Коронованный наемник (СИ) - "Serpent" - Страница 126

Откуда-то издалека выступало почти забытое лицо матери, ушедшей так давно, что Камрин помнила ее больше по рассказам брата. Отец в неизменной кольчуге седлает коня, и солнце играет на серебряном шитье его сюрко…

Йолаф, юный, ослепительно красивый в парадном мундире, опускается на колено, и старый комендант касается его плеча мечом. А Камрин переполняет детская гордость, что теперь ее брат – настоящий рыцарь, и все подружки обзавидуются, и даже хрупкая недотрога-Эрсилия, стоящая около нарядной, словно кукла, княгини Хельги на украшенном флагами балконе, похоже, глупо зарделась, неотрывно глядя на коленопреклоненного гвардейца…

А вот снова Эрсилия, уже немного повзрослевшая, отводит глаза, комкая рукав блио, и протягивает ей письмо, а Камрин ухмыляется: «для братца моего, что ли?», этой фальшивой насмешкой пряча растерянность и странный трепетный восторг…

И снова княжна, мчащаяся на тонконогой буланой кобыле рядом с Камрин. Сзади волной налетают визгливые орочьи кличи, а она пришпоривает лошадь. Покрывало сорвалось, и кудрявая каштановая грива полощется по ветру, а в глазах ни тени страха…

Потом было больно и очень страшно. Были жесткие жилистые руки, сдергивающие Камрин с коня, побои, мускулистая спина варга, через которую ее перекинули, словно тушу после охоты. А потом появился он…

Он был огромен, необъятен в плечах. Изуродованное шрамом лицо, кривые клыки и проницательные глаза странного серо-лилового цвета. Он смотрел на нее с досадливым выражением охотника, вместо матерой чернобурки обнаружившего в норе тщедушного лисенка, с которым нечего делать, но рука не поднимается убить. Она дрожала, натягивая на колени грязный подол истерзанного платья, пытаясь не показать своего смятения и все же понимая, каким жалким и неприглядным подранком выглядит перед этим страшным, могучим существом. А он сорвал с ее головы разорванное кисейное покрывало, брезгливо поморщился, что-то пророкотал, и ей принесли плащ…

Странно, тот плащ показался ей каменно-тяжелым и жестким, как древесная кора. Но вскоре не было ничего удобней и легче, чем ее косматый орочий камзол и грубые сапоги. Смешно... А ее смышленый и верный Стриж? Когда Таргис впервые подвел его к ней, варг злобно оскалил влажные клыки и прижал уши к голове, сузив красноватые глаза. Как она испугалась, Эру помилуй… Лишь насмешливо-жалостливый взгляд варгера заставил ее упрямо стиснуть зубы и шагнуть к зверю… Она не успела даже перекинуть ногу через его могучий хребет, как варг с глухим рыком отшвырнул ее на усыпанную прелой хвоей землю. Умирая от унижения, она медленно поднималась на ноги, сдерживая слезы от режущей боли в лодыжке, когда когтистые руки вздернули ее с земли и усадили на поваленный ствол, и Сармагат остервенело рявкнул:

- Безголовая девица!!!

Она отчаянным усилием подавила желание втянуть голову в плечи, а он с размаху ударил кулаком в бревно… и вдруг добавил тише, с грубоватой неловкостью:

- И не совестно так меня пугать! Тебе больно, Тугхаш?

Она не знала тогда, что означает это имя…

…Горячий сгусток боли забился где-то внутри, протапливая в спасительном холодном панцире брешь, и Камрин беззвучно застонала. В эти воспоминания нельзя погружаться. Они всегда сводили на нет ее неколебимое самообладание, выдержку и умение не сожалеть о принятых решениях. Поначалу она так отчаянно пыталась поступать правильно… Правильно чувствовать, правильно рассуждать. А потом в замешательстве поняла, что есть какие-то разные, совершенно взаимоисключающие «правильно». Они обступали ее, загоняя в угол, требуя решений, сиюминутных и окончательных. И она решила. Решила, раз и навсегда запретив себе всякое самопожирание и дав себе клятву, что никогда и ни перед кем не станет оправдываться, полностью принимая ответственность за любые свои грехи. Это был долгий и ухабистый путь… Но он привел ее к тому долгожданному и страшному дню…

…Она с самого начала была уверена, что Валар на ее стороне. Слишком легко она сумела незамеченной проникнуть в штаб. Ее порядком напугал труп Манрока, зияющий разорванным горлом. Но она без труда догадалась, чья это работа и, превозмогая отвращение, оттащила тело подальше в темноту неиспользуемой части лабиринта, где за ненадобностью не было даже подфакельников. Оставалось надеяться, что его обнаружат не раньше, чем при полном обходе, а производить его ежедневно в отсутствие командира часовые едва ли будут с особым усердием.

