отношениях, полагаю, тебе известно немало. Дальше произошло много такого, чему я вовсе не сразу нашел верные объяснения. Ты знаешь, кто такой Локтар?

- Да, – кивнул Леголас, пока воздерживаясь от роящихся в голове вопросов. Орк же продолжал:

- Этот мальчик стал для меня своего рода поводырем в моем начинавшемся, еще не осознанном обращении. Установление мира с орками уже начало занимать меня тогда, хотя я сам не понимал, как зародился во мне этот безумный, изначально невозможный план. Отчего-то орки перестали вызывать во мне отвращение, я ощутил к ним интерес, жгучий, захватывающий, словно вдруг открыл книгу, читать которую мне много веков строжайше запрещали. Сострадание к Локтару стало для меня столь же естественным, как к любому ребенку, человеческому или эльфийскому. А ведь совсем недавно я хладнокровно добивал раненных орков на полях, не испытывая никаких лишних сантиментов, искренне убежденный, что просто избавляю от мучений тех, кто и так самой природой предназначен к истреблению.

- Гвадал, – Леголас не заметил, как легко и естественно вырвалось у него это имя, – когда ты начал испытывать боль и приступы ярости?

- Много позже, – неопределенно отозвался орк, – мое обращение было поначалу незаметным и даже занятным, столь по-новому я вдруг научился мыслить… Потом оно очень неопределенно дало о себе знать, ну, а через некоторое время... я не предполагал, что способен вынести нечто подобное. Я прошел муки, равных которым не мог прежде вообразить. Ну, об этом ты знаешь и сам. Однако, как видишь, все позади.

- Я обращался очень быстро и мучительно, – просто и открыто пояснил Леголас, а Сармагат спокойно кивнул:

- Это вполне объяснимо. Ты изначально сражался со своим орком, сразу воспротивившись ему. А я нет. Я неосознанно пытался понять его, будто предлагал ему дружбу. Потому он не терзал меня. Он словно дремал, не спеша завоевывать позиции. Лишь потом пришло время ненависти. Потом я узнал цену и эльфу своему, и орку. И еще очень много чему другому…

Леголас видел, что Гвадалу этот разговор тяжек, но, на миг запнувшись, спросил:

- Что произошло той ночью, когда ты повез Локтара в горы?

Сармагат помолчал. Потом машинально развязал на камзоле верхний ремешок.

- Той ночью… Мы с моим подопечным добрались почти до самых гор. Вскоре должны были начаться орочьи заставы, и Локтар сказал, что дальше поедет один. Мы попрощались, он долго благодарил меня, что-то толковал о том, что его отец и большинство соплеменников заблуждается, но что он никогда больше не поверит в эльфийское вероломство и жестокость. Эру, как этот мальчик был юн и чист…

Сармагат замолчал, и его губы слегка искривились, словно он сдерживал какие-то слова, которые сами рвались с уст. Леголас ждал, чувствуя, что эта внезапная откровенность может не повториться, и сейчас он должен лишь безмолвно слушать вождя.

Орк молчал недолго. Отставив пустой кубок, он продолжил:

- Вышло так, что прощались мы зря. Уже разворачивая коня, я услышал приближение нескольких всадников. Погоня была совсем недолгой, варги легко настигают лошадей. Я едва успел дважды выстрелить, когда моего скакуна сбили с ног, мне заломили за спину руки и куда-то поволокли. Утром я уже был в орочьем селении в горах. Меня доставили на суд вождя Одгейра, которого я уже знал по своему первому визиту в горы вместе с Иниваэлем. Этот вождь внешне больше напоминал истукана, что харадцы вырубают из камня в свойственной им… ммм… изысканной манере. Но Одгейр отличался выдержанным характером и недюжинным умом, это я приметил еще при первой встрече. Дальше пошла потеха. В шатер, где проходил суд, ворвался Локтар, орал что-то на Черном наречии и неистовствовал, словно ужаленный оводом конь. Я без труда сообразил, что он требует освободить меня. Но Одгейр спокойно выслушал сына и отослал его из шатра всего несколькими словами, после которых Локтар вдруг переменился в лице и исчез, разом растеряв свой пыл. Мне совсем не понравился этот оборот, и я уже было приготовился к худшему, когда вождь что-то прорычал, и вся его свита тоже покинула шатер, оставив нас наедине. Одгейр немедленно перешел на корявый, но вполне понятный вестрон. Он велел мне сесть, сам устроился напротив и без всяких предисловий сообщил мне, что моей жизни никто и ничто не угрожает, что он у меня в долгу за спасение его сына, а потом оглушил меня заявлением, что я останусь в селении в качестве его личного гостя. Мне вовсе не улыбалась подобная перспектива, но неожиданное дружелюбие Одгейра меня поразило, и я осторожно спросил, означает ли это, что я в плену. В ответ же вождь неопределенно оскалился и заявил, что я могу уйти хоть прямо сейчас. Но назад меня уже не примут. И тогда я впервые заподозрил, что не понимаю происходящего. Я не стал лукавить и спросил вождя напрямик, почему он считает, что мне захочется вернуться, если я решу уйти. И тогда Одгейр сказал мне, что я болен страшным недугом, но пока этого не чувствую. Что болезнь моя особая, ни люди, ни эльфы мне не помогут. Не знаю, чего в тот миг мне больше хотелось, рассмеяться или надерзить ему. Но что-то меня удержало. Сейчас я понимаю, что тогда мне стало страшно. По-настоящему страшно из-за этих простых слов, будто мне вынесли приговор, от которого меня не спасет ни побег, ни собственное мужество, ни защита короля. Я не привык к этому чувству, Леголас. Я не привык быть игрушкой обстоятельств. Тогда я впервые осознал, насколько ужасно ощущение, что от тебя совершенно ничего не зависит. Ты понимаешь меня, я знаю.