Дерево лжи - Хардинг Фрэнсис - Страница 25

На прикроватном столике лежала огромная семейная Библия в черном переплете. Фейт много раз просматривала записи рождений, смертей и свадеб на пустых страницах в конце книги. Здесь были ее братья. А теперь к этим именам добавится Эразмус Сандерли — еще одна человеческая жизнь, как муха, раздавленная огромными страницами. По крайней мере, в мерцании свечи он больше не выглядел беспомощным, как на одеяле в библиотеке. Черты его лица казались высеченными из мрамора, не подверженного времени и тлению. Он выглядел алтарем самому себе.

Фейт не хотела уходить от этой безмятежности. Она не хотела покидать отца. Она не знала, что чувствует. Ее эмоции были такими незнакомыми и бурными, что они словно существовали где-то снаружи — будто огромные облака перекатывались и сталкивались над ее головой, а она лишь наблюдала за ними.

Самоубийство. Один из смертных грехов.

— Я не верю, — сказала она ему. — Я знаю, ты бы так не поступил.

Но в чем она теперь вообще может быть уверена? Сколько секретов на самом деле таил ее отец? Что, если он снова принял свой загадочный опиат и бросился со скалы в приступе меланхолии, вызванной опьянением? Фейт слишком устала, чтобы думать, но не думать не могла. Ее разум все время цеплялся за то, что ей было известно и чего она не знала, упуская кусочки головоломки. Теперь она понимала, почему мать солгала о том, где нашли тело. Сломанная шея в лощине выглядела несчастным случаем, неверным шагом в темноте. Кто же станет бросаться с заросшего деревьями неглубокого обрыва, когда поблизости есть скала?

«Но ему даже не нужна скала. У него был пистолет». Фейт подставила кулаки к вискам. «У него был пистолет». Она вспомнила, как он импульсивно потянулся за пистолетом, когда они были на пляже. Он чего-то боялся. А теперь он погиб. Почему ему обязательно нужно было вернуться из поездки по морю до полуночи? И почему он так отчаянно пытался спрятать загадочное растение? Она вспомнила их тайное путешествие с растением на тачке, и у нее появилось ощущение, будто что-то не так. Она снова увидела покрытую каплями конденсата тачку, одиноко лежавшую у развилки дороги. «Но… она должна быть не там. Мы с отцом оставили ее около оранжереи». Полнейшая неопределенность в ее голове сформировалась в подозрение.

Туман уже отступил, когда Фейт снова вышла из дома, чтобы повторить свой утренний путь. И точно, у развилки лежала тачка. «Может, это ничего и не значит. Прайт мог встать пораньше и передвинуть тачку». Она продолжала идти, свернув на дорожку, ведущую к вершине утеса. Подъем был неровный и каменистый. Дорожка разделялась пополам, как раздваиваются потоки воды во время дождя. Она добралась до заросшей травой вершины, и легкий ветерок раздул ее плащ. Взглянув вниз, Фейт увидела, как неглубокие полумесяцы волн расчесывают своими пенными пальцами берег. Прямо внизу, посередине склона, черное дерево, поймавшее ее отца, стало колыхаться, словно заманивая ее к себе. Здесь дорожка была затоптана. Фейт наклонилась и всмотрелась. Недалеко от края обрыва в грязи виднелась какая-то вмятина. Это мог быть след палки или ребра ботинка, но его вполне могло оставить и колесо тачки.

Когда Фейт вошла в гостиную, дядюшка Майлз поднял глаза от книги, и его нахмуренный лоб слегка разгладился.

— Как дела, Фейт?

Она не могла ответить ничего приятного или веселого.

— Дядюшка Майлз… могу я спросить тебя кое о чем? Ты говорил, когда… когда отца не пустили на раскопки, кто-то дал ему письмо.

— Да… — Дядюшка Майлз горестно поднял брови и закрыл книгу. — Причем оно весьма огорчило его. Предполагаю, мы никогда не узнаем, кто его написал.

— Оно было без подписи?

— Похоже на то. Твой отец требовал сказать, кто его написал. Внезапно все вокруг стали его врагами, и он ничего не желал слышать. Бен Крок нашел письмо в своей дневной почте и отдал отцу, но сказал, что больше ничего не знает.

— Что там говорилось?

— Твой отец никому не позволил его прочесть. — Дядюшка Майлз покачал головой. — По пути домой он продолжал утверждать, что кто-то следил за ним, кто-то его предал, читал его бумаги. А когда мы вернулись домой… он бросил письмо в огонь.