Йолаф уже ждал ее, и Камрин потряс его вид. Изодранный камзол, следы жестоких побоев и глаза, неистовым блеском горящие на изнуренном лице. В этот миг что-то пошатнулось в ней. Она отперла камеру дрожащими руками и рухнула в объятия брата, закусив край его воротника и зайдясь сухими рыданиями. Несколько секунд он обнимал ее дрожащие плечи, шептал ей что-то ласковое, как в детстве, когда она ждала его из дозоров, боясь ночной темноты и стука плохо затворенного ставня и бегом бросаясь на надсадный скрип ключа в замке. Но Камрин умела быстро брать себя в руки. Все еще глухо всхлипывая, она отстранилась от Йолафа. Провела рукой по его сухой горячей щеке:

- У тебя жар, – прошептала она.

- Пустяки, – отмахнулся брат, – лучше погляди, что у меня есть, – и пошарил за подкладкой лохмотьев камзола, вынимая узкий кожаный сверток, – все получилось, Кэмми, разве это не стоит какой-то жалкой лихорадки?

Камрин стиснула зубы, сдерживая в горле последние судороги плача.

- Я не сомневалась, что все получится. Я знала, что ты сможешь, – она бормотала эти бессмысленные банальности, унимая дрожь, а внутри билось неверие, что все это реально, что их идиотский самоубийственный план все же претворен в жизнь так неожиданно блестяще. Она снова подалась вперед, прижимаясь на миг щекой к груди Йолафа, а потом отпрянула назад и проговорила твердо и деловито:

- Я оставила варга у западного лаза. Это не мой Стриж, я боялась, что его кто-то узнает ненароком. Но зверь неплох – резвый, выносливый и к тому же покладистый. Тебе надо уходить. Скоро начнется снегопад, следы припорошит.

Йолаф усмехнулся уголком губ:

- Полно, малышка. Все давно решено. Сейчас не время перекраивать план к балрогам.

Но Камрин сдвинула брови:

- Не шути этим, Лэф. Тебе и так досталось по первое число. На меня даже не подумают, а вот тебя Сармагат убьет, не разбираясь, просто душу отвести. Не качай головой, я не дура, знаю, что западный лаз тебе узок. Я уж и сама в него еле протискиваюсь. Сейчас снова уложим плащ, как надобно, потом выйдем отсюда, ты схоронись, я же пойду к трупу Манрока и визг подниму. Часовые сбегутся, а я стану орать, что они смертоубийство учинили, командира порешили, бунтом, мол, это пахнет. Потом потребую наружных часовых сюда, совсем разойдусь, дескать, я сама сюда вошла, не таясь, а они не приметили, так немудрено, что и потасовки не слышали, пьянь поганая. Сармагатом грозить буду, ногами топать, браниться. Ты под шум и уходи. Вигге ждет, где условлено, ты к вечеру уже в убежище…

Но Йолаф крепко сжал плечо сестры, и Камрин осеклась, увидев в его глазах то непреклонное суровое выражение, которое всегда означало, что разговор окончен. Эру, как ненавидела она этот взгляд в ранние годы своего юного непокорства…

- Кэмми, а теперь не перебивай, – сухо произнес он, – я тяжелее тебя на добрых сорок фунтов, а варг, как бы вынослив он ни был, уже порядком устал. И еще… сестренка, меня несколько дней трепала горячка. Я дважды терял сознание и не знаю, не случится ли это снова. Плох гонец, который в любой миг может упасть со скакуна вместе со свитком.

- Но Лэф…

- Я сказал, не перебивай, – в голосе рыцаря громыхнул гнев, – я слишком много вынес, чтоб пустить все прахом, Камрин. Сейчас речь не о моей жизни. Мы должны вывезти отсюда свиток, и эта цена вполне приемлема. Мы с тобой достаточно наворотили, сестра, волей или неволей. И мы не вправе сейчас идти на поводу у чувств.

Он говорил отрывисто и спокойно, и с каждым его словом камень, лежащий на сердце Камрин, словно проваливался куда-то ниже, разрывая на своем пути нутро. Но она уже знала, что не переспорит брата. К тому же… что говорить, Йолаф во многом был прав.