Самый лучший демон. Трилогия (СИ) - Снежинская Катерина - Страница 24

Она наклонилась над Даном, глядя в распахнутые глаза, которые не тревожил яркий, лунный свет. Осторожно, кончиком пальцев, стерла слезу с его щеки. Кожа была теплой, живой. Лекарка коснулась своих мокрых пальцев губами — соленые.

Плачущий демон. Умирающий демон.

«…но теперь-то я здесь…»

«…когда ты на меня так таращишься, я…»

«…ладно, маленькая, спи…»

И кружка горячего чая. Это так мало, почти ничто. А, может, больше и не бывает?

Она не молилась. Арха просто звала.

Отсюда, с вершины холма долина внизу напоминало море. Девушка его не видела никогда, но ей казалось, что оно должно быть именно таким. Под порывом ветра длинные стебли трав пригибались к земле, катясь темными, желтовато-зелеными волнами. Они жили, играли, порой обнажая серебристо-сухую изнанку.

Мать, одетая все в тоже простое белое платье, опиралась спиной на старый, вросший в землю дольмен[3]. И плела ромашковый венок. Цветы рассыпались на ее коленях. Светлые лепестки почти сливались с подолом, и от этого мерещилось, что ромашки Богиня берет из воздуха.

— Хорошо здесь, правда? — спросила она, поднимая лицо, закрытое покрывалом. — Люблю я тут посидеть. Уютно, знаешь ли, на собственной могилке, приятно так.

— На могиле? — тупо переспросила ведунья, разглядывая камни за ее спиной.

Они были старые, отесанные ветром и дождями, со сглаженными, будто специально сточенными, углами. На верхнем валуне высечены не то какие-то рисунки, не то письмена. Но они стерлись от времени. Да и зеленоватые пятна лишайника и мха мешали разобрать то немногое, что еще осталось.

— А то, — хмыкнула Мать, подхватив цветок, упавший с колен на траву.

У Нее были удивительно ловкие пальцы. Тонкие стебли переплетались между собой не в простой венок, а в кружево, которое превращалось в корону, увенчанную белоголовыми ромашками.

— Когда Свет-то с Тьмой начали мир делить, мне в нем места не оказалось. Вот они, чтоб не обиделась, и поставили каменюку. Мол, мы тебя помним и ты с нами. Мысленно, конечно. А сейчас, вздорная старуха, не мешайся под ногами, кышь отсюда! Вон как с родной-то матерью. Как это там у вас? Устраняют конкуренцию? И это правильно. Вдруг кто подумает, что это я, а не они тут самые сильненькие? Я — ересь, видали? И во Тьме, и во Свете — ересь. Нету меня. А кто верит, что даже в камне жизнь есть, тот, значит, заблуждается.

Она фыркнула, но не сердито, а, скорее, насмешливо. Мол: «Вон что дети-то чудят!». Арха тряхнула головой, прогоняя разморенную одурь. Не ей было Богиню перебивать, но время уходило. Его и так почти не осталось.

— Мать, прошу…

— Девочка-девочка, — белое покрывало колыхнулось, — Зачем? Он же никто тебе. Демон, во Тьме рожденный и в нее же идущий. Ты же вовсе другая. Да и не знаешь ты о нем ничего. Думаешь, он весь такой принц распрекрасный? Стоит ли он того? Что тебе до него, мимо прохожего?

— Слезы…

Ведунья, чувствовала, что еще немного — и она сама разревется. Пришлось сглотнуть, проталкивая ежистый ком. В горле как будто репейник застрял — горький и колючий.

— Да мало ли он от чего плакал? От боли может.

— Они от боли не плачут.

— Ой, много ты знаешь, — снова фыркнула Богиня, ловко перетягивая готовый венок белой ленточкой — и впрямь вышла корона. — Что же вы делаете то с собой, дети? До чего вы себя довели, если вам стоит одно только слово ласковое сказать — и вы уже все за него отдать готовы?

— Мать, прошу тебя, не отворачивайся! Я…

— Да что ты, Ара! Когда я от детей своих отворачивалась? Это дети родителей бросают, никак не наоборот. Конечно, если в мире есть хоть капля справедливости.

Она погладила девушку по щеке. У ведуньи мелькнула мысль, что она не помнила, чтобы садилась рядом с Матерью. Но мелькнула — и пропала. Гораздо важнее сейчас была рука Богини, которая, как и ее голос, тоже постоянно менялась, была то старой, то молодой. И все равно она оставалась бабушкиной рукой — родной, знакомой. Арха невольно потянулась к ней, прижалась. Натруженная, мозолистая ладонь пахла травами и хлебным мякишем.