— А вот и ты, Фейт! — Миртл находилась в гостиной с портнихой. — Вот черное батистовое платье, которое тебе подойдет, если его немного расставить и перешить на тебя.

Фейт уставилась на небрежно брошенный на кресло наряд. Судя по всему, его уже носили. В этом платье уже кого-то оплакивали.

— Мама… я могу поговорить с тобой?

— Разумеется, — рассеянно ответила Миртл, не поднимая глаз от альбома с моделями, демонстрирующего элегантных женщин в траурных платьях, отделанных крепом. Она ткнула пальцем в изображение нужного фасона и передала альбом портнихе. — Вот это, модного кроя. Я никак не могу отказаться от такого кринолина. И вы уверены, что мы не можем использовать блестящий шелк? Неужели все должно быть таким тусклым и скучным? — В крепе и правда было что-то замогильное. Казалось, он высасывает свет.

Портниха заверила ее, что других вариантов нет, и Миртл смирилась.

— И все такое дорогое, — тихо пробормотала Миртл себе под нос. — Но мы должны соблюсти все приличия. Миссис Веллет, наверняка где-то на Вейне должен быть старый креп по сниженной цене?

— Я наведу справки, мадам… но люди не любят держать его дома, когда траур заканчивается. Говорят, это к неудаче. Кроме того, мадам, креп служит недолго. Он быстро изнашивается, а то и вовсе разваливается, если его постирать или если попасть в нем под дождь.

— Мама, пожалуйста, можно поговорить с тобой наедине? — Фейт не могла сдержать нетерпение.

— Да, Фейт, конечно. Как только с тебя снимут мерки.

Фейт пришлось стоять, стиснув зубы, пока на нее прикидывали бомбазин,[11] затем легкую полушерстяную ткань, черные ленты и обмеряли ее сантиметром. Она была вынуждена слушать, как мать препирается и пытается лавировать между крайней расточительностью и поразительной скаредностью. Да, ей, безусловно, нужен черный шифоновый зонт. Но нет, украшения из черного стекла вполне подойдут вместо гагатовых. Да, ей совершенно точно нужен капор с дополнительными лентами. Но нет, семье совершенно ни к чему избыток черной одежды, они покрасят в черный кое-что из имеющихся вещей. Наконец портниха ушла.

— В чем дело, Фейт? — Миртл секунду рассматривала дочь. — Ты совсем бледная! Попрошу миссис Веллет принести тебе немного бульона.

— Я хотела поговорить с тобой насчет отца и его падения с утеса…

Крайняя обеспокоенность резко схлынула с лица Миртл. Она быстро подошла к двери, открыла ее и снова закрыла.

— Ни слова, — твердо и спокойно произнесла она.

— Но…

— Ни слова об утесе — в моем присутствии или в присутствии кого бы то ни было еще.

— Я нашла следы на вершине, — настойчиво продолжила Фейт. — Я думаю, случилось что-то ужасное…

— Это не имеет значения! — взорвалась Миртл. Она закрыла глаза и испустила долгий вздох, а затем продолжила тихо, но едва сдерживая волнение: — Я знаю, тебе трудно это понять, но сейчас имеет значение только то, как все это выглядит со стороны. У нас есть наша версия. Она и есть правда.

Фейт поглотила волна разочарования и отвращения. Зачем она вообще стала говорить с матерью? Чего она ожидала? Что еще могла рассказать Фейт? О пистолете, о том, как ее отец хотел вернуться домой до полуночи, о его отчаянном стремлении спрятать загадочное растение… Она ничего не могла рассказать, не раскрыв тайны отца. Выходя из комнаты, Фейт оглянулась и увидела, как Миртл примеряет черную бархатную ленту на шею. В этот миг Фейт ненавидела свою мать.

Ближе к вечеру явился Клэй с фотоаппаратом, треножником и чемоданчиком с химикатами. Его сын Пол, запыхавшись, тащил разнообразные подставки следом за отцом. Им предстояло сделать фотографию на память, семейную фотографию. Возлюбленный отец со своей семьей. Снимок, который они будут показывать друзьям и родственникам, открытка, которую можно послать знакомым. Фейт вспомнила, как Пол Клэй в лавке показывал ей посмертные фотографии и наблюдал за ее реакцией. Сейчас он не проявлял никакого желания встретиться с ней взглядом, так же как и Фейт.