Политика и рынки. Политико-экономические системы мира - Линдблом Чарльз - Страница 121

В-третьих, наконец, модели 1 и 2 дают возможность для построения как минимум двух простых и наглядных индикаторов динамики политического развития любой страны. Во-первых, если из политического процесса вымываются переговорные процедуры между властью и бизнесом и, во-вторых, если бизнес теряет свое привилегированное положение в системе власти (эта привилегированность имеет под собой очевидные экономические основания — весьма масштабные положительные экстерналии функционирования бизнеса для граждан, общества и государства), — налицо движение к модели-1.

Ведь обе названные тенденции, очевидно, свидетельствуют о том, что государство во все большей степени начинает считать себя единственным держателем и хранителем «правильного» знания, единственно верного решения о том, «как надо».

Здесь важно подчеркнуть, что переговорный процесс власти и бизнеса не обязательно должен иметь явный характер, он может быть и скрыт от общества. Применительно к России последних лет, например, может показаться, что этот процесс явно сворачивается, от диалога власть переходит к формулированию односторонних требований. В действительности это не совсем так, о чем свидетельствует подготовленный Минфином РФ проект продолжения налоговой реформы: по оценкам специалистов, он фактически сохраняет существующие льготы крупным корпорациям, перенося налоговое бремя на граждан, а также мелкий и средний бизнес. Вместе с тем замена публичного диалога диалогом неявным означает создание существенных препятствий для общественного контроля действий власти и бизнеса, важность которого так хорошо подчеркнута в этой книге.

Таким образом, идеи Чарльза Линдблома, хотя и сформулированы им уже достаточно давно, вполне способны и сегодня играть роль надежного проводника и подсказчика читателям, интересующимся ходом современного политического процесса.

Вместе с тем нужно отметить, что последние 30-40 лет были годами весьма интенсивного развития экономической теории. За это время не только произошел достаточно массовый отказ экономистов от принимавшихся ранее базовых предпосылок полной рациональности (полнота и бесплатность информации, неограниченные возможности человека по ее обработке и др., фактически принимавшиеся в преобладавшей в то время в мировой экономической науке неоклассической экономической теории), но и были разработаны базовые модели и теории, основывающиеся уже на новых предпосылках (модель агентских отношений и ее разнообразные приложения прежде всего). Суть этих предпосылок — ограниченная рациональность любого индивидуума, означающая признание его ограниченных познавательных возможностей и отсутствие у кого-либо в экономике полной информации о происходящих в ней процессах.

Экономической теорией, полностью построенной на предпосылке ограниченной рациональности, является новая институциональная экономическая теория. Книги ее основных создателей — Роналда Коуза, Дугласа Норта и Оливера Уильямсона — переведены на русский язык, так что заинтересовавшийся читатель может ознакомиться с ними и увидеть, что предметом этой теории выступают разнообразные правила и нормы поведения (прежде всего экономические институты), в то время как методы их изучения — это методы современной экономической теории. Но ведь политические институты также представляют собой нормы и правила поведения (правда, на другом, не товарном, а политическом рынке), так что можно сказать, что в определенном смысле книга Чарльза Линдблома может быть отнесена к исследовательской программе новой институциональной экономической теории.

Последние десятилетия были также периодом ощутимого экстенсивного развития экономической теории, которая принципиально расширила объект своих приложений за счет включения в него традиционно неэкономических областей — прежде всего права, а также демографии, религии и т.п.

Не стала исключением для «экономического империализма» (именно такое название получила эта тенденция экономической теории) и сфера политики. «Наступление» экономистов-«империалистов» шло здесь весьма широким фронтом. Вот несколько примеров.

Так, в рамках экономической теории, исходя из веберовского определения государства как организации, обладающей сравнительными преимуществами в осуществлении легального, была достаточно детально разработана модель государства как оседлого бандита, т.е. силовой группы, захватившей некоторую территорию и принуждающей экономических агентов, действующих на ней, отдавать часть созданной ими стоимости. Такая силовая группа исходя из чисто эгоистического интереса максимизации в долгосрочной перспективе своего благосостояния оказывается заинтересованной не в полном ограблении «подданных», а, напротив, в создании для них условий продуктивной деятельности, т.е. в производстве общественных благ.

В начале 70-х годов прошлого века была развита группа теорий, трактующих такую весомую часть государственной политики, как регулирование экономики, с точки зрения реализации посредством регулирования частных интересов бизнеса (а не реализации через госрегулирование общественного интереса, которому государство заставляет следовать бизнес, как это считалось ранее). Здесь наряду с теорией поиска (или изыскания) ренты, представлявшей политика в пассивной роли ожидающего «заказов» со стороны бизнеса, была создана и теория вымогательства ренты. В ней политик выступал в активной роли: допуская «утечку информации» о возможности существенного ухудшения положения бизнеса, он фактически вымогает у бизнеса мзду за то, чтобы такого ухудшения не произошло.

В последние годы было выполнено несколько эмпирических исследований, в которых с использованием эконометрической техники были выявлены воздействия таких политических феноменов, как форма государства (парламентская республика, президентская республика), тип правовой системы (общее право, кодифицированное право), качество институтов, качество экономической политики и т.д. на темпы экономического роста.

На уровне строгих экономических моделей была доказана экономическая эффективность политической конкуренции (конкуренции партий за власть). Действительно, если находящаяся у власти партия заинтересована в повышении эффективности использования ресурсов в экономике, в том числе и бюджетных ресурсов, то критика со стороны оппозиции, во-первых, указывает на те регуляции, которые мешают росту эффективности, а во-вторых, оппозиция делает эту полезную работу без расходования бюджетных средств, так сказать, за свой счет. Аналогичным образом была показана и полезность для развития экономики (при некоторых условиях) конкуренции между государственными ведомствами в процессах регулирования экономики.

Многие из названных (и целый ряд других) результатов экономического анализа политических процессов нашли свое отражение в объемистой книге Т. Перссона и Г. Табеллини, название которой можно перевести как «Политическая экономическая теория» (Т. Persson and G. Tabellini. «Political Economics: Explaining Economic Policy». — MIT Press, 2000). Это название, с одной стороны, близко к общепринятому термину «политическая экономия» (Political Economy), а с другой стороны, отличается от него заменой Economy на Economics, т. е. экономическую теорию. И действительно, содержание этой книги разительно отличается от привычных политэкономических текстов. Именно эту работу хотелось бы порекомендовать для дальнейшего изучения тем читателям, у которых прочтение данной книги вызвало интерес к экономическому анализу политических процессов (отмечу только, что это изучение потребует хорошего знания современной экономической теории).

На фоне сказанного совершенно теряются отдельные моменты книги, вызывающие у экономиста чувство неудовлетворенности, — такие, как чрезвычайно переусложненное описание действия механизма рыночного ценообразования, использующее к тому же нестандартную терминологию (глава 3); весьма приблизительное описание работы централизованно планируемой экономики (глава 5); слишком упрощенное описание провалов рынка и действий государства по их компенсации, а также весьма скептическое отношение автора к категории трансакционных издержек, выраженное им в подстрочной сноске в начале главы 6, — категории, общепризнанно ставшей сегодня одной из центральных в новой институциональной экономической теории и в целом в современной экономической теории. Не эти моменты определяют значение и содержание этой книги, а тот мощный теоретический прорыв, который, повторюсь, позволяет многое правильно понять и прояснить в непростых взаимоотношениях современных государств и экономики.