— Ты вернешь его?

— Глупенькая, да ты сама все уже сделала, — Она мягко убрала упавшую прядь волос у лекарки с лица. — Но ведь ты знаешь, такое только один раз и получается. Ни второй раз не спасешь, ни обратно все не переиначишь. Жизнь-то у тебя одна, другой не будет.

Ведунья, шмыгнув носом, решительно кивнула.

— Ох, девочка ты моя, как же теперь, а? Дурочка, было бы за что…

— Я не знаю, Мать, я, правда, не знаю. Просто…

— Просто если бы ты этого не сделала, то жить и вовсе не зачем, да? Да только откуда же тебе знать то, что там дальше то было бы? Я уж тебе раз говорила, что ты совсем чуток не дотерпела. Мир наш седой скоро совсем станет, вот только ничего в нем не меняется.

— Мать, раз ты начало всему, то и любовь родила ты же.

Арха, наконец, посмотрела на Ее лицо, закрытое покрывалом. Мать рассмеялась звонким, молодым смехом, легонько шлепнув лекарку по руке.

— Ну, языкастая! Ну, наглая! Вот она кровь-то человеческая! Ладно, что выбрала, то выбрала. Только я еще об одном скажу. То, что ты себя с ним связала, еще не значит, что и он тем же ответит. И вообще это ничего не значит. Кроме того, что ты его сейчас Тьме не отдала, понимаешь?

Девушка опять только кивнула, пряча глаза. Глупо все было, стыдно. Вот только и вправду — как дальше то жить, если сейчас сделать, что разум требует?

— Девочка-девочка, сколько ж боли-то… — Она сама себя оборвала, махнув рукой.

— Ничего, я выдержу, — Арха закусила губу и вздернула подбородок, словно перед ней уже плаха выросла.

— Да ты что? Думаешь, я пророчествую, будущее вижу? Нет его, будущего-то! Нет, Ара! Вы сами его своими руками делаете. А то, что я сказала — это так, опыт… Вы, девочки мои, сами себе муки приносите. Ни один враг такого не выдумает, что вы придумываете. Но это не значит вовсе, что и по-другому быть не может. Кто знает, вдруг ты сделала тот самый выбор? Ладно, ступай. Счастье тебе. Может, оно и сложится.

Теплый ветер дохнул в лицо запахом нагретой травы, растрепал ромашковую корону…

Веки демона медленно опустились, словно он засыпал. Полукруглые тени от длинных ресниц легли на скулы. И вдруг резко, неожиданно, глаза распахнулись. Его зрачок был огромным, почти круглым.

— Арха? — прошептал он.

Ведунья улыбнулась, чувствуя, что губы у нее дрожат. Демон наощупь нашарил ее руку и их пальцы переплелись. Хаш-эд сжал сильно, не отпуская. И снова закрыл глаза. Лекарка наклонилась, прислушиваясь к ровному, спокойному, сонному дыханию. Рогатый спал, просто спал.

— Надо бы его в постель отнести, — сказала ведунья тихо, словно боялась его разбудить.

Шавер, как-то странно глядя на нее, медленно кивнул, будто что-то соображая. Арха передернула плечами. Что тут соображать было? Первая она что ли, кто глупости творит во имя непонятно чего? Это уж потом сказители такие поступки «любовью» называют, а иначе совсем уж дурь выходит. Какая тут любовь, когда они, действительно, «мимо прохожие»?

Утром, накормив ведунью вкусным и плотным завтраком, нянюшка сообщила, что Арха вполне может погулять в саду. На робкие возражения, что вместо прогулки она бы, лучше, навестила Адина, да и Дана неплохо бы было увидеть, бесса сообщила, что лорда о желании лекарки оповестят. А наносить визиты в столь ранний час молодым людям, даже если и пациентам, даже если она и лекарь, неприлично. В общем, ведунью, почти против ее воли, выпихали на ознакомительную экскурсию по саду.

Не сказать, что она сильно сопротивлялась. Правда, и тут девушку за каждым кустом поджидала тоска. Наверняка, это место было великолепно летом. Но зимние красоты быстро надоели. Статуи и фонтаны закрывали короба, напоминающие грубо сколоченные гробы. Сам садик оказался на удивление небольшим, огороженным с трех сторон глухими стенами, а с четвертой — домом. Поэтому ведунье только и оставалось, что бесцельно кружить по дорожкам, волоча за собой как шлейф полы длинного, ей не по росту, плаща.