На языке мертвых - Набоков Владимир Владимирович - Страница 23

— Шутка или угощение, — произнес тихий слабый голосок. По ту сторону двери стояла старательно наряженная ведьма, ее черный костюм дополняла теплая черная шаль и черные перчатки. В одной руке — старая метла, в другой — сумка.

— Тебе придется подождать минутку, — крикнул он из-за двери, стараясь встать с дивана, опираясь на палку. Боль. Хорошо, хорошо. Он взял полный пакет конфет со столика и уже был готов высыпать все его содержимое на даму в черном. Но тут за трупно-желтым гримом он узнал ее. Осторожно. Не стоит делать ничего особенного. И не надо ничего говорить о красных домах с черными ставнями. Ничего об улице Эш.

Вырисовывавшаяся на тротуаре фигура взрослого лишь сгущала краски. Нужно обеспечить безопасность последнему оставшемуся в живых ребенку — подумал он. Но, может, были и другие, хотя он видел только брата и сестру. Осторожно. Сделай вид, что ты не знаешь ее; в конце концов она не в том костюме, который надевала два года подряд. Главное — не говори ничего, сам знаешь о ком.

А что случится, если он невинно спросит о том, где ее братик в этом году? Может, она ответила бы: «Его убили», или «Он умер», или просто «Его нет» — это зависит от того, как родители объяснили ей то, что произошло. В любом случае ему не надо этого знать.

Он открыл дверь, чтобы протянуть конфеты, и вежливо сказал:

— Держи, моя ведьмочка. — Последнее слово вырвалось само собой.

— Спасибо, — ответ прозвучал в такт с ее дыханием, с тысячей дыханий страха и опыта. Так ему показалось.

Она развернулась и, спускаясь по ступенькам, задела метлой одну из них. Старая полусгнившая метла, которую пора выбрасывать. Замечательная вещь для ведьмы. Еще ее удобно использовать для того, чтобы держать ребенка в повиновении. Уродливая старая метла стоит в углу, подходит для наказания, всегда рядом, ребенок всегда видит ее до тех пор, пока она не превращается в страшный образ, преследующий детей во сне. Мамина метла.

Когда девочка с мамой исчезли из виду, он закрыл дверь в мир и, пережив эти напряженные минуты, был рад одиночеству, которое некоторое время назад пугало его.

Темнота. Кровать.

Он не мог спать, но видел сны. Гипнотические страхи вошли в его сознание, гротескная последовательность образов, напоминающих зловещие обрамления страничек юмора из старых журналов. Невероятно искаженные лица, раскрашенные в яркие цвета, весело проносились перед его мысленным взором — все это помимо его воли. Их сопровождали странные звуки, которые, казалось, исходили из зоны, расположенной где-то между его мозгом и залитой лунным светом спальней. Гудение полувзволнованных, полуиспуганных голосов заполняло его воображение, то и дело раздавались четко различимые крики, которые пользовались его именем для оправдания звуков. Это был абстрактный образ голоса его матери, лишенный всего живого. Поэтому его невозможно было опознать, и он оставался чистой фантазией. Голос звал его по имени из дальней комнаты его памяти. «Самуэль!» — кричал он с пугающей настойчивостью неизвестного происхождения. А затем вдруг: «Шутка или угощение!» Слова отдались эхом, меняя смысл, по мере того, как они погружались во тьму: «Шутка или угощение!» — там, на улице, — мы встретимся, ясени, ясени! Нет, не ясени, другие деревья. Мальчик прошел мимо кленов, они скрыли его. Знал ли он, что машина ехала за ним в ту ночь? Паника. Нельзя потерять его теперь. Нельзя потерять. Он стоял на той стороне улице. Милые деревья. Хорошие старые деревья.

Мальчик обернулся, он держал в руке спутанную паутину из нитей, к концам которых были привязаны звезды, мальчик начал передвигать светила, словно это были бумажные змеи, игрушечные самолетики или летающие марионетки, уставившись в ночь и моля о помощи, которой не было. Мамин голос вновь зазвучал, потом он слился с другими голосами, превращаясь, в единое мрачное бормотание уносящихся вдаль мертвых голосов. Ночь Мертвецов. Все умершие беседовали с ним одним и тем же голосом.

«Шутка или угощение», — говорили они.

