Первомайка - Зарипов Альберт Маратович - Страница 41

– В руку. Легко ранило, – ответил боец, и я механически подумал, что это хорошо, что легко ранило.

Вторым легкораненым из моей группы был солдат Максимка, который сидел где-то сзади на полу кунга. Всего же в кузове было более десятка раненых солдат. Из второй группы был прапорщик, получивший ранение в прикрывавшем отход остатков первой группы тыловом дозоре, который был накрыт огнем радуевского гранатометчика. Остальных своих попутчиков по несчастью я так и не смог определить.

– А кто убитый? – спросил сзади чей-то голос.

Некоторое время мы ехали молча в трясущемся кузове и слушали отдаленную слабую перестрелку. Затем кто-то начал перечислять:

– Начальника разведки убило. Доктора убило. Мороза на куски разорвало. Прямое попадание мины. Кого еще убило не знаю, но убитые есть…

Сзади кто-то навзрыд заплакал, услыхав про Мороза:

– А-а-а… Мороза… Бля-а-а…

– Прямое попадание в костер, – продолжал все тот же голос.

– Ну, ничего, мужики. Это война, – раздался сзади уверенный и бодрый голос Стаса. – На войне все бывает. Надо терпеть.

«Ну, Стасюга. Философ хренов», – внутренне усмехнулся я. Дальше мне было уже не до них: очередной приступ рвоты согнул меня пополам.

Какое-то время мы ехали молча, вслушиваясь в звуки отдаленной перестрелки. По характеру выстрелов можно было понять, что это обычная вялая профилактическая стрельба часовых или дозорных.

– Уже светает, – сказал кто-то, обернувшись к окошку кунга. – А там еще стреляют…

Ехали мы долго. Наконец машина остановилась. Открылась дверца кунга, и раненые потихоньку начали выбираться наружу. Я продолжал сидеть на табурете, а когда почти все покинули кузов, наугад пошел к двери. Нащупав дверной проем, я остановился. Снизу меня бережно подхватили под руки.

– Давай-ка сюда, сынок. На носилки, – сказал несший меня пожилой санитар.

И меня осторожно уложили на носилки. В голосе санитара было столько сострадания, что у меня запершило в горле, и я был готов заплакать от жалости к самому себе.

И заплакал бы, но вовремя вспомнил, что нечем…

«ДА. ВИДАТЬ, ПЛОХИ У ТЕБЯ ДЕЛА, – вздохнув, подумал я. – НУ ВОТ. УЖЕ И НОГАМИ ВПЕРЕД ПОНЕСЛИ».

Пожилой санитар подложил мне под затылок солдатскую ушанку и все время, пока меня несли, осторожно поддерживал на весу мою голову.

Мы прошли сквозь несколько холодных палаток и попали в тепло натопленную операционную полевого лазарета.

Меня вместе с носилками положили на стол. Вокруг началась незнакомая для меня суматоха: кто-то отдавал команды, звякали металлические инструменты, рядом разрывали ткань. По правой руке скользнул металлический холодок и разрезал рукава горки и свитера до предплечья.

Кто-то положил руку мне на плечо и спросил:

– Какую помощь оказывали?

– Перевязали – и все, – ответил я.

– А промедол не кололи? – спросил тот же голос.

– При ранении в голову промедол не колют, – я вдруг вспомнил где-то услышанную фразу.

– А ты откуда знаешь? – улыбнулся врач.

– Знаю, – сказал я и напрягся: в правую руку вонзилась игла.

Кто-то осторожно приподнял мою голову и начал разматывать повязку. Верхние слои бинта снимались легко, но нижние, пропитанные кровью, запеклись. В этих местах окровавленные бинты, казалось, прикипели к ранам, и даже осторожная попытка удалить очередной слой причиняла сильную боль, как будто мои израненные глаза могут вместе с бинтом навсегда покинуть мое тело…

Тогда слипшуюся повязку стали поливать какой-то жидкостью, которая шипела и пузырилась, и следующий виток бинта снимался без боли.

Между тем подошла медсестра и попросила назвать мои данные: воинское звание, фамилию, имя, отчество, номер войсковой части. Все это я назвал сразу, ничего не забылось.

Весь бинт уже размотали и теперь смочили тампоны, наложенные поверх ран. Вот врач начал осторожно снимать тампоны, отчего я инстинктивно потянулся головой вверх вслед за рукой врача.

Когда с лица убрали все лишнее, я перевел дыхание и замер. Доктор начал изучать обстановку на моем лице.

– Так, записывай. Входное пулевое отверстие – в левой височной области.

