Коронованный наемник (СИ) - "Serpent" - Страница 116

Он уже несколько раз приходил в сознание, балансируя на мучительной грани боли и удушья и не зная, сколько времени уже провел в этих равнодушных тисках. Он не привык к неподвижности, он не умел с ней мириться, а потому она пугала его, словно живая душа еще пыталась трепетать в уже умершем теле, какой-то странной, нелепой ошибкой забыв вырваться на волю и теперь обреченная на вечный плен. Беспамятство неудержимо влекло своими покойными объятиями, обещая отдых, но он знал, что нельзя поддаваться его вкрадчивому зову. Смерть всегда говорит устами того, кто верней всего приведет к ней нового гостя. И он держался, держался на скользком обрыве размытой, искаженной действительности, уже не надеясь, что тиски отомкнутся, а попросту из упрямства. В капитуляции нет ничего постыдного. Однажды сдается любой. Но можно сдаться мечу или стальному наконечнику, а уж никак не пыли и отвратительному заунывному скрипу...

Тот же, словно обидевшись на пренебрежение пленника, собрался с силами, длинно, пронзительно заголосил… и вдруг нестерпимый гнет истаял, и смятые, изголодавшиеся легкие разом наполнились пыльным, холодным, пьянящим воздухом. Тьма разорвалась на несколько длинных лоскутов, меж которых тускло мелькнул сероватый свет. Тишина забурлила неясным рокотом, словно он лежал на дне реки, по которой шла флотилия судов. К самому лицу приблизились расплывчатые зеленые глаза, и тут же рокот пропал, заглушенный ясным восторженным воплем:

- Жив!!!

Да, он был жив. Каждый вдох разрывал болью ребра, но уже не отзывался скрипом, и Сарн понял, наконец, что гнусный звук издавал толстый деревянный брус, лежащий прямо поперек его груди и отзывавшийся на скупое стесненное дыхание.

Глаза открывать не хотелось. Достаточно было дышать, просто дышать, не собираясь с силами, не борясь за каждый глоток воздуха. А по лбу и плечам блуждали жесткие умелые пальцы, давно наизусть памятный напев бередил какую-то внутреннюю, потаенную струну, и Сарн знал, что сейчас боль уйдет, а тело снова разорвется на мириады ярких огоньков чистой энергии…

- Брат! Брат, очнись! – Сарн недовольно поморщился, но разомкнул веки, вновь увидев у своего лица зеленые глаза, и на сей раз узнал Тавора. Целитель поймал его взгляд и перевел дух, – ты до смерти нас перепугал, мерзавец! Человек двадцать видели, как твой бартизан прямым попаданием разнесли из баллисты. Шесть часов тебя искали, Эртуил просто волосы на себе рвал, мол, в двух шагах был, а помочь не сумел.

Словно спохватившись, Тавор подал Сарну флягу с водой и взволнованно добавил:

- У тебя ребер несколько треснуло, контузия приключилась, ну и обломками побило, само собой, а по чести легко отделался, мог вовсе сгинуть. Ты как, дышать больно?

Сарн отставил флягу и приподнялся на локтях:

- Справлюсь. Я-то летящий камень видел, рванулся с бартизана прыгать – только далеко ли тут ускачешь, – хрипло проговорил он и откашлялся, болезненно переводя дыхание, а потом непослушной рукой схватил целителя за отворот камзола, – расскажи, что в столице творится? Убитых сколько? Разрушения серьезные есть? – он невнятно сыпал встревоженными вопросами, лицо, только что желтовато-бледное, вспыхнуло лихорадочным румянцем.

- Неугомонный, – в голосе Тавора прозвучал упрек, но целитель покорно сел на край койки и опустил засученные рукава, – твари эти пока молчат. Осадили город и притихли. Потери… бывало куда хуже, брат, восемнадцать человек убитых, наши все живы, раненых много, но ничего, большей частью выкарабкаются. У нас почти всех хоть краем – да оцарапало, хуже всех Рингару пришлось, – Тавор запнулся, сдвигая брови, но потом нарочито бодро продолжил, – прямо в живот болт схлопотал, но ты его знаешь, он, если голову в печь не сунул – почитай, день пропал. Он оправится, не впервой ему. Есть разрушения, частокол покорежен, но Элемир уже руководит восстановлением. Словом, первую атаку выстояли, брат, не томи душу зря.

