Влюбленный опекун - Кинсейл Лаура - Страница 61

Грифу сказали, что ему придется вращать ручку железного барабана со скоростью двенадцать сотен оборотов в час, по девять часов в день, шесть дней в неделю. Когда его выводили из камеры в часовню, ему закрывали лицо маской с крошечными прорезями для глаз и надевали короткую куртку с номером на спине. При этом он ни с кем не виделся и не разговаривал. Предполагалось, он должен каяться в совершенном преступлении до конца своих дней.

Таковой была королевская милость, которую ему оказали.

Его пища имела некоторое разнообразие. Он питался не только одним бульоном, но иногда ел мясо и овощи, которые приносила представительница благотворительного протестантского общества со строгим лицом – единственная, кому в виде исключения позволяли нарушать правила содержания опасного преступника в полном одиночестве. Женщина призывала Грифа к раскаянию и не покидала его, пока он не съедал то, что было принесено ею. Затем она вставала на колени и молилась вслух о его грешной душе, а уходя, оставляла небольшую религиозную брошюру.

Так и тянулись дни и месяцы. Стопка брошюр росла, в то время как сквозь зарешеченное окошко стал проникать зимний холод. Потом зима уступила место ранней весне. Гриф старался не думать ни о будущем, ни о прошлом. Он вообще старался ни о чем не думать и был полностью поглощен вращением скрипучего механизма. Движения его были равномерными и бездумными, как дыхание.

Однажды утром, еще до наступления рассвета, когда Гриф лежал без сна, глядя в темноту и опираясь спиной о жесткую стену, из коридора донеслись грохочущие шаги охранника. Проклиная непокорный замок, охранник с силой распахнул железную дверь и впустил в камеру юношу с ведерком воды и бритвой.

– Эй, ты, вставай! – Охранник ткнул Грифа огромным ключом, который держал в руке. – Этот парень побреет тебя перед судом.

Гриф поднялся. Сначала он подумал, что это ошибка, однако к тому времени, когда на него надели наручники и вывели в холодную предрассветную тьму, а потом провели через невесть откуда взявшуюся толпу и втолкнули в полицейский фургон, у него появилось странное подозрение. Ему казалось, что он уже умер и попал в ад. Теперь, подобно Сизифу, он обречен на вечные муки, только вместо валуна, который тот должен заталкивать на вершину горы, он вынужден терпеть вечное восхождение на эшафот и бесконечное ожидание, когда веревка сдавит ему шею. А потом его снова уведут в камеру, где он будет вращать механизм и время от времени терпеть женщину с ее молитвами.

На этот раз мрачный фургон остановился совсем не в том месте, где прежде осуществлялось судебное разбирательство, и Гриф не сразу понял, что они находятся на железнодорожной станции. Здесь их также встретила толпа, еще большая, чем прежде; ее крики смешались со скрежетом медленно останавливающихся вагонов. Поднимаясь в вагон, Гриф споткнулся, и охранники, поспешно подхватив под локти, запихнули его внутрь и усадили на скамью.

Мгновение спустя поезд тронулся и отошел от станции.

Сначала Гриф только прислушивался к стуку колес и с любопытством наблюдал, как восходит солнце – эту картину он уже почти забыл. Потом его сознание начало постепенно пробуждаться, вызывая боль в душе, подобно тому как яркий утренний свет вызывает боль в привыкших к темноте глазах. Они путешествовали в пустом вагоне, и два охранника беседовали между собой так, словно были здесь одни.

Минут через двадцать поезд сбавил ход, и Гриф услышал, как чей-то голос, заглушая шум колес, объявил: «Базингстоук!»

– Куда вы меня везете? – спросил Гриф хриплым от долгого молчания голосом.

Охранники, прервав беседу, с удивлением посмотрели на него; затем после небольшой паузы один из них сказал:

– В Лондон. Так что ты уж постарайся вести себя прилично.

Гриф слегка пошевелился, чтобы немного облегчить боль от наручников, и больше ни о чем не стал спрашивать.

Мимо проплывали серые поля и деревья, чуть тронутые зеленью, потом начали появляться ряды пригородных домов, которые сменились серыми очертаниями Лондона с его остроконечными готическими шпилями и дымом из сотен тысяч труб.