Выходное… – услыхал я сосредоточенно диктовавший медсестре голос врача, который внезапно осекся и сказал потише: – Давай отойдем в сторону.

– НЕТ. ГОВОРИТЕ ЗДЕСЬ, – я старался говорить твердо.

– Может, не надо? – осторожно спросил доктор.

Но мне уже было все равно, и я быстро повторил:

– НЕТ, ГОВОРИТЕ ЗДЕСЬ. ЧТО ТАМ, ЛОБНЫЕ ПАЗУХИ?

– И это ты знаешь. Ну ладно, слушай. Входное пулевое отверстие – в левой височной области. Выходное отверстие – через правую глазницу. Повреждены лобные пазухи, правое глазное яблоко…

Ну, и про это я уже знал, дальше было слушать неинтересно, и я потерял сознание…

Очнулся я от знакомого свиста вертолетных лопастей и запаха авиационного керосина. Мои носилки накренили, чтобы внести меня в вертолет Ми-8. Кто-то придерживал меня руками, чтобы я не выпал. Внесли меня правильно $головой вперед.

Но положили головой к хвосту, а ногами к кабине летчиков.

«И полечу я опять ногами вперед, – машинально подумал я. – Не хватает нам лета теплоты… И музыка тут же».

Вертолет прибавил оборотов и резко взмыл в небо. Меня вдавило в брезент носилок, и я провалился в черную пустоту.

Одним командиром разведывательной группы специального назначения 22-й Отдельной Бригады спецназа Главного Разведывательного Управления Генерального Штаба Министерства обороны России стало меньше…

Глава 7. ПОЛЕ ПОСЛЕ БИТВЫ ПРИНАДЛЕЖИТ…

Из всех имеющихся войск, как на валу, так и в штабе группировки, НИ ОДНО ПОДРАЗДЕЛЕНИЕ ТАК И НЕ ПРИШЛО НА ПОМОЩЬ ЧЕТЫРЕМ ОФИЦЕРАМ И ОДНОМУ КОНТРАКТНИКУ, НАСМЕРТЬ ВСТАВШИМ НА ПУТИ РВУЩЕГОСЯ В ЧЕЧНЮ ОТРЯДА САЛМАНА РАДУЕВА.

Боевики «прорвались» на рубеже обороны первой группы первой роты. Возьми они чуть вправо или влево, то просто перескочили бы через вал и не встретили бы никакого сопротивления. Но военная судьба распорядилась иначе, и боевики Радуева пошли в лобовую атаку на несколько автоматов. До границы Ичкерии оставался всего один километр, но именно этот километр дался боевикам очень тяжело…

Как чеченцы, идущие в атаку, были убеждены в своей вере – защитить любой ценой свободу Чечни, так и четверо офицеров и один контрактник спецназа ГРУ, ставшие насмерть на пути боевиков, тоже были правы в своей вере – защитить Россию как единое государство. И столкнувшись в яростной и беспощадной схватке, как чеченские бойцы, так и русские солдаты умирали с верой, что их смерть будет не напрасной и Родина будет спасена. Хотя на самом деле, убивая друг друга, мы убивали с каждым человеком еще одну частицу своей ЕДИНОЙ РОДИНЫ. Слепые в своей ненависти, лютые в своей ярости, безудержные в своей мести, мы расстреливали в упор, разрывали на бесформенные куски мяса, забрасывали гранатами, убивали, убивали и убивали самих себя…

Через несколько минут после начала боя на позиции десантников у моста прибежали сначала двое солдат, а затем один офицер и еще двое бойцов. Как потом рассказывал обладатель постового тулупа, «они были, мягко говоря, в панике». Это была подгруппа из 8-го батальона, которая должна была прикрывать правый фланг первой группы первой роты третьего батальона. А еще через несколько минут позиции десантников были обстреляны из гранатометов и автоматов. Небольшая группа боевиков, подобравшаяся незамеченной, обстреляла десантников, чтобы те не смогли прийти на выручку отстреливавшимся разведчикам. В результате обстрела было ранено несколько человек; среди них был тяжело раненный выстрелом из противотанкового гранатомета полковник, все эти дни ходивший в постовом тулупе из барашка.

Единственным убитым на позициях десантников оказался солдат по фамилии Коленкин…

Молодой разведчик первым открыл ответный огонь по радуевцам, но вскоре был убит разрывом противотанковой гранаты…

Офицеры и бойцы 7-й воздушно-десантной дивизии, оставшись без командира, покинули свои позиции и отошли на километр в противоположную сторону.