Сарн сжал зубы, спуская ноги на пол:

- Шесть часов… Подсчет потерь, бреши в укреплениях… Моргот, самые важные часы после боя я провалялся под грудой дров. Отличный дебют для коменданта.

Целитель вскочил, удерживая Сарна за плечи:

- Совсем рехнулся! Я едва ребра твои починил, куда тебе уже не терпится? Всё в крепости своим чередом, все свое дело знают, ничего без твоего присмотра не случится!

Но Сарн уже натягивал тунику:

- Не тревожься, Тавор, – мягко проговорил он, но в голосе ясно слышалось нетерпение пополам с раздражением, – спасибо за заботу, но я и так слишком многое пропустил.

- Грош цена моей заботе, если я тебя сейчас отпущу по рубежам бегать, – Тавор привычно повысил голос, он всегда легко выходил из себя, – этак гляди, возвращение домой ненароком пропустишь!

Однако комендант уже не слушал. На ходу набрасывая пропыленный камзол, он исчез за дверью. Целитель, не задумываясь, рванулся следом, осыпая строптивого соратника отборной бранью, но у самой лестницы его остановил запыхавшийся мальчуган из подручных, и Тавор поспешил в лазарет, продолжая что-то мрачно ворчать сквозь зубы.

…Тон-Гарт казался совсем иным, словно за последние сутки кто-то, забавляясь, небрежно переписал несколько страниц истории города, не озаботившись тем, к месту ли придутся изменения. И теперь мирный патриархальный город был беспорядочно перемешан с воинственной цитаделью, как если бы выкрошившуюся от времени мозаику на скорую руку залатали кусками другой картины. Старинный замок все так же бестрепетно возносил над лесом увенчанный лазорево-зеленым стягом шпиль, и снежный покров тускло серебрился на скатах башенных крыш. А на крышах городских домов снег лежал тем же нетронутым полотном, только темно-серым, запорошенным пеплом и золой. Здесь над крышей булочной поднимался густой дым – торговец не видел в осаде особого основания оставлять горожан без свежих лепешек. А там, на месте гончарной лавки дымились обугленные руины от попадания горящего снаряда. Рыночная площадь была оживлена, как в самый обычный день. Только сейчас ручные тележки поскрипывали под тяжестью свозимых сюда боеприпасов, а звонкие выкрики были голосами перекличек и команд.

Воскресшего из мертвых коменданта встретили ликованием, наперебой уверяя, что никто и мысли не допускал, что тот погибнет так бессмысленно. Но по какой-то особой грубоватой сердечности, по случайно оброненным словам и взглядам Сарн понимал, что его всерьез считали убитым и, похоже, искренне по нему горевали.

Его прежние соратники по Скальному форту до забавного гордились своей службой под непосредственным началом нынешнего коменданта и даже считали себя чем-то вроде особой гвардии. И сейчас они запанибрата хлопали его по плечам, восторженно гомонили, и Сарн, обычно не терпевший фамильярности от крестьян, неожиданно испытал непривычно теплое чувство к этим прежде столь несимпатичным ему людям.

Эльфы на глазах у ирин-таурцев не позволяли себе излишне бурных проявлений радости, но от соплеменников Сарну вовсе не нужно было слов. Ему хватило костоломных рукопожатий, пальцев, до боли сжимавшихся на плече и молчаливых взглядов.

Да, Тавор был прав. Все знали свое дело, ничего не осталось без нужного радения. Бреши в частоколах уже почти были отстроены, пожары потушены, выставлены караулы. Только одно никто не мог сделать вместо него. Некому было за него пройти вдоль ряда погибших…

Сарн впервые взял в руки меч, когда сам был в полтора раза меньше отцовского клинка. С самых юных лет вставший на стезю войны, он пережил много потерь и видел бесчисленное множество смертей. Но прежде он лишь скорбел о павших, отстраненно осознавая, что и сам мог лежать в длинном ряду с мечом у изголовья. Сегодня же каждое неподвижное лицо, каждая пара сложенных на груди рук были личным упреком, отдающим горьким вкусом вины. Некоторых он не знал по именам, других смутно помнил на плацу или построениях, и от этого тоже становилось не по себе. Для кого-то эти люди были всем миром, а для него, приведшего их к этому последнему дню, они так и остались безымянными «потерями».