Война сердец (СИ) - "Darina Naar" - Страница 99

— Для меня? — Эстелла недоверчиво покосилась на животное.

— Да, она твоя. Это мой подарок тебе. Взгляни, какая красавица!

Лошадь, действительно, была загляденье: белоснежная, с чёрной гривой и чёрным же хвостом.

— Ты спятил! Я не умею обращаться с лошадьми, я их боюсь, — замахала руками Эстелла. — И эта лошадь дикая.

— А я здесь для чего? — ухмыльнулся Данте. — Я гаучо, нет такой лошади, которую я не смог бы обуздать.

Данте надвинул шляпу на лоб. ОП! Подтянулся и запрыгнул верхом на белую лошадь. Без седла. Эстелла взвизгнула:

— Ты куда? Без седла! Ну-ка слезай, ты же разобьёшься!

— Ты говоришь сейчас, как древняя старушенция, — захихикал Данте. — Терпеть не могу, когда меня пилят!

Дикая лошадь, недовольная тем, что её хотят поработить, заржав, встала на дыбы. Данте одной рукой обхватил её за шею, а другой удерживал при помощи лассо. В негодовании лошадь кинулась в заросли, увозя на спине свой безбашенный груз.

Эстелла прижала ладони к щекам. Ну и прогулочка! Знала бы она, что этот безумный станет такое вытворять, ни за что бы не поехала.

Всадник и его красивая пленница исчезли из виду на некоторое время, а потом вдруг проломились сквозь кусты. Кобыла больше не сопротивлялась. Эстелла не верила своим глазам: Данте, подъехав ближе, пустил лошадь по кругу, демонстрируя её покорность. Эстелла захлопала в ладоши. И правда, чего она испугалась? Он же шикарный наездник. И такой смелый!

— Ну как, нравится подарочек? — улыбнулся Данте. — У самой красивой девушки должна быть самая красивая лошадь. Не бойся, Эсте, через неделю она станет как шёлковая. А пока садись на Алмаза, будем учиться ездить верхом.

— Что? — Эстелла разинула рот. — Но я... я... не умею...

— Научишься. Не думаешь же ты, что я, подарив тебе лошадь, позволю, чтобы она, бедная, сутками стояла в конюшне? Ты будешь на ней ездить. Так что давай-ка, садись на Алмаза.

— Эээ...

— Что?

— Но... тут нет дамского седла.

— Конечно нет.

— Ты хочешь чтобы я села на лошадь по-мужски?

В ответ на круглые глаза Эстеллы Данте расхохотался так, что чуть не навернулся с лошади.

— Чего ты смеешься?

— Прости, Эсте, но я ничего не понял. Ты серьёзно? Когда мы ехали сюда, ты сидела Алмазе, заметь, сидела по-мужски, и не спрашивала про дамское седло.

Эстелла насупилась. Поймал. Данте опять рассмеялся, заставив кобылу, покрутиться на месте.

Делать было нечего. Проклиная всё на свете, Эстелла забралась в седло. Но недовольство её закончилось быстро. Алмаз был послушен и реагировал на малейшее движение поводьев, да и Данте страховал девушку. И Эстелла расслабилась и осмелела. Оказывается, езда верхом — это очень увлекательно. Не прошло и двух часов, как юная наездница уже уверенно справлялась с лошадью.

— Да ты прирождённая наездница, Эсте! — воскликнул Данте. — Зря ты не ездила раньше.

— Ты же знаешь, после смерти папы мне запретили любые прогулки верхом, — вздохнула Эстелла. — А в детстве мне нравилось. Но когда папа упал с лошади, я стала бояться.

— Абсолютно напрасно, — Данте погладил девушку по растрёпанным кудрям.

— А почему у тебя нет хлыста? Что если я захочу поехать быстрее? В детстве мой учитель говорил, что погонять лошадь надо хлыстом.

— Ни в коем случае! Лошадью управляют поводьями. Ни одно животное не станет доверять хозяину, который причиняет ему боль. Если наездник бьёт лошадь, чтобы она слушалась, это плохой наездник. Вести себя нужно твёрдо, уверенно, но ласково. Если животное, любое, не только лошадь, почувствует, что ты его боишься, презираешь или хочешь обидеть, оно не станет подчиняться.

Пока Данте рассказывал о лошадиных повадках, Эстелла смотрела ему в рот. Как это возможно, чтобы всё, абсолютно всё в человеке вызывало восхищение? Неужели любовь настолько слепа или Данте и вправду — совершенство?

