И цветы расцвели... - Раджниш Бхагаван Шри "Ошо" - Страница 50

Сдача подобна любви - поэтому я всегда говорю, что только лю­бящие могут стать саньясинами, потому что им знакомо, что значит отдаваться другому.

Любовь - это первый шаг к Божественному. Сдача - последний. Из этих двух шагов и состоит путь.

Но вы боитесь. Вам хочется самому контролировать свою жизнь; даже более того: вы хотели бы контролировать жизнь других людей тоже. Отсюда бесконечные ссоры между женами и мужьями - по­стоянные споры, конфликты. В чем этот конфликт? Конфликт в сле­дующем: «Кто над кем будет доминировать? Кто кому будет при­надлежать?» Это должно быть определено в первую очередь.

Отдаваться и доминировать - вещи полностью противополож­ные. Когда вы доминируете над кем-то, страха нет. Когда вы любите кого-то, появляется страх, потому что в любви вы отдаетесь друго­му, даете ему полную власть над собой. Он волен причинить вам боль, волен отвергнуть, волен сказать «нет». Вот почему вам удоб­нее жить на два процента, а не на сто процентов. На девяносто во­семь процентов вы мертвы, бесчувственны. А бесчувственность, черствость у общества в большой цене. Чем более вы бесчувствен­ны, тем более уважаемы в обществе.

Известен такой случай из жизни Локманьи Тилака - одного из крупных политических лидеров Индии, предшественника Ганди. Он жил в Пуне и был главным лицом Индии, - так вот, о нем говорят как о человеке высокой дисциплины, а дисциплинированные люди всегда мертвы, потому что дисциплина - не что иное, как добро­вольная черствость. Однажды, когда он сидел в офисе, где издава­лась его газета «Кесари», ему доложили: «Ваша жена умерла, при­езжайте домой!» Услышав это, он взглянул на часы за спиной и сказал: «Но еще рано. Мой рабочий день заканчивается в пять».

Подумайте об этом. Какая здесь может быть близость, какая лю­бовь, какая забота и участие? Этого человека интересует его работа, интересует время, а не любовь. В это невозможно поверить: чтобы человек, узнав, что умерла его жена, посмотрел на часы и сказал: «Еще рано. Мой рабочий день заканчивается в пять». И чудо из чу­дес в том, что именно этот эпизод из его жизни очень ценят биогра­фы. Они говорят: «Какая преданность стране! Вот каким должен быть дисциплинированный человек». Они считают это отсутствием привязанности. Это не отсутствие привязанности. Это не предан­ность чему бы то ни было. Это просто черствость, бесчувственность. И как может тот, кто равнодушен к собственной жене, быть нерав­нодушным к целой стране? Это исключено.

Помните, если вы не можете любить одного человека, вы не мо­жете любить человечество. И это может быть ловушкой. Те, кто не способен любить людей - ведь любить кого-нибудь опасно - счита­ют, что они любят человечество. А где это человечество? Где на не­го можно посмотреть? Это не более чем слово. Человечества не су­ществует в природе. Куда бы вы ни пошли, вы встретите живых людей. Жизнь - это люди, а не человечество. Жизнь всегда вопло­щается в человеке, в личности. Общество, страна, человечество - всего лишь слова. Где общество? Где страна, родина? Вы не можете любить мать — и утверждаете, что любите родину? Одно из двух - неправда. Но какое красивое слово - родина. Не волнуйтесь за ро­дину, потому что родина - это ничто, это лишь плод вашего ума. Это ваше собственное эго

Вы можете любить человечество, родину, общество - и при этом быть неспособными любить человека. Потому что человек создает трудности. Общество не создает трудностей, потому что оно - всего лишь слово. Ему не нужно отдавать себя. Вы можете повелевать словом, вымыслом, но невозможно повелевать человеком. Невоз­можно повелевать даже маленьким ребенком, потому что у него есть собственное эго, собственный ум, он делает все по-своему. Практически невозможно повелевать жизнью, но легко повелевать словами - потому что с ними вы наедине.

Тот, кто не способен любить человека, начинает любить Бога. Он даже не понимает, что делает.