Но это не было частью его бреда. Казалось, слова возникали внутри него, их звук тревожил его полусон и освобождал его от отвратительного веса. Стараясь не повредить ногу, он поднялся с пропитанного потом постельного белья и встал на прочный пол. Это вроде бы успокоило его. Но потом:

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— Шутка или угощение.

Это снаружи. Кто-то на крыльце.

— Иду! — крикнул он в темноту, звук собственного голоса разбудил его, заставив понять абсурдность того, что он только что сказал. Неужели месяцы одиночества наконец сказались на его рассудке? Прислушайся внимательно. Может, больше ничего не произойдет.

Шутка или угощение. Шутка или угощение.

«Шутка», — подумал он. Но тогда ему придется спуститься вниз, чтобы проверить. Он представил себе, как игриво засмеется форма форм, убегая в темноту, как только он откроет дверь. Все же ему стоит поторопиться, если он хочет поймать их. Чертова нога! Где же эта палка? Потом он нашел в темноте свой халат и набросил его на голое тело. Теперь придется бороться с мерзкими ступеньками. Повернуть направо. Нет, это предупредит мое появление. Разумно.

Учитывая неблагоприятные обстоятельства, мешавшие ему, он спустился довольно быстро. Ему мешал ночной мрак. Мрак ночи. Смерть ночи. Ночь Мертвецов.

Со странной оживленностью калеки он спустился по лестнице, всегда выставляя палку на ступеньку вперед для опоры. «Сконцентрируйся», — приказал он сознанию, которое начало путешествовать по необычным местам в темноте. Осторожно! В этот раз чуть не упал. Наконец он добрался до нижней ступеньки. Исходящий с крыльца звук, похожий на мягкий взрыв, прошел сквозь стену. Хорошо, они все еще там. Он мог поймать их и понять, что действительно вообразило себе его сознание. Усилия, которые он приложил, чтобы спуститься по лестнице, оставили его в состоянии неуверенности в чем бы то ни было.

Он повернул замок над ручкой и толкнул дверь, стараясь, чтобы промежуток между двумя этими действиями был как можно короче. Холодный ветер ворвался в открытое пространство, пробираясь мимо него и влетая в дом. На крыльце не было и следа мальчика-дьяволенка. Постой, вон он.

Ему пришлось включить свет, чтобы разглядеть. Прямо напротив двери лежал разбитый фонарь, вдавленный в мягкий каркас, разлетевшийся на сотни осколков, лежащие то тут, то там на крыльце. Он открыл дверь шире, чтобы лучше все рассмотреть, и быстрый ветер захватил дом, пролетев над его головой на своих леденящих крыльях. Какой сильный порыв, закрой дверь. Закрой дверь!

— Маленькие негодники, — отчетливо сказал он, пытаясь привести мысли в порядок.

— Кто это? — произнес голос за его спиной.

На верхнем этаже. Гномоподобный силуэт. Кажется, он что-то держит в руке. Оружие. Что ж, в конце концов у него есть палка.

— Как ты попал сюда, малыш? — спросил он, хотя не был уверен в том, что перед ним ребенок: слишком странный голос был у неизвестного создания.

— Сам малыш, сынок. Таких понятий нет там, откуда я пришел. Нам не до игрушек. Просто я в маске.

«Как ты попал сюда?» — повторил он свой вопрос, все еще надеясь завести нормальный разговор.

«Сюда? Я уже был здесь».

«Здесь?» — спросил он.

«Нет, не здесь. Там-та-а-а-ам», — силуэт показал на окно второго этажа, на небо, похожее на калейдоскоп. «Разве это не прекрасно? Нет детей, нет ничего».

«Что ты имеешь в виду?» — вдохновенно спросил он — обычное состояние сна сейчас было тем единственным, что не давало ему сойти с ума.

«Имею в виду? Да ничего я не имею в виду, дружочек».

Двойное отрицание — подумал он, — успокоившись от того, что столкнулся с реальным миром грамматики. Двойное отрицание: два пустых зеркала, отражающих пустоту друг друга, чтобы сделаться могущественней, ничто, отменяющее ничто.

«Ничто?» — повторил он с вопросительной интонацией.

«Ну да, туда ты и отправишься».

«Как же я это сделаю?» — спросил он, крепко сжимая палку, чувствуя кульминационный момент в его противостоянии.