— Эсте! Эй! Очнись! — крикнул Данте, когда Алмаз наступил на камень. — Даже если у тебя очень умная лошадь, и у неё восемь глаз на затылке, всё равно смотри на дорогу! Что с тобой?

— Я устала. Я не привыкла так долго сидеть в седле.

— Да, ты права. Прости меня, я забыл, — Данте спешился и, подхватив Эстеллу подмышки, поставил её на землю. Затем он снял с Алмаза седло и узду и, выпустив его побегать, сунул снаряжение Эстелле в руки.

— Надевай сама, — он указал на кобылу. — Это твоя лошадь, она должна привыкнуть к тебе.

Эстелла растерялась.

— Но я не умею.

Данте, объяснив Эстелле, как запрягать лошадь, заставил-таки её саму надеть узду, седло и закрепить подпруги. Кобыла сначала артачилась, но Эстелла уверенно погладила её по гриве, и та позволила надеть на себя снаряжение.

— Очень слабо затянула левую подпругу, — сказал Данте. — Всегда проверяй, как запряжена лошадь, прежде чем садиться на неё. Плохо зафиксированное седло может съехать на бок, и ты не удержишься. Это хуже, чем совсем без седла, можно упасть и свернуть шею. А стремена... — Данте не закончил мысль, потому как Эстелла вдруг всхлипнула. — Что? Что я такого опять ляпнул? — удивился Данте.

— Нет, ничего... Ты тут ни причём. Я просто про папу вспомнила, — Эстелла давилась слезами. — Он как раз... как раз умер из-за этого... из-за седла...

Данте обнял девушку.

— Ну не плачь, прости меня, Эсте, я не хотел портить тебе настроение. Но ведь мы учимся ездить верхом, и это важно. Я не хочу, чтобы с тобой случилось то же, что с твоим папой. Понимаешь?

— Ага. Но ты-то сам ездишь и без седла.

— Это другое дело. Я опытный наездник. И без седла я езжу с детства, это уже привычка, кроме того, это даёт лошади возможность отдохнуть от седла и узды. И это менее опасно, чем ездить на плохо закреплённом седле.

Данте привязал белую лошадь к дереву на длинный повод, чтобы она могла лакомиться травой. Алмаз бегал неподалёку, а Янгус нежданно проявила повадки хищной птицы. Обычно она питалась фруктами, но вдруг ни с того, ни с сего изловила игуану и, придавив её лапами, с остервенением вонзала в неё клюв, размазывая по перьям кровь.

— Янгус, да я смотрю ты кровушку вздумала пить, — пошутил Данте, сочтя, что новые повадки птицы связаны с тем ритуалом, что он совершил, спасая ей жизнь.

Данте разжёг костёр, и влюблённые лопали запечённые груши, манго и бананы. А в небесах уже появились первые признаки заката: тусклые звёздочки и месяц, формой напоминающий дьявольские рога.

Сладкая трапеза перешла в сладкие поцелуи, и Данте с Эстеллой утопали в высокой траве и в объятиях друг друга. Чуть стянув с Эстеллы корсаж, Данте целовал её шею и плечи, спускаясь всё ниже и ниже.

— Данте, Данте, погоди... остановись! — прошептала девушка, когда его руки нащупали тесёмки юбки, а губы скользнули в ложбинку между грудью. Ну неужели её первая ночь любви будет, как у простой крестьянки в траве? Нет, она так не хочет!

— Ммм?

— Я не хочу...

— Как это? Я же чувствую, что хочешь.

— Нет, в том смысле, я не хочу здесь, вот так... ну... в траве... ну... мы же не животные, в конце концов.

— Какой бред! — хрипло сказал Данте и сел. Голова у него кружилась от страсти, а в груди всё кипело от возмущения. Ну вот! Опять. Опять она за своё! Довела его до ручки и хочет сбежать. Данте еле сдерживался, чтобы не затопать на Эстеллу ногами, разрываясь между двумя чувствами: зацеловать её всю или придушить сию же минуту. Не зная, что делать, он отвернулся.

— Ну, Данте, ну не дуйся, — примирительно сказала Эстелла, теребя кончики его волос.

— Я не понимаю, чего ты хочешь. Что это за игра?

— Это не игра. Я же сказала, я не хочу, чтобы это произошло здесь. Для меня это важно. Ты же обещал не давить на меня. Ты обещал. Поехали домой, я устала.

Данте подчинился, удивляясь сам себе. Эстелла — единственная женщина, которой он позволяет так собой манипулировать. Не важно, делает ли она это специально или неосознанно, но то, что эта хрупкая девочка имеет над ним, таким свободолюбивым, таким недоверчивым, огромную власть, и сомневаться не приходится.