Дерево лжи - Хардинг Фрэнсис - Страница 12

— Но, Клэй, а как же останки вымерших животных? — возразил Ламбент. — Мастодонт! Огромный пещерный медведь! Туры! Динозавры!

— Все погибли во время Всемирного потопа, — тотчас без колебаний ответил Клэй, — или во время других подобных катаклизмов. Господь много раз находил целесообразным очистить мир, населяя его всё новыми видами.

— Но ископаемые… большинству из них как минимум десятки тысяч лет, то есть они существовали задолго до Потопа…

— Это невозможно. — Клэй был непреклонен. — Благодаря Священному Писанию мы знаем, сколько лет миру. Ему не больше шести тысяч лет.

Самый пожилой джентльмен одобрительно кивнул при этих словах. Другие мужчины притихли и пришли в замешательство. Клэй обратил внимание на повисшую тишину.

— Доктор Джеклерс, — воззвал он, — вы же утверждали то же самое! Я помню, как вы беседовали на эти темы с моим отцом…

— Возможно, беседовал лет десять назад. — Доктор Джеклерс тоже выглядел смущенным. — Клэй… в последние десять лет все изменилось.

Фейт, будучи дочерью естествоиспытателя, знала, о чем речь. Мир изменился. Его прошлое изменилось, а вместе с ним и все остальное. Когда-то давным-давно все знали, что земля была сотворена за неделю и человек — венец вселенной, а миру не больше нескольких тысяч лет. Но потом ученые выяснили, сколько времени требуется камню, чтобы стать слоеным, как тесто. Были найдены ископаемые и странные человеческие черепа неправильной формы с покатыми лбами. А когда Фейт стукнуло пять лет, миру явилась книга под названием «Происхождение видов»,[7] и он сотрясся до основания, словно лодка, наткнувшаяся на мель. Так начало разворачиваться неведомое прошлое. Десятки тысяч, сотни тысяч, даже миллионы лет… и чем глубже уходили темные века, тем более жалким выглядело человечество. Оно не было сотворено в самом начале, и весь мир отнюдь не был преподнесен ему в дар. Нет, оно явилось последним, а его предки выбрались из ила и ползали по грязи.

Библия не лгала. Каждый добропорядочный набожный ученый это знал. Но камни, ископаемые и кости тоже не лгали, и, судя по всему, они собирались рассказать совсем другую историю.

— Истина не изменилась! — воскликнул седовласый тощий старичок. — Изменилось лишь мнение о ней сомневающихся! Среди нас находится преподобный Эразмус Сандерли, чье величайшее открытие является неоспоримым доказательством правдивости Евангелия!

Все взгляды обратились на отца Фейт, который не осмеливался поднять глаз.

— Я был одним из первых, кого пригласили проверить его нью-фолтонскую находку, — продолжил пожилой джентльмен. — Когда я взглянул на нее и увидел человеческое плечо и следы растущего из него крыла, я испытал… благоговейный трепет. Я сразу же понял, что это. «Это, — воскликнул я, — древний нефилим, и он не менее настоящий, чем я сам. Клянусь своей репутацией!»

Щеки преподобного дернулись при слове «репутация». Фейт искренне ему посочувствовала. Сначала она обрадовалась, что у ее отца есть такой пылкий сторонник, но заявление пожилого джентльмена было слишком эмоциональным, и она занервничала.

— Мои дорогие друзья, — произнес Ламбент, — не думаю, что всем гостям интересна эта тема.

Вскоре общество разделилось. На какое-то время в воздухе повисла натянутость, гости вели себя нарочито вежливо. Общество дам было, безусловно, приятным, но теперь джентльменам не терпелось, чтобы леди ушли пить чай и они могли спокойно и без стеснения обсудить научные вопросы.

С упавшим сердцем Фейт пришлось уйти вместе с остальными дамами. «Это твое будущее, — произнес жестокий голос в ее голове. — Уходить с интересных разговоров, потому что тебе не позволено на них присутствовать».

В коридоре ее внимание привлекла открытая дверь. За ней виднелась крошечная комнатка, пропахшая пылью и формальдегидом. Дневной свет из высоких окон отражался на застекленных шкафчиках и в глазах чучел. Кунсткамера, обитель натуралиста. Фейт бросила взгляд на Миртл и других дам, никто из них не обращал на нее ни малейшего внимания. Ощутив укол возмущения, она услышала знакомый мотив в ушах: «Если мне нельзя есть за столом, я могу подобрать объедки». Девочка скользнула в маленькую комнату, беззвучно прикрыв за собой дверь.

Фейт обошла помещение, с восхищением разглядывая полку за полкой. Птичьи яйца. Бабочки. Сушеные шкуры ящериц и крошечных крокодильчиков, растянутые на булавках. Похожие на бумагу остатки плотоядных растений с острыми зубами-шипами или тычинками-языками. Каждый образец был аккуратно подписан крошечными буквами. Чучело мангуста навеки застыло в объятиях черно-желтой змеи. Цвет и узор чешуек напомнил Фейт об отцовской змее.

Рассматривая экспонаты в самом большом шкафу, она почувствовала странное ощущение в животе. Чучело барсука-альбиноса стояло между куском янтаря с застывшей в нем мухой и жутковатым корнем, напоминающим человека. В огромной банке, погруженные в вечный сон, плавали сросшиеся близнецы-поросята. «Курьезы природы», — гласила табличка. «Вот что я такое, — подумала Фейт, и ее затошнило. — Маленький женский мозг, в который слишком много всего втиснуто. Может, в этом и моя проблема. Может, именно поэтому я не могу перестать выслеживать и подслушивать».

Едва Фейт украдкой вышла из комнаты в коридор, как появилась Миртл с нетерпеливо поджатыми губами.

— Что тебя задержало?

— Прости, мама, я заблудилась… — Фейт умолкла и удовлетворенно подметила, что раздражение матери сменилось усталым смирением.

— Нет времени бродить попусту и витать в облаках. — Миртл поправила жесткий воротничок Фейт. — Эти «леди» будут оценивать нашу семью, так что очень важно произвести правильное впечатление. Мы не должны выглядеть заискивающе. Если мы позволим им вести себя с нами покровительственно, к завтрашнему дню весь остров будет вести себя с нами так же.

Фейт вслед за Миртл вошла в гостиную с зелеными обоями, где сидело около полудюжины леди. Перед ними стоял серебряный чайный сервиз. В камине жарко пылал огонь. В сравнении с трофейным залом здесь было душно, воздух казался спертым. В плетеном кресле у камина сидела дама, которую Фейт раньше не видела. По-королевски высокий лоб, пышные светлые волосы, собранные в узел. Она зябко куталась в плед.

— Пожалуйста, прошу вас, входите, чтобы слуга мог закрыть дверь. Теплее всего у камина. Меня зовут Агата Ламбент. — У нее был глубокий приятный голос, но интонация каждого предложения трагически падала вниз, словно под собственной тяжестью.

Оставшиеся в трофейной комнате сейчас наверняка отпустили поводья беседы. Здесь, в гостиной, дамы тоже почувствовали свободу и стали более раскованными, заполнив не занятое мужчинами пространство. Хоть и незаметно для глаз, но они раскрылись, как цветы… или как складные ножи. Фейт почувствовала, как мать лихорадочно пытается оценить присутствующих. Каждая занимает свое место на невидимой иерархической лестнице. Легко понять, что герцоги значительно выше тебя, а горничные намного ниже. Но были тысячи других ступенек, некоторые едва отличались по высоте, и Миртл всегда стремилась определить место каждого с ювелирной точностью.

Голубые глаза Миртл порхали по комнате и ее обитательницам. Миссис Ламбент говорила на таком же чистом английском языке, как и сами Сандерли, но в приветствиях остальных леди слышался легкий акцент. Платья местных дам были хорошего качества, но фасоны безнадежно устарели. Большинство из них носили кринолины в форме колокола, которые были в моде несколько лет назад. Миртл же была одета в наимоднейший кринолин, плоский спереди.

С внутренним содроганием Фейт наблюдала, как Миртл уверенно плывет по комнате, делая книксены вежливо, но чуть свысока. Она поняла, что ее мать претендует на позицию пониже, чем у миссис Ламбент, но повыше, чем у остальных дам. Может быть, все эти дамы и являются важными персонами на Вейне, но все они провинциалки.

— Как мило было с вашей стороны пригласить нас! — сладкоголосо произнесла она, подойдя к миссис Ламбент. «И как любезно было с нашей стороны принять ваше приглашение», — продолжили ее манеры.