Говорить с человеком, общаться с человеком - непросто. Для этого необходимо умение, необходимо любящее сердце, знающее сердце, чуткое. Только тогда можно соприкоснуться с человеком, потому что соприкоснуться с человеком означает вступить на очень опасную арену: там пульсирует жизнь. И каждый человек настолько неповторим, что это нельзя делать механически. Нужно быть очень бдительным и внимательным. Если вы любите кого-то, вы должны стать более восприимчивым, только в этом случае возникает пони­мание.

Но любовь к богу, который сидит где-то на небесах, может быть только монологом. Пойдите в любую церковь - люди там обраща­ются в никуда. Они такие же сумасшедшие, как и пациенты псих­больниц, разница лишь в том, что один вид сумасшествия признает­ся обществом, а другой - нет. Пойдите в психбольницу - вы увидите людей, которые разговаривают сами с собой. Они не только говорят, они еще и отвечают что-то. Они имитируют диалог: на самом деле, это монолог. Потом пойдите в церковь или в храм - люди там обра­щаются к Богу. Это тоже монолог, но когда они окончательно схо­дят с ума, они начинают играть обе роли они что-то говорят - и са­ми же отвечают, воображая, что им ответил Бог.

Вы не сможете это делать, если не научитесь любить человека. Если вы любите человека, постепенно один человек становится две­рью в Целое. Но начинать нужно с человека, с малого, с одной час­тицы. Невозможно сразу совершить скачок. Река Ганг не может просто впасть в океан. Она должна брать начало в Ганготри, ма­леньком ручейке, потом она становится все шире и шире, больше и больше и, наконец, сливается с океаном.

Ганг любви тоже должен начинаться с ручейка, с любви к людям, и становиться все больше и больше. Когда вы познаете, как это пре­красно, как прекрасно отдаваться, как прекрасно быть незащищен­ным, как прекрасно быть открытым для всего, что приносит жизнь - как для блаженства, так и для мук, - тогда вы становитесь все больше и больше, вы расширяетесь, и рано или поздно ваше сознание превращается в океан. Тогда вы вливаетесь в Бога, в Божественное.

Но страх делает вас бесчувственными - и обществу это нравится. Обществу не хотелось бы, чтобы вы были чересчур живыми, потому что живые люди – бунтари.

Посмотрите на маленького ребенка: если он по-настоящему жи­вой, он будет непослушным. Он будет пытаться сделать все по-своему, но если он бессловесный имбецил, идиот, остановившийся в своем развитии, он будет сидеть в уголке как образец воспитания. Велите ему идти - он пойдет; велите ему подойти - он подойдет. Скажете ему сесть - он сядет; скажете ему встать - он встанет. Он образец послушания, потому что собственная личность у него от­сутствует. Общество, семья, родители будут довольны таким ребен­ком. Они будут говорить: «Посмотрите, какой послушный».

Я слышал такую историю. Мулла Насреддин разговаривал с сы­ном, который принес школьный табель с оценками. Мулла ожидал что сын получит «пять», а он получил «два». На самом деле, он учился хуже всех в классе. Насреддин сказал ему: «Вот видишь, ты никогда меня не слушаешься, что бы я ни сказал, ты делаешь наобо­рот; и вот - результат. Посмотри на соседского мальчика: он всегда учится на отлично, всегда первый в классе». Ребенок посмотрел на Насреддина и сказал: «Но это совсем другое дело - у него одарен­ные родители». Этот ребенок очень живой, но делает все по-своему.

Послушание ассоциируется с определенной тупостью, непослу­шание - с острым умом. Но послушание ценится, потому что дос­тавляет меньше неудобств. Этого и следует ожидать - непослушание создает неудобства. Неживой ребенок вам больше по душе, потому что с ним нет проблем. Другое дело живой ребенок: чем более жи­вой, тем больше риска.

Родители, школа, общество навязывают послушание, они отуп­ляют детей - и этих людей потом уважают. Поэтому те, кто были первыми в школе, в университете, никогда не заметны в жизни, в жизни они просто теряются. В жизни они не становятся видными. В школе они показывают себя очень способными, но почему-то в жиз­ни они теряются.

Похоже, школьные порядки противоречат законам жизни. Поче­му-то жизнь любит людей живых, по натуре бунтарей, людей со своим собственным сознанием, бытием и личностью, людей с соб­ственной миссией, которую нужно выполнить - людей не мертвых. Школы предпочитают как раз обратное.