Толпа, встретившая их на вокзале Ватерлоо, оказалась неизмеримо большей, чем предыдущие. Как только паровоз остановился, на платформу устремились люди, и полицейские тут же вступили с ними в борьбу у двери вагона Грифа.

Беспокойно посмотрев в окно, охранники подняли Грифа на ноги, но едва он появился в дверях вагона, шум толпы перерос в рев. Теперь ему стало видно, что все пространство перрона было заполнено возбужденными людьми и лишь посредине оставался узкий проход, охраняемый полицейскими.

Конвоиры подтолкнули арестованного вперед, видимо, намереваясь поскорее миновать толпу, но что-то заставило Грифа оставаться на месте. Ему не хотелось показывать свой страх, поэтому он заставил себя медленно спуститься на платформу, бестрепетно глядя в глаза людям, находящимся за спинами полицейских. Пальцы охранников впились в его руки, и внезапно это вызвало у него странное удовольствие от сознания, что они напуганы так же, как и он.

Теперь толпа возбудилась еще больше, и сквозь ряды полицейских к нему потянулось сразу несколько рук. Гриф чувствовал их прикосновения и ожидал, что его попытаются ударить, но неожиданно понял, что люди приветствуют его. Тогда он остановился и удивленно посмотрел по сторонам.

Конвоиры, явно нервничая, подтолкнули его вперед, туда, где стоял экипаж без окон, прозванный «Черной Марией» и предназначенный для доставки заключенных из тюрьмы в суд. Едва Гриф оказался внутри, они, забравшись следом, проворно захлопнули тяжелую дверь и задвинули засов.

Фургон, качнувшись, двинулся вперед.

Они долго продвигались по каким-то ухабам, и несколько раз у Грифа возникало ощущение, что фургон вот-вот перевернется, зато, когда кучер постучал сверху, давая сигнал, что они прибыли к месту назначения, между Грифом и его сопровождающими невольно возникдухтоварищества. Сидеть в темноте, слышать шум и чувствовать, как трясется экипаж, было не очень-то приятно, и в конце концов все это довело их до крайнего раздражения.

Подойдя к двери фургона, один из конвоиров остановился в нерешительности и, лишь когда напарник кивнул ему, отодвинул засов, и дверь широко распахнулась.

Оказавшись в небольшом пространстве, окруженном полицейскими, Гриф изумленно огляделся.

Вместо мрачных стен центрального уголовного суда Олд-Бейли над ним возвышались каменные шпили зданий парламента. У Грифа не было даже времени остановиться и поразмыслить, поскольку его тут же окружила еще одна группа полицейских и немедленно препроводила внутрь.

Оказавшись в здании, Гриф немного успокоился, хотя он так и не мог понять, почему его привезли именно сюда. Оба конвоира некоторое время шли позади него, а потом потерялись где-то, когда полицейские провели его через несколько великолепных холлов.

В конце концов Гриф оказался в небольшой комнате, где с него сняли оковы, после чего полицейские удалились.

И почти сразу же в комнату энергичной походкой вошел высокий широкоплечий мужчина с седыми волосами. Осмотрев Грифа критическим взглядом, он задумчиво хмыкнул.

– Здравствуйте, заключенный, – сказал мужчина.

Незнакомец произнес последнее слово так напыщенно, как будто это был знатный титул; по-видимому, его все же достаточно удовлетворило увиденное, поскольку он широко улыбнулся и протянул свою огромную, похожую на львиную лапу, руку.

– Ракстон Вуд, – представился вошедший. – Ваш адвокат.

Имя показалось Грифу знакомым. Дэвид Ракстон Вуд, адвокат высшего разряда, слыл прекрасным защитником.

Кажется, теперь Гриф начал кое-что понимать. По-видимому, его собираются использовать в своего рода рекламной кампании: еще один безнадежный случай, еще одна возможность для великолепного адвоката блеснуть своим красноречием в проигранном ранее деле.

Гриф равнодушно посмотрел на протянутую руку и стиснул челюсти.

– Я не нуждаюсь в вашей защите.

– Ах вот как... – Ничуть не смущаясь, адвокат опустил руку и отвесил легкий поклон. – Возможно, так и есть, – он вздохнул, – однако не думайте, что другим наплевать на это, мой мальчик. Здесь ваш новый камердинер. Даю вам двадцать минут. – Он протянул руку и провел пальцем по скуле Грифа. – Даже тридцать. Побрейтесь хорошенько и приведите себя